Логвиненко Юлия
(Сборник рассказов)
Откровенный разговор
Родителей вызвали в школу, потому что мы с Витькой подрались и вырвали ручку у двери туалета.
— Пап, ну говорю же, Витька достал меня и спрятался там. Я дёрнул и…
— И теперь из-за твоей дурацкой выходки я без обеда останусь, — перебил отец.
— Можно подумать, ты ни разу не совершал глупостей, — пробубнил я. Быстро оделся, обулся, чтобы не столкнуться с отцом в коридоре, и пошёл в школу.
До первого урока оставалось минут сорок. Я прогулялся по парку, посидел на ступеньках у пруда, прочитал параграф по истории. И чуть не опоздал на математику. На перемене Витька радостно сообщил, что его родители от визита отмазались.
— А твои придут? — уточнила наша классная Ольга Михайловна.
— Отец вроде собирается, — я сделал вид, что мне всё равно. Хотя, на самом деле, жутко переживал.
Обычно в школу ходила мама, выслушивала замечания в мой адрес, потом пилила меня несколько дней и успокаивалась. Но на этой неделе у неё не было времени, и отец сказал, что заедет сам. Обеденный перерыв у него с двух до трёх. Уроки закончились без пяти два, и я побежал в гардероб, чтобы не встретиться с ним. И наткнулся на него в коридоре.
— Ну, веди, — сказал он.
— Ладно, пошли.
Ольга Михайловна ждала в классе.
— Здравствуйте! — бодро крикнул отец. Мне показалось, что он тоже волнуется.
— Я тут подожду, — шепнул я, прикрыл за ним дверь и отошёл к подоконнику, чтобы не подслушивать разговор. А так хотелось.
На школьном стадионе старшеклассники играли в футбол. Я стал следить за мячом. Но мысли возвращались к двери. Тогда я сдался и перестал делать вид, что мне всё равно. Представил, что у меня длинные-длинные уши и направил их в сторону кабинета. Но ничего не услышал. Подошёл немного ближе. Я знал, что результат встречи мог повлиять на мои планы. Отец разрешил мне пойти на день рождения Семёна в субботу. Но, если претензий у Ольги Михайловны будет много, он точно передумает или не даст денег на подарок. А свои накопленные тратить не хотелось. Ещё я подумал о возможных наказаниях: день без интернета, неделя без игр, месяц без карманных денег, отмена занятий по паркуру. Вовремя услышал шаги и отскочил к окну.
— Ну, — отец вышел из кабинета, — миссия выполнена. Ты прощён. Поехали, я ещё успею пообедать.
Он присвистнул. Это означало, что у него хорошее настроение. Я не решился спросить о том, что было. Мы молча спустились вниз. Отец пошёл к машине, я — за курткой.
— Куда едем?
— Домой заскочим!
Через десять минут припарковались во дворе.
— Ты беги, воду поставь, вареники сварим, — попросил отец.
Я взлетел на третий этаж, скинул куртку и ботинки, вымыл руки и нашёл нужную кастрюлю. Налил воды, кинул соли немного и включил плиту. Пока я переодевался, отец бросил в кипяток вареники с картошкой, которые мы стряпали в воскресенье всей семьёй. Поставил на стол две тарелки и сметану. Затеплилась надежда, что на день рождения Семёна я всё-таки попаду.
— Садись.
Я послушно сел и приготовился слушать краткий пересказ жалоб Ольги Михайловны. Решил, что отец пропесочит меня. Но он улыбался как-то по-детски, не спеша вылавливал вареники и раскладывал их на блюде.
— В общем, от денежной компенсации она отказалась. Хотя я предложил, чтобы ты возместил ущерб из карманных денег. Но в следующий раз сам штрафану, понял?
Я кивнул.
— Утром ты спросил, совершал ли я глупости. Всякое бывало, конечно. И дрались не раз. В шутку и всерьёз. Однажды я получил хороший урок. Мне тогда лет одиннадцать было. Гостил я у деда в деревне, дружил с Колькой Меркиным. В том году его старшего брата в армию забирали. И он Кольке по наследству землянку в лесу передал, которую они с пацанами сами выкопали. Конечно, Колька обрадовался, но один побоялся туда идти и позвал меня. — Отец поставил блюдо на стол. — Ешь.
Я положил несколько вареников на свою тарелку. Про Кольку Меркина я уже не раз слышал.
— Мы радовались, что теперь у нас будет свой штаб. Взяли хлеб, спички и в лес пошли.
Отец достал сметану из холодильника, сел напротив.
— Землянку я не сразу заметил. Выглядела она, как холмик небольшой. Вход ветками завален, снаружи и не подумаешь. Мы разгребли немного и протиснулись. А там темно, и только через две боковые дыры свет сочится. Весь пол устелен тополиным пухом. Представь, он лежал и висел повсюду, как снег. — Отец размахивал вилкой и, кажется, забыл про еду. — На полках, на потолке, в паутине. Колька решил, что первым делом его нужно вымести. Соорудил кривой веник из прутьев. Но пух не слушался и разлетался в разные стороны, к одежде прилипал. Надоело мне с ним воевать, и предложил я его поджечь. Чиркнул спичкой, поднёс. Пух вспыхнул и исчез. Моментально! Раз — и нет. Мы с Колькой веселились, пока спички не кончились. Собрались домой. Вышли из землянки, а наверху всё полыхает. Метров на десять вокруг вся трава выгорела.
Отец вилку положил. А я даже про сметану забыл.
— Колька заорал: «Бежим!» И мы рванули. Перепрыгнули огонь там, где он пониже был. Бежали по тропе, и, как назло, навстречу никто не попадался. И вдруг я вспомнил, что в лесу семья пчеловодов живёт. Закричал Кольке: «Стой! Тут же дом в лесу. Сгорят. Надо им сказать». Но Колька не хотел, и мы поссорились. Я побежал один.
— Успел?
— Да. Колька догнал меня у ворот. Попросил не говорить, что это мы пожар устроили. Я и сам это понимал. Хорошо, что хозяева дома оказались. Семья у них большая была, человек десять. Все выбежали в огород, а там уже грядки арбузные горят. Кто-то пожарным позвонил, а мы с Колькой помогали воду носить. В общем, отработали по полной. А потом услышали вой пожарной сирены и побежали смотреть, как лес тушат.
Отец глаза опустил.
— Для меня это сначала как приключение было. Пока я не оказался на выжженной поляне. До сих пор помню, как от горячей земли пар шёл. А вокруг чёрные стволы деревьев. Я ходил межу ними и нашёл птичье яйцо. Маленькое. Тёплое. И вдруг понял, что оно сварилось, что птенец уже не родится, никогда не будет летать. Из-за меня. Потому что я поджёг в землянке тополиный пух. Не подумал. И люди в том доме тоже могли погибнуть.
Отец поднял голову и посмотрел на меня:
— Пожарные решили, что кто-то бросил окурок, а пух разнес огонь по лесу. Обычное дело. Виноватых не найти. Пчеловоды нас чаем напоили. С мёдом. Отблагодарили, так сказать. Мы с Колькой сидели за столом и переглядывались. Такие вот дела, Димка.
Я впервые заметил, что глаза у отца светло-карие, с золотистой радужкой. Будто в них отражение пожара осталось. Отец набросился на остывшие вареники. Поел и уехал. Я мыл посуду и думал о том, как бы сам поступил на его месте.
«Убежал бы? Сдрейфил? А вдруг нет?»
Я подошёл к зеркалу и увидел золотистую радужку. Как у отца.
Необыкновенный человек
По русскому дали задание сочинение написать. Про необыкновенного человека.
— Мам, подскажи. — Тратить много времени на это не хотелось.
— Ну, можно про какого-нибудь учёного, артиста или про художника. Полистай энциклопедию. Найди кого-нибудь из великих, — предложила мама. Но я не согласился.
— Я не знаю этих великих. Как они жили на самом деле? Может, они ссорились с соседями или ноги мыть забывали, как обычные люди?
— Тогда выбери из тех, кого знаешь. Про папу напиши. Он умеет мороженое делать по секретному рецепту. Или про Илью Николаевича.
— Точно! — во мне словно щёлкнуло что-то. Я попробовал написать про деда Илью. Он моряком был и плавал по разным странам. Привозил отцу разные сувениры: колокольчики, жвачки, машинки. Бабушка до сих пор некоторые в серванте хранит. Но чем он от других моряков отличался, я придумать не смог.
— Бабушке Томе позвони.
— Ты что! Она обхохочется, когда тему сочинения узнает.
Баба Тома вряд ли считала деда необыкновенным.
— Ну, сам решай. Мне за Викой пора.
Я вернулся в свою комнату и залез с ногами в кресло.
«Кого я очень-очень хорошо знаю? Маму, Вику. Не то. Надо зайти с другого конца. Кто такой необыкновенный человек? Тот, кто всё делает иначе. Я думаю, что надо так, а он видит по-другому. И поэтому другие люди его часто не понимают. Хотя на самом деле он очень талантлив».
Я перебрал в памяти всех знакомых. И тут меня осенило:
— Гришка!
«Он такой необычный человек! Иногда совершает поступки, которые мне кажутся глупыми. Но потом оказывается, что он прав».
Я выпрыгнул из кресла и сел за стол. Открыл черновик и записал: «С Гришкой Величко мы дружим с третьего класса».
И понял, что дальше писать не могу. Вспомнил, как всё было.
Первые два года мы дрались каждый день из-за любой ерунды. Ни в чём не хотели уступать друг другу. На перемене он ставил мне подножки. А я толкал его в спину. Мне хотелось, чтобы он превратился в лепёшку и остался навсегда висеть на стене. Но он отлетал от неё, как мячик, и мне приходилось убегать от мести разгневанного монстра. Спасал звонок. На уроках мы сидели на разных рядах: я на первом, он на третьем. Учительница не рискнула посадить нас ближе. И правильно сделала.
Я называл его Великом. Мне казалось, что его фамилия происходит от этого слова. Он бесился и обзывал меня Удочкой. Рисовал на меня карикатуры и всем показывал. Смешной тощий человечек с руками до пола, который не может поднять их и выглядит, как обезьяна. Я злился. Потому что, правда, был неповоротливым. Сложно было ударить человека, глядя ему в глаза. Поэтому наносил удары исподтишка. В спину. Отец понял это и отвёл меня в секцию бокса. Не помогло. Карате тоже не вдохновило. Я не любил участвовать в спаррингах. И отец сдался.
Мама нашла в интернете объявление о наборе в «Морской клуб». Я ходил туда раз в неделю по воскресеньям в летнее время. Мне там очень нравилось. Особенно флаги рисовать. На яликах нас пару раз покатали старшие ребята. И мне захотелось поскорее вырасти, чтобы тоже кого-нибудь покатать. А через месяц туда пришёл Гришка. Капитан Сергей Палыч сразу всё понял про наши отношения и поставил нас в пару. Для того, чтобы мы научились договариваться.
— Ну, пацаны, не сумеете найти общий язык, обоих выгоню. На корабле враждовать нельзя, — говорил он. — На корабле мы — команда.
Пришлось нам искать этот язык. Трудно было. Например, я говорил ему:
— Велик, принеси канат.
— Сам неси, — отвечал он.
— Мы же команда.
— Тогда не называй меня Великом.
Это было не просто. Потому что велика сила привычки. Велика! Вот ещё один вариант его фамилии. Я стал звать его Великаном. Ему понравилось. Хотя он был меньше меня ростом.
— Великан, ты чертёж корабля нарисуешь?
— Я только карикатуры могу. Сам рисуй.
Так мы распределяли обязанности. Учительница радовалась, что мы перестали драться. И на переменах вечно что-нибудь обсуждали. Или тренировались вязать морские узлы. Правда, я часто забывал верёвку. Поэтому терпеливо ждал, когда Гришка даст мне свою.
— Ну, ты уже три узла завязал.
— А нужно десять. Смотри и запоминай.
Да, он делал это лучше меня. Зато я с чертежами легко справлялся и названия мачт с парусами быстрее запоминал. В конце первого сезона наш тандем победил в морской викторине. Мы получили дипломы за первое место, пожали друг другу руки и поклялись никогда не ссориться.
— Может, станем кровными братьями? — предложил он в походе.
Я согласился. Но когда узнал, что для этого нужно порезать ладонь, отказался.
— Не могу. Кровь не переношу. Извини.
Гришка ухмыльнулся, но подшучивать не стал. Сдержался. К следующему лету Сергей Палыч попросил нас нарисовать карту побережья нашего озера. И продумать, где можно строить порт. В октябрьские выходные я уговорил отца поехать туда на машине. Дачный сезон уже закончился, и он согласился. Конечно, Гришка был с нами. Мы посовещались и решили, что каждый свой вариант нарисует. А потом соединим всё, и самая точная карта получится. Я планшеты захватил и листов побольше.
Втроём обошли озеро. Зарисовали бухты, дома на побережье. Отметили места, где травой всё заросло и где к воде спуск нормальный. Даже болтать было некогда.
— Ну, товарищи, с вами в любую экспедицию можно идти, — похвалил отец.
А потом на берегу пикник устроили, в города поиграли. Я и не знал, что у Гришки такие познания в географии. Ещё он много знает про птиц. Умеет их различать по голосам. У него слух замечательный. Поэтому учительница музыки его больше всех любит. Каждый раз советует в музыкальную школу поступать. Но Гришка не хочет. Есть у него пара-тройка любимых песен, он их поёт, когда мы в походы ходим. И мечтает научиться играть на гитаре. Мама обещает ему купить инструмент после восьмого класса, если не передумает к тому времени. А отца у Гришки нет. Вернее, он живёт где-то далеко. Поэтому Гришка сразу же полюбил моего. Я не возражал. Просто представил, что мы братья. Димас Удорец и Гришка Великан.
Такая история. Я вспомнил всё и понял, что не могу никому про это рассказать. Это моё. Личное. Нашёл книгу про Архипа Куинджи и написал про то, какой он необыкновенный человек. Про его необыкновенные картины. И необыкновенную фамилию.
Самое важное открытие
Умеют же люди злиться. Пашка из параллельного класса ненавидит каждого, кто встретится ему на пути. За что — не понятно. Преградит дорогу и смотрит нагло, проверяет, кто как действовать будет. Одни пропускают его, другие столкнуть пытаются. Но Пашка никогда не сдаётся, даже старшеклассникам. В прошлом году я его в школе не видел. Новенький, наверное. А вчера мы с ним в коридоре столкнулись. Я от Гришки удирал, а тут он вывернул из-за угла. Мало того, что от удара голова закружилась, так он меня ещё такими словами обозвал! «Козёл» из них самое приличное. Я так растерялся, что ничего не ответил. Да и звонок прозвенел. Думал, что он меня на следующей перемене найдёт и добавит. Но Пашка больше не появился.
Вечером я решил с отцом посоветоваться.
— Как ты думаешь, отчего он такой злой?
— Ну, так сразу и не скажешь. Причины разные бывают. Может, у него дома не всё хорошо. Или дружит с плохой компанией. Или боксом занимается у злющего тренера. Или, наоборот, не занимается, а силу деть некуда. А, может, его кто-то обидел, вот он и мстит.
— Кому?
— Всем.
— За что?
— Не знаю. Подойди и спроси, — усмехнулся отец.
— Нет уж. Спасибо.
Перед сном я пытался вспомнить, как Пашка выглядит.
«Стрижка обычная, короткая. Куртка модная и кросы. Не толстый, но крепкий. Прямоугольный. Башка большая, глаза прищуренные. Кажется, тёмные. Вот и всё. Больше ничего не знаю. Вижу только на перемене и после уроков. А присмотреться, пожалуй, надо. Издалека». С такими мыслями я уснул.
Утром бежал в школу, боясь опоздать на математику, и вдруг столкнулся на перекрёстке с Пашкой. Вернее, увидел его, а он меня не заметил. Я спрятался за спину длинного дядьки в зелёной куртке и наблюдал. Пашка стоял рядом с милиционером, и тот что-то ему тихо говорил.
«Попался, наверное. Побил кого-нибудь».
Когда толпа двинулась через дорогу, следить стало неудобно. На той стороне зелёный дядька свернул направо, и мне пришлось прятаться за женщиной в клеточку. Она оказалась географичкой Тамарой Сергеевной.
— Удорцев, чего ты сзади ползешь? Через две минуты звонок.
— Здрасьте. Спасибо! — с этим Пашкой я чуть про математику не забыл. Рванул, со звонком влетел в гардероб, на ходу снимая куртку. Повесил её на крюк и на выходе…
— Ты чё, слепой? — просипел знакомый голос. Пашка схватил меня за свитер и выкинул в коридор. Я помчался в класс и бухнулся на стул за пару секунд до появления учителя. Успокоился и принялся за самостоятельную. А на перемене побежал изучать расписание Пашкиного класса.
«У них биология после нас, значит, столкнёмся».
Весь урок думал про Пашку. Представлял его то будущим террористом, то известным боксёром, то охранником в магазине. Хорошо, что меня не спрашивали. После звонка подошёл к учительскому столу и начал задавать биологичке разные вопросы. Про животных. Она мне что-то отвечала, но я не особо слушал, потому что смотрел на дверь. В класс уже входили ребята из параллельного класса. Пашки не было. Я уже не знал, что придумать.
— А правда, что ёжики не едят яблоки? А то мы недавно нашли одного, в ящик посадили и яблоком накормить решили. Так он за ночь ни кусочка не съел.
— Конечно, не едят. Надо было в интернете почитать. Надеюсь, он у вас не умер от голода. Вы его выпустили?
— Ага. Спасибо! — кивнул я и пошёл к двери, понимая, что могу опоздать на следующий урок.
За дверью Пашки тоже не оказалось. Я забежал в туалет. Вышел из кабинки, вымыл руки и увидел у дверей двух старшеклассников.
— Сто рублей есть? — спросил длинный в жилетке, преграждая мне выход.
— Нет.
— А если поискать? — предложил лохматый в синем свитере.
— Нет.
— А я помогу, — длинный попытался схватить меня за рюкзак. Я отступил и врезался спиной во что-то. Повернулся и обомлел. Сзади стоял Пашка!
У меня колени подогнулись. Но не от страха, а от разочарования. Он толкнул меня вперёд и тихо сказал:
— Пропустите!
— Полегче мелкий. Сам иди, этого оставь, — прошипел длинный.
— Пропустите! — громче повторил Пашка.
— Вали, говорю, — шагнул к нему длинный.
— Пошли, он псих, говорят, — дёрнул длинного за рукав лохматый.
— Ладно, увидимся ещё. — Оба вышли.
— Чё стоишь? Иди, — Пашка повернулся к раковине и включил воду.
— Спасибо.
— Чё?
Даже при тусклом свете я разглядел, что глаза у него карие. Лицо круглое, а на макушке смешной вихор торчит. Как у меня в детстве. И что он совсем не высокий. Примерно как я. Просто крепче.
— Димас, можно Дима, — я протянул руку.
Мне показалось, что он растерялся. Вытер об штанину мокрую руку и пожал мою.
— Павел. Инюшин.
— Я знаю.
— Откуда?
— Я в шестом Б. Мы сегодня в гардеробе… встретились.
Он прищурился, осмотрел меня с головы до ног.
— Не помню.
— Ну, ладно.
Пашка пошёл на биологию, а я на английский. После уроков я долго торчал на первом этаже. Дежурная уборщица начала на меня подозрительно поглядывать. И вдруг вошёл тот самый милиционер. Поздоровался и сел на скамью. Меня осенило, что сейчас судьба Пашки в моих руках. Я подошёл к милиционеру и спросил:
— Вы ждёте Павла Инюшина?
— Да, — насторожился он. — А что?
Я сел рядом и всё ему рассказал.
— Понимаете, он честный. Хоть и злой. А, может, ему в жизни не повезло. Или у него силы много, а деть некуда. Или в семье неприятности.
— Защищаешь, значит? — усмехнулся милиционер. — От учителей одни только жалобы слышу. Того ударил, этого сбил. Приходится его провожать и встречать, когда могу, чтобы не натворил чего по дороге. Мы недавно в этот район переехали.
— А вы кто ему? — насторожился я.
— Отец.
Таким дураком я себя давно не чувствовал. И как же не догадался сразу? Глаза карие, лицо круглое, кулаки здоровые.
— У него терпения нет совсем. Воюет со всеми. Да, сын?
Я повернулся. За моим плечом стоял Пашка.
— Ну, пошли, пацаны, мороженым угощу.
— Да ладно? — обрадовался Пашка. И стукнул мне по плечу: — Пошли, пока он не передумал.
Оказалось, нам в одну сторону. Зашли в магазин, и Пашкин отец купил три эскимо. Уселись в парке на скамейку. Я напомнил Пашке, как он два раза в меня врезался. Он смущённо пожал плечами. Так меня и не вспомнил. А милиционер улыбался и вытирал салфеткой мороженное с подстриженных усов.
Они проводили меня до подъезда. Пашка рассказывал про какие-то комиксы и про поход в горы прошлым летом. А я про морской клуб и про Гришку. На прощанье он записал мой номер и пообещал вечером позвонить. Я смотрел на него и думал: «Самое важное открытие сегодня – это ты, Пашка».
Последний день Помпеи
Со мной иногда случаются странные вещи. Я словно попадаю в какой-то портал и оказываюсь в другом времени и пространстве. Как в кино. Правда! У меня есть блокнот, в который я записываю всё, что там было. Пока записей всего три. Одно из таких мест находится в нашем парке, у пруда. Второе в лесу, около дачи. А недавно портал открылся в Русском музее.
Раз в месяц мы ходим туда с ребятами из художки. Наш педагог по живописи Майя Семёновна считает, что нам необходимо смотреть на работы мастеров. Я, конечно, согласен. Мне нравится там бродить. Особенно, когда народу не много. Можно отстать от группы и увидеть картину, которую ты уже видел несколько раз, совершенно по-новому. Придумать свою историю. Но в этот раз я не просто придумал. Я нырнул в последний день Помпеи.
Сначала всё было, как обычно. Я вместе со всеми слушал рассказ Майи Семёновны:
— Главные мотивы картины – бессилие человека в борьбе с грозной стихией. Жители Помпеи не верили, что город может быть разрушен. Некоторые из них не захотели покинуть свои дома при первых подземных толчках. Они не понимали, что это связано с вулканом, который спал долгое время. И вдруг решил проснуться.
Я отошёл в сторону, сел на диван и засмотрелся на красное зарево вулкана, изображённое на картине.
«Везёт же, люди видели Везувий! Не спящий, огненный. Я бы стоял и любовался. А они бегут. Не понимают, что такое раз в миллион лет бывает».
Я смотрел, смотрел и отключился. Нет, не уснул, конечно. А словно выпал из реальности, представил себя там, в древнем городе. Увидел, как сижу в доме, ем кашу, и вдруг тарелка подпрыгивает на столе. Смотрю на маму, она успокаивает меня, говорит, что это случается иногда. Что боги разгневались на тех, кто ведёт дурной образ жизни. Поэтому земля трясётся и скоро треснет. В расщелину упадут все, кто не почитает богов. Но нашу семью это не коснётся. Потому что мы живём праведно. Я верю ей и ложусь спать после ужина. Маленькая сестра плачет. Мама качает её на руках, напевая колыбельную. И я засыпаю.
— Художник принял версию, согласно которой город охватило пламя,— в мой сон врывается голос Майи Семёновны. — А люди бежали и погибали в потоках раскалённой лавы. Но учёные доказали, что на самом деле всё было иначе. Везувий не извергал лаву. Сначала из него поднялся столб дыма и пепла, а потом полетели камни.
Раздался грохот. Вскрикнула мама. Громко заговорил отец. Я вскочил и спросонья не мог понять, что случилось. Ужас! Обрушилась крыша в большой комнате. Отец пытался открыть входную дверь, чтобы мы смогли выйти из дома. Наконец, ему это удалось. Мама с сестрой на руках протиснулась в узкую щель. Я за ней. Отец выбрался последним.
Майя Семёновна продолжала тихо и медленно:
— На полотне мы видим застывшее мгновенье. Ночь. Зарево пожара освещает город. Люди только что покинули свои дома. Кто-то в ужасе смотрит на пламя. Кто-то выносит ценные вещи. Кто-то стоит в полной растерянности, не понимая, что делать.
У меня всё было не так. Выбежав из дома на улицу, я чуть не задохнулся. Повсюду клубилась пыль. Отец разорвал свой плащ и обмотал моё лицо тканью, чтобы пепел не попал в нос и в горло. Себе и маме сделал такую же повязку. Сестрёнку полностью запеленали в оставшийся кусок ткани.
Мы побежали вниз по мостовой в сторону моря. Свернув на главную улицу, попали в поток бегущих людей. Я изо всех сил старался не потерять из виду мамину фигуру. С каждой минутой это становилось труднее. Потому что её белые одежды стали такими же серыми, как стены.
— На картине при свете огня хорошо видны фигуры и лица людей. Мы можем разглядеть каждого персонажа. Одежда и личные вещи помогают нам понять род их деятельности. Вот художник, похожий на автора картины, держит инструменты и не знает, куда бежать. Девушка с сосудом. Семейство с детьми. Старая женщина, которая не может больше идти и прощается с сыном. Маленький ребёнок рядом с потерявшей сознание матерью. Священник, с ужасом взирающий на пламя. Рассыпанные на земле драгоценности.
Я всего этого не замечал. Мчался в темноте по каменной мостовой, не оглядываясь. Что-то чёрное падало сверху и больно стегало по спине, по плечам, по ногам. Я слышал впереди плач сестры и бежал за ним. Боялся потеряться в этой тьме, отстать от родных, запнуться и упасть.
— Красивые лица, правильные пропорции человеческих тел, складки одежды, взгляды, передающие эмоции, заставляют нас восхищаться мастерством художника.
Лиц не было! Одинаково-безобразные серые фигуры метались рядом, толкались, падали и снова поднимались. Выкрикивали молитвы и проклятия. Сестра больше не плакала. Стало трудно дышать, но я не останавливался. Продолжал бежать к морю. Знал, что спасение там.
— На протяжении шести лет Карл Брюллов создавал свою картину, чтобы сказать нам о главном: человек должен оставаться человеком, даже перед лицом смерти.
Я чувствовал себя загнанным зверем. Оленем, убегающим от пожара. Существом, которое не в силах противостоять природе, которое сможет выжить только благодаря инстинкту самосохранения. Его спасут быстрые ноги и везение. Мама называла это милостью Бога. Но сейчас я верил только своим ногам и просил их бежать быстрее. Родители пропали. Я надеялся, что мы встретимся на берегу. Наконец, увидел мачты на фоне тёмного неба. Чья-то рука схватила меня и закинула в лодку. Это был отец. Рядом мама. На руках у неё спящая сестрёнка.
— Дмитрий, досмотрел сон? — Майя Семёновна слегка хлопнула меня по плечу. — Надеюсь, про Помпею?
Я вздрогнул и открыл глаза. Зажмурился от яркого света ламп. Услышал, как хихикают девчонки.
— Переходим в следующий зал. Не отставайте, пожалуйста.
Я кивнул. Подошёл ближе к картине. Плачущий кудрявый ребёнок очень напоминал мою сестру Вику. Рядом лежала женщина. На какие-то секунды я перестал дышать. Схватился за карман, в котором лежал телефон. Выбежал из зала вслед за группой. Майя Семёновна уже начала рассказывать о чем-то другом. А я почувствовал, что на сегодня хватит. Спрятался за угол от бабушек-надзирателей и позвонил маме.
— Привет, — мамин голос нарушил музейную тишину. Оказалось, я нечаянно включил громкую связь. — Что интересного сегодня?
Я отключил звук и прошептал:
— Брюллов. «Последний день Помпеи». Потом расскажу. Как ты?
— Иду на совещание. Давай, через час перезвоню. Люблю тебя.
— И я. Пока.
Повернулся к окну и увидел голубку, сидящую на карнизе с уличной стороны. Она глядела на меня, а я на неё. Она была живая и я тоже.
— Далеко спящий Везувий.
Птица вспорхнула и полетела куда-то вниз.
— Молодой человек, это не вы в Помпее оставили? — раздался скрипучий голос за спиной. Музейная бабушка протягивала мне чей-то серый шарф. Я замотал головой и побежал искать свою группу.
Магия
В голубом небе распушились одуванчики облаков. Я сидел на турнике и дул на одно из них. Оно медленно растворялось в вышине.
«Всё возможно! — говорил мне отец. — Главное, не бояться, а делать».
Сейчас я радовался собственному всемогуществу. И, наконец, поверил словам отца. Наверное, когда я стану совсем взрослым, то пойму своих родителей и Майю Семёновну тоже. Пока мне трудно. Они всё видят по-своему. Иначе.
После майских праздников накатила на меня великая лень. Не то, чтобы я валялся на диване и ничего не делал. Я убегал из дома играть с пацанами в футбол, бродил по парку, смотрел киношки и читал. Но уроки меня не вдохновляли. Даже в художку шёл без настроения, потому что надо. И всю неделю прятался от Майи Семёновны. А в пятницу её урок, пропускать нельзя. Я знал, что она спросит меня, почему я до сих пор не сдал работу для конкурса.
— Ну, Дмитрий, что скажете в своё оправдание? Завтра последний день, а Ваши иллюстрации не готовы? — Она всех называла на Вы, даже первоклашек.
— Принесу, Майя Семёновна. Сегодня забыл, — соврал я.
— Хорошо, Дмитрий. Не стоит упускать такой шанс. Победа в этом конкурсе поможет Вам в будущем поступить в любое высшее художественное заведение. Приносите в понедельник.
Весь урок я мысленно пытался распределить выходные так, чтобы найти время и дорисовать эти чёртовы иллюстрации. Пейзаж не получался, акварель растекалась по листу. Весенний лес превращался в грязные пятна. Небо вышло серым. А в перерыве позвонил Гришка и напомнил про кино в воскресенье.
— Ну, да, — кратко ответил я и отключил телефон. Говорить ни с кем не хотелось. Особенно про планы на выходные. Пейзаж высох, но краше от этого не стал.
— Можно я дома переделаю? Мне сегодня пораньше бы уйти. Мама просила сестру из садика забрать, — снова соврал я.
— Хорошо, Дмитрий. Помните, в понедельник вечером я везу работы на конкурс.
Я кивнул, вылил грязную воду из банки, сложил мольберт, взял вещи и вышел из класса. Решил немного прогуляться по парку, посмотреть на уток. Мама сказала, что они уже прилетели, а я их ещё не видел. По дороге заскочил в магазин и купил булку. Половину съел, а вторую уткам оставил. Только их почему-то на пруду не оказалось. Пришлось самому доедать. Идти домой не хотелось. Может, потому что иллюстрации к роману Брэдбери требовали внимания, а может, потому что в парке было тихо. Я прошёлся по дорожкам вокруг пруда и свернул к спортивной площадке. Два пенсионера пыхтели на тренажёрах. А я повис на турнике, раскачался и прыгнул вниз. Потом ещё раз. Подошла шумная компания мамочек с детьми. Одна закричала:
— Ты что делаешь? А если эти повторять за тобой начнут? Шею свернут!
Пришлось уйти. Вернулся к пруду, покидал камушки в воду. Не заметил, как стемнело. Зажглись фонари. Я побежал домой. Дверь открыла мама.
— Где ты был? — по её тону я понял, что случилось нечто ужасное.
— А что? — кинув рюкзак в угол, я пытался развязать узел на ботинке.
— Ты знаешь, который час? Я звоню, а телефон выключен. Майя Семёновна сказала, что ты в садик пошёл. Где ты был?
— А папа тебя ищет, — выглянула из комнаты Вика.
Мама позвонила отцу:
— Он дома. Не знаю, молчит. Хорошо. — Зыркнула на меня исподлобья и ушла на кухню.
Вот попал. Отец ищет. Конечно, приятно стало от того, что обо мне беспокоятся. Но моё враньё Майе Семёновне выплыло наружу, как всякая бяка по весне. И запахло скандалом. Я скрылся в своей комнате. Достал рисунки и линеры. Сейчас одуванчиковое поле больше походило на жёлтую ткань, расстеленную на зелёной траве. А страшный овраг напоминал разрезанный сэндвич. Только полковник Фрилей выглядел так, как нужно.
Да, пейзажи мне никогда не удаются.
Я услышал, как пришёл отец. Они с мамой негромко говорили на кухне. Наверняка, обо мне. Я схватил чёрный линер и начал полосовать овраг. Когда голоса стихли, дверь в мою комнату открылась. Я сделал вид, что не заметил. Отец тихо вошёл и встал за моей спиной, наблюдая, как я рисую. И молчал. От этого мне трудно было думать о композиции, пропорциях и толщине линий. Я ждал, что будет дальше. Но он молчал и не двигался. Я вспотел, а правая рука затряслась. Линии стали нечёткими. С одной стороны, я боялся испортить работу, с другой — отношения с отцом. Линер не слушался, внутри меня забурлила злость. Как кипящий кисель в кастрюле. Кипела, кипела и, наконец, выплеснулась.
— Что? — повернулся я к отцу. — Я не имею права по парку прогуляться? На турнике повисеть? Побыть один я могу? Все говорят, что мне делать. И никому не интересно, чего хочу я. Меня тошнит от этого конкурса. Я не хочу в нём участвовать. У меня плохо получаются пейзажи. Я вообще акварель не люблю. Ну, не знаю я, зачем согласился. Майя Семёновна уговорила. А я не хотел. Вот и не получается. Понимаешь? А чтобы выиграть, хотеть надо. Тогда и работа легко пойдёт. Понимаешь? Майе Семёновне вообще трудно отказать. Она же хорошая. Говорит, что я способный. Что смогу…
Отец молчал.
— Сегодня ты с работы пришёл, а меня дома нет. Мама волнуется. Разве тебе хотелось меня искать? А? Наверное, хотелось поесть, почитать, кино посмотреть. Так? И мне иногда хочется сделать что-то просто так, не для учёбы, не для конкурса. Для себя.
Я отвернулся к столу и отодвинул рисунки в сторону. Отец вышел из комнаты. Мое сердце колотилось, как в школе после зачёта по бегу. Я прошёлся по комнате. Встал на руки у стены и постоял несколько минут вверх тормашками. Рухнул на ковер. Лежал на спине и смотрел на лампы. Вспомнил, как лет пять назад мы вместе с родителями делали проект моей комнаты. И мне нравилось придумывать, рисовать чертежи. Тогда ещё не было Вики.
Закрыл глаза и представил, что плыву на спине по морю. Вдалеке берег, кто-то машет мне рукой. Это Майя Семёновна. Ёлки!
«Хорошо. Завтра я всё доделаю. А воскресенье – мой день. Извините. Имею право».
В квартире стихли все звуки. Я вышел из комнаты и пробрался на кухню. На столе стояла тарелка с салатом и два куска пиццы. Для меня.
В субботу я остался дома один. Родители с Викой уехали на дачу. Оставили мне еды на два дня и немного денег на всякий случай. Никто не звонил. Я перечитывал «Вино из одуванчиков» и дорисовывал иллюстрации. Изредка устраивал перемены: бродил из комнаты в комнату, разглядывал старые фотографии на стене в маминой спальне и опять шёл рисовать. Закончил к полуночи. В воскресенье выспался, позвонил Гришке, и мы сходили в кино. А в понедельник я сдал работы. Как обещал.
Если честно, победы я не ждал. Через неделю забыл об этом. Через месяц узнал, что занял второе место в конкурсе.
— Горжусь тобой, — отец пожал мне руку.
— На, держи в копилочку. — Мама выдавала мне денежные премии за достижения.
— Молодец! — похвалила Вика.
Майя Семёновна сняла меня с уроков и повезла в художественное училище на награждение. Я заметил, как она смахнула слезу, когда мне вручали диплом. Теперь он висит на стене в моей комнате. Конечно, я рад. Но до сих пор не понимаю: зачем взрослым всё это? Тянуть меня, требовать, уговаривать, вдохновлять. Неужели они думают, что без них я ни на что не способен?
Я родился, живу.
Я всё могу.
Когда захочу.
Вот сижу, дую на облако, и оно исчезает.