Ольга и Наталья Артёмовы
«Нет! Ты у меня всё-таки отсталый человек! — покачала красивой головой мама. Вздохнула привычно и добавила: — И в кого только такой уродился? Ума не приложу!»
Пашка тоже вздохнул. И тоже — привычно, покорно беря на себя полную ответственность за свою дремучесть. Мама-то у него современная. Мама-то у Пашки что надо. Во-первых, классная. Не какая-нибудь там тётка, круглая, как булка, еле ползущая по переулку. Мама вроде стрелы. Вся такая к цели летящая. Сама машину водит. С третьего раза на права сдала. Другая бы комплексовала, скрывала от знакомых переэкзаменовки свои, а мама ничуть не бывало. Наоборот! Пашка сам слышал, как она тёте Илоне сказала: «Всё-таки своего добилась. Всем бы такую силу воли, как у меня».
Мама знает, что, как и когда сказать. Пашка сам видел, как другие мамы в трудной ситуации тушуются или тонкими голосами пищат, защитить себя пытаясь. Прям жалко их становится. Честное слово. Пашкина мама скажет, как бритвой отрежет. Вот недавно. В поликлинике. Одна тётка, сдобная булочка, со своим сыном-пирожком, мимо них в очереди протиснуться попыталась: «Мне только спросить…» Так Пашкина мама в её сторону даже красивой головы не повернула. Обронила только: «Женщина, вы сейчас о себе за две минуты столько узнаете, сколько за всю жизнь не узнали».
И тётка, круглая булочка, сразу зачерствела будто. Покорно со своим пирожком в конец длиннющей очереди откатилась. Не захотела о себе ничего нового узнавать.
Вот и сейчас мама со словами не церемонится. Пашка терпит, пока пройдёт девятый балл.
— Ну, сколько можно в пелёнках барахтаться? Я для твоей пользы говорю. Себя вспомню в твоём возрасте… Да чтобы кто-то лучше меня в классе оказался!.. Тем более в ерунде такой! Не на математике же сложную задачку решал.
Пашка с трудом прокашлялся и выдавил:
— Я хотел, как лучше…
Но то ли он плохо прокашлялся, то ли лишнего воздуха глотнул, получилось смято и неубедительно. Мама сделалась не то что на стрелу похожа — на иголку! Крикнула:
— Же-е-ень! Ну, иди, порадуйся на своё сокровище.
Из спальни раздалось невнятное ворчание. Будто там прятался некий зверь средних размеров.
Мама возвысила голос:
— Да ты где, наконец?!
Папа вынужден был показаться. Он пришлёпал с ноутбуком. Развалился в кресле. И, косясь на экран, поинтересовался:
— Ну? Что у нас за разборки? Троек, небось, нахватал.
— Если бы!
— Неужели двындиков и коликов? — папа был настроен миролюбиво. Он опять покосился на экран и воровато провёл окольцованным пальцем по сенсорной панели.
— Он нас опозорил! — как из пушки выпалила мама.
Палец папы дрогнул.
— Хм?..
Пашка видел: папа испугался. И ему стало смешно. Он честно попытался схватить улыбку за хвост, спрятать. Но она была, конечно, замечена. Понятно, не папой — мамой. Она села в кресло и покачала красивой головой:
— Он ещё и смеётся. Что же из него вырастет?
— Подожди, — прервал маму в горестных её размышлениях папа. — Ты говоришь, он того… ну… я даже не знаю, на какой финт мой сын способен! Ну, там хоть не криминал?
Мама постаралась уничтожить папу взглядом. Обычно ей это очень хорошо удаётся. Но тут папа был слишком озабочен возможными разборками с детской комнатой милиции и забыл притвориться. Он смотрел на маму из-под очков требовательным взглядом кролика на ужине у удава. Мама хмурилась и гневно молчала.
— Может, сам расскажешь? — осторожно, как у больного, спросил папа у Пашки.
Мальчик весь подался вперёд. Но стремительная, как стрела, женщина вскочила:
— Нет уж! Уволь! Ты хочешь отговорок. Я сама.
Пашка покорно вернулся в позу тающего снеговика.
— У них был классный час. Валерия Александровна предложила каждому рассказать о самом ярком дне летних каникул.
Папа слегка расслабился и сказал каким-то детским голосом:
— Не вижу пока ничего криминального. Нас об этом же в пятом классе после долгих каникул просили.
— Нет! Ты слушай дальше! Дети… Нормальные дети!.. — мама послала в сторону Пашки быстрый, как молния, взгляд, — постарались поддержать своих родителей.
— Эля! Ну, умоляю тебя! Причём тут родители?
— Да вас либо на одной грядке нашли? Это, между прочим, из-за того, что тебе премию не дали, мы в этом году в Турцию поехать не смогли.
— Ну, в этом не срослось — в следующем махнём. У меня сейчас все о’кей. И потом — мы в принципе не домоседы. В позапрошлом году в Египет мотались.
— Вот именно! Именно! Нормальный ребёнок рассказал бы про позапрошлый год. Про Долину царей, про мумий этих несчастных!
— Мумии мне не понравились, – авторитетно заявил папа и почему-то опять покосился на ноутбук. — Я ждал от них большего.
Не обращая внимания на заниженную папину оценку всемирно известных артефактов, мама продолжила:
— Дети, конечно, знали, чем удивить друг друга. Юлька Весёлкина неделю презентацию готовила! Чтобы сын в классе показал — «Наша семья на Чудо-острове».
— Ишь ты, робинзоны!
— Фёкла Глушко, ну, такая удивительно некрасивая девочка, белобрысенькая… У неё зубы больше, чем глаза… Ой, ну ты совсем одноклассников не знаешь! Так вот и эта зубатка бледная не подкачала! Ракушек нанесла! Всех конфигураций. Мол, на берегу моря насобирала.
— Ага. За тысячу пятьсот рэ в пляжном магазинчике.
— Вот именно! Соображает ребёнок! Хоть и такой некрасивый. Не пропадёт в жизни девочка. В общем, все были на высоте! И что же рассказывает наш мальчик?
— И что же? — спросил папа и беспокойно покосился на Пашку, видимо, ещё слабо надеясь на покупные ракушки и скучных мумий и с его стороны.
Но мама крикнула:
— Про твоего деда! Вот что он рассказал!
Папа развёл руками, и ноутбук поехал с его колен, но папа его вовремя подхватил:
— Но, Эллочка, что же… хм… хм… можно такого рассказать про моего деда? Ведь там ничего не наскребёшь.
И вперился взглядом в совсем «растёкшегося» по дивану Пашку.
Надтреснутым больным голосом мама сказала:
— Как раз тут много чего можно рассказать.
Папа густо покраснел.
— Но дело… не в твоём деде… не в его странностях, Женя. Дело в твоём сыне. Понимаешь? Ему одиннадцать лет, а он уже мстит родителям.
— Поясни, — папа нахмурился и поправил очки. Очки, кстати, ему очень идут. Вообще папа красивый. Это все говорят. Он даже красивее мамы. Особенно, когда вот так несогласно хмурит широкие брови.
— Ну, что ты? Два от двух уже отнять не можешь? Он ведь не хотел, чтоб мы ссылали его в эту деревню.
— Позволь. Это посёлок. И довольно большой.
— Это для тебя он посёлок. Потому что ты родился и вырос в этой дыре. А для нормального ребёнка — отстой. Уж извини за откровенность.
Отец опять повернулся к Пашке, его глаза за стёклами очков растерянно помаргивали:
— Паша… У тебя там что-то случилось? Ну, неприятность, может? Или ещё что?
— Ой! Ну, у меня два ребёнка! Неприятность! Конфликты! Скучно ему там было! Некомфортно!
Папа ничего не ответил и просто выдвинул вперёд ноутбук.
А мама вдруг сказала ужасным голосом:
— Оказывается, там очень плохо ловит Инет.
И Пашка испугался, что она расплачется.
— Откуда ты знаешь? — спросил папа.
— От Валерии Александровны, — ответила мама и всё-таки расплакалась.
Папа бросился её утешать. Он так старался, точно мог ещё что-то исправить в испорченном Пашкином отдыхе и тем самым избежать неприятных откровений на глупом этом классном часе. Мама вырвалась нетерпеливо, а папа спросил Пашку погрубевшим голосом:
— Ну, и чем ты там занимался с дедом?
— Сперва мне было — хоть беги. Потом дед стал брать меня траву кроликам рвать. Ну, попутно он рассказывал всякие истории. Из истории. Анекдотов типа. Раз мы с ним целый день сено в сарай таскали. Его дядя Митяй этим кроликам на зиму привёз. Сено так пахло! Классно! Будто лето засушили! Дед сказал: «Это от трав, ромашки, зверобоя. Запомни этот запах».
Пашка говорил довольно складно, потому что рассказывал третий раз: в первый — на классном часе, второй — сорок минут назад, можно сказать, «на бис», по просьбе матери, уже знавшей всю подноготную в вольном пересказе Валерии Александровны.
Отец вытянул шею в тягостном ожидании. Мать не поднимала мокрых ресниц. Страдала.
— Потом дед сказал мне: «Павел, не хочешь ли ты помочь мне в настоящем, серьёзном деле?»
— Он что?.. Кхе… кхе… Ещё коз не перевёл? Кажется, я их во дворе не видел… — растерянно пробормотал папа.
— Ну, какие козы, па! Он сказал: «Мы заглянем в глубь веков. Тебе и делать-то ничего не придётся. Я уже всё отыскал. Почти всё. А ты оформи только».
— Так… — поощрительно медленно кивнул папа, но ноздри его трепетали от нетерпения.
— Всё.
— Как всё?
— Да так.
— А… ну-у-у… не знаю даже, как обозначить… сама соль… В общем, чем ты удивил одноклашек-то?
— Ах, это… Вот… — Пашка извлёк из рюкзака уже порядочно измятый лист. Тщательно расправил его на диване. Папа растерянно заморгал на его наивное пособие по ботанике:
— Это чего такое?
— Папа! Это наше генеалогическое древо. Вот ты! Вот мама.
«А наверху, самый главный, это я», — подумал.
Вынужден был признать:
— Нет. Не я. Вот. Он главный.
И ткнул пальцем вниз комеля, где прихотливо лохматились крепкие корни, и Пашкиным корявым почерком было написано: «Кондрат Федотов. Родился в 1812 году. Крещён в Знаменской церкви села Тазово».
Пашка хорошо помнил этот день. Дед приехал из архива особенно поздно. Долго сидел расслабленно в потёртом кресле в прихожей. Из окна сквозь ветки старой яблони в комнату проливалось спелое августовское солнце. Тени плясали на карминной дорожке. Пашка ждал. А дед будто уснул. Наконец, Пашка не выдержал:
— Ну?
Дед только чуть наклонил голову. Они уже понимали друг друга без слов.
— Долго он от меня скрывался, прятался среди чужих людей. Но попался, голубчик. Кондрат Федотов! Изловил я тебя! Встретились!
— Круто!
— Мы!.. Мы все встретились! — дед не реагировал на его комментарии. Вообще будто сам с собой разговаривал. — Плохо, им почти нечего нам о себе рассказать. Даже тем, что почти рядом стоят — на расстоянии какой-то сотни лет. Моя вина. Можно было у старших расспросить, пока пацанёнком был. Но мне, зелёному, казалось, что это как-то…
— Стрёмно, — подсказал Пашка.
— Не в духе времени. Неудобно для пацана. Мы любили живое дело. А потом, когда я понял, что потерял, было уже поздно. Оказалось: спросить некого. Все ушли. И вот теперь… я сам… нашёл их.
— Зачем? — пискнул Пашка, не особенно надеясь на ответ.
Но дед неожиданно открыл глаза:
— Чтобы знать.
Он глядел недоумённо, задиристо, молодо, Пашкин дремучий прадед. Мама всегда называла его только дремучим. Когда Пашка увидел деда в первый раз, то подумал, что из-за причёски. Виталий Андреевич, несмотря на преклонный возраст, имел густую шевелюру. Но, прижившись в доме дремучего деда, Пашка понял, что всё куда безнадёжней. Дед не умел пользоваться ватсапом. Не знал, какая польза от Приложений. А главное — он писал книги. Именно — писал. Не набирал на компе, как сейчас сплошь и рядом делают, а выводил полудетскими каракулями свои опусы. Книги у него были все как под копирку. То есть содержание их, наверняка рознилось, но Пашке они казались на одно лицо. Дед писал об истории родного края и величал себя без ложной скромности — летописцем.
На второй день после Пашкиного приезда дремучий дед отволок его в местный краеведческий музей. Пашка там от скуки чуть не сдох среди этих изъеденных жуком прялок и ступ. Спасло его только то, что дед время от времени поправлял молоденькую экскурсоводшу. Та не сердилась или искусно вид делала, что ей всё по барабану. Только подкрашенными глазками слегка косить начала, как заяц, отлично знающий, что за звери в его лесу живут.
От деда Пашка узнал про архив, и какие равнодушные к его исканиям молодые люди там работают.
Пашка звал прадеда дедом. Настоящие его деды и бабки ещё как бы и не старые. Они даже работают. И уж, конечно, никому и в голову не придёт обвинять их в дремучести. Мамины родители — просто супер! Живут рядом. Папины — в соседнем городке. Пашка и у них как-то гостил. Получился пирогово-подарочно-обычный отдых. Но в этот раз у этих продвинутых молодых стариков что-то не заладилось с отпусками. И Пашку в качестве смелого эксперимента сослали к прадеду.
Виталий Андреевич любил поговорить. За короткую свою жизнь Пашка не встречал второго такого болтливого человека. Он сам общаться ВКонтакте привык. Да и взрослые в любую свободную минуту носы в смартфоны опускали. Дед вещал. Он, даже что-то делая, слова, как горох, сыпал. Поначалу Пашка думал: это от одиночества. Дед рад, что в кои-то веки у него собеседник появился. Но потом понял, что всё куда дремучее. Дед везде находил слушателя: на улице, у соседской лавочки, в магазине. Придя в библиотеку, не уходил сразу. Садился посреди читального зала. Доставал клетчатый платок. Приоткрыв рот и некрасиво сморщив нос, с силой протирал широкий лоб:
— Жарит. Градусов, наверно, тридцать восемь. А то и сорок!
Он начинал издалека. Вернее — танцевал от ближайшего дерева.
Библиотекарша, не отрываясь от компьютера, кивала:
— Передавали: до тридцати пяти. Не рекомендовано до трёх часов на улице показываться.
— Сейчас не умеют предсказывать. До революции у помещика Николая Гончарова в поместье располагалась метеорологическая станция. Сведения оттуда поступали в агрономический отдел земского отделения губернии.
Библиотекарша рассеянно кивала, не отрываясь от компьютера. Делала вид, что занята по уши. Хотя Пашка отлично видел: дел у неё с гулькин нос. Она должна обрадоваться деду с Пашкой, как родным. Всё-таки посетители! Хоть и не настоящие. Дед вещает, а Пашка рассматривает старые, ещё прошлого века, книги. Пашка уже знал: они сиротливо прятались за новыми, в ярких суперобложках. Названия «стариков» манили: «В стране дремучих трав», «Плутония», «Затерянный мир»… От них веяло чем-то сильным и незнакомым, как и от исканий деда. Вполуха, как и библиотекарша, Пашка прислушивался к его лекции:
— А вот помещик Дембицкий совсем из другой оперы! Это его крестьяне в 1849 году клад нашли. Четвёртого века! Дети играли в Винном логу — и вдруг золотая цепь. А на ней — шейные гривны!
Библиотекарша осуждающе качала коротко стриженой головой:
— И откуда только, Виталий Андреевич, вы эти побасенки знаете?
— Это не побасенки, уважаемая Валентина Николаевна, а самая что ни на есть история родного края. А знаю я её из архивных источников. Ищу. Раньше обо всём районе искал. Теперь — только о нашем роде.
О чём бы ни начинался разговор, дед невидимыми путями приводил его к своим предкам.
Библиотекарша разворачивалась. На мгновение в пустынных её глазах мелькало сочувствие и что-то отдалённо похожее на зависть:
— Много сделали, — она не спрашивала — знала.
Дед устало, со значением кивал.
— Не даётся?
— Зашёл в тупик.
И вот он нашёлся. Пашка хорошо помнил, как что-то будто щёлкнуло в больших часах. А Пашка уже точно знал, что где-то во Вселенной есть большие общие часы. В окно сквозь старую яблоню билось то ли закатное солнце, то ли петух присел на корявую ветку и раскидал огненно-чёрные крылья. И они вошли… В овчинных полушубках, крепкие и дремучие. Распространяя вокруг себя душный запах сухого зверобоя и ромашки. Они мяли шапки в заскорузлых руках и выжидающе остро мерили Пашку цепкими взглядами: «Вот мы такие. А ты каков?..»
И сейчас, когда Пашка пытался просветить родителей относительно нашедшегося Кондрата Федотова, пружина щёлкнула… Но мужики не вошли. Мать не хотела, чтобы они входили в прихорошенный зал. Мать ждала других.
— В общем-то, ничего в этом такого… — папа попытался отстоять мужиков. — Можно даже сфоткать и ВКонтакте выставить. А что? Не у каждого такое большое дерево.
— Сам ты дерево! У тебя кто там, чтоб выставлять? Князь Мышкин? Ямщики! Прасолы! Зачем хоть приписки эти дремучие делать было? Кто за руку тянул? И потом. Откуда Виталию Андреевичу знать, чем они занимались? Зачем ребёнка дезинформировать?
Папа погрустнел, когда мама объяснила ему расстановку сил. Он бросил уже иной взгляд на Пашкино художество:
— А дети?.. Кхе… кхе… Сильно они смеялись?
— О-о-о! — мама вскочила, как выпущенная из лука стрела. — Там такой ржач стоял! Я готова была со стыда провалиться.
— Ты-то откуда знаешь?
— То есть как откуда? Всё оттуда! С родительского собрания! Ой, чего я только не наслушалась! «У вас мальчик такой умненький. Наверно, профессором станет. Мой-то прибежал: “Мама! У Пашки Соловьёва прапрапрадед ямщиком был. Это в честь него остановку Дубровинского, ну, что на выезде из города, Ямской зовут“».
Папа натурально помертвел. Зашипел, как гусак:
— Ну, это… надеюсь, кликуху они тебе не приш-ш-шпилили? Сейчас дети — звери! А то будешь до конца ш—ш—школы Ямщ—щ—щиком.
— Наш сын и до Ямщика не дорос. Неандерталец он!
— Это они?.. – подскочил, как ужаленный, папа.
— Нет. Это я!.. Я диагноз сыну ставлю!
Папа выдохнул:
— Эля, не буянь. Он всё поймёт. Сделает выводы. Паша… Вот когда ребята над тобой…
— Над нами!..
— Над ними… ямщиками твоими потешались… Тебе было приятно?
Пашка усмехнулся снисходительно. К счастью, мама как раз сосредоточенно изучала свои заострённые алые ногти…
Все уже порядком наглотались песков чужих земель и ракушек и откровенно скучали, когда вышел Пашка. Он прикрепил своё древо на магнитную доску, и в классе сразу повеяло свежим воздухом. Пятиклассники смекнули, что настоящее развлечение подоспело. Они это всегда чувствуют. Пашка не обманул ожидания товарищей. Он начал с кроликов. Валерия Александровна подобралась, предчувствуя, что так удачно начатое воспитательное мероприятие может пойти насмарку.
— У деда растёт яблоня. Ей сто лет скоро, — продолжал удивлять однокашников Пашка.
— Это ты её изобразил? — крикнул Данька.
А крутолобый Егор, не отрываясь от смартфона, хмыкнул:
— Заливаешь! Яблони так долго не живут.
— Спорим? Она совсем старая. Дремучая даже.
— Ха!
— И свет в окне загораживает. Но дед её не пилит. Потому что её его отец посадил. Ещё перед войной. Дед отца только в сорок четвёртом увидел. На всю жизнь.
— Как это? — захлопала ресницами Варвара Мальцева. Ресницы у неё в пол-лица. Сказочные просто! Честное слово! Пашка всегда, когда на эти ресницы смотрел, будто что-то в себе терял и обретал сразу. Вот и теперь растерялся. Замямлил на самом интересном месте:
— Ну, когда отец на фронт уходил, дед ещё мелкий был. Совсем. Не помнит его. А в сорок четвёртом отец в отпуск пришёл. Ему отпуск после ранения дали. Он был в группе прорыва. На Днепре.
— Он подвиг совершил? — требовательно спросил Емельян Емельянов.
Пашке до ужаса хотелось ошарашить их твёрдым: «Да!» Но он только обронил растерянно: «Я не знаю». Он спешил, предчувствуя, что для главного ему не хватит времени.
— Ну, в общем, дед отца не увидел больше. Он на Одере погиб. Вот он на моём древе. «Соловьёв Андрей Иванович. Годы жизни: 1918–1945». А это его отец — Иван Данилович. Про него дед знает только, что он ямщиком был.
— Бомбилой! — показал в улыбке белые зубы Яшка Кравцов.
— На выезде из города остановка Ямская в честь ямщиков названа, — Пашка чувствовал, что, как дед, страдает многословием, но затормозить не мог.
— Не знаю такой, — дёрнула острым плечиком Диана Полушкина.
— Раньше называлась. А сейчас она Дубровинского. А вот Данила Петров. Про него нам ничего неизвестно.
— И зачем его искать было? — рассудительно заметил отличник Захар Богаткин.
Видя, что Пашка жалко тонет в смешках, подначках и перемигивании, Валерия Александровна поспешила ему на помощь. Она всегда неслась к тем, кого в угол загоняли. Ребята это уже хорошо знали, хоть она у них «новенькой» была: только в пятом классе пришла.
— Вы все замечательно провели время. Набрались за лето новых ярких впечатлений. Чему-то научились. Но, если честно, я позавидовала только одному человеку — Павлику Соловьёву.
— Ха! — выразил свой протест Данька.
А Фёкла ещё выразительнее покосилась на свои разномастные ракушки.
— Я объясню. Путешествие в Сочи или, там, на Тайвань можно в следующем году совершить. Да когда — не важно. Павлик может, и когда вырастет, махнуть туда, куда ему захочется. Правда же, Павлик? А вот такое путешествие, путешествие в прошлое, можно совершить только раз в жизни. И то если очень повезёт. Если у тебя надёжный проводник будет.
— А чего я там не видел, в этом прошлом? — Данька никого не боялся. Его родители дома приучили мнение своё отстаивать: «Хоть оно тысячу раз неверное. Важно, что твоё. Стой железно». Данька сам хвастал. Ну, и отстаивал, конечно.
— Инета нет! Машин нет! Даже телека! Ха!
Крыть Валерии Александровне было нечем. Но Пашка давно заметил: учителя своё мнение тоже до последнего отстаивают. Классная зашла с другого бока:
— Ребята, у вас, почти у всех, старорусские имена. С 1917 года по начало двадцать первого века они устаревшими считались. Скажу больше… Матрёнами, Акулинами и Евстигнеями называли исключительно крестьянских детей.
Класс почти ощутимо выдохнул. Слава Богу, ни Матрён, ни Акулин у них не водилось. Но напряжение осталось.
— Я хочу сказать, что мы как бы связаны с нашими предками: кровью, фамилиями, именами. Вот тебя, Фёкла, родители, наверно, в честь какой-нибудь прабабушки нарекли?
Фёкла сделалась красная, как свёкла. Она даже в первую минуту говорить не могла. Наконец, справилась с собой:
— Нет! Мама по телевизору слышала, что известная актриса так дочку назвала. «Звезда»!
И огляделась победно. Да! Она ни в какой ситуации не пропадёт.
— Ну, значит, «звезда» свою прабабку вспомнила. Вот что. Павлик хорошую идею мне подкинул. Придёте домой, расспросите родителей, кого они знают из своих предков. А потом расскажете. На классном часе.
— Об одном? — деловито уточнил Захар, открывая дневник.
— Можно и об одном. Я думаю, не количество важно. Можно знать об одном пару фактов — и знать всё.
— Как это? — удивилась Варвара и взмахнула сказочными своими ресницами.
— Ну, вот как Павлик о своём, на Одере погибшем.
— Презентацию можно сделать? У нас старые фотки есть. На антресолях где-то, — Фрол Весёлкин готовил старательной своей маме новый фронт работ.
— Всё на личное усмотрение.
— А если я захочу о бате рассказать?
— Лишь бы не о себе, Даниил.
В общем, Пашка не дошёл до Кондрата Федотова. Он снял с доски древо и тихо отправился на своё место…
Папа взъерошил ему волосы. Взял в руки измятый лист. Долго вглядывался в древо настойчивым взглядом. Пашка ждал. Вот! Сейчас! Он увидит Кондрата Федотова! И они встретятся…
Но папа не видел дальше мамы:
— Нет. В этом определённо что-то есть. Зря ты, Элька, такую бурю подняла. Ну, а что ребята прикалывались… Не беда, — папа улыбнулся Пашке. — Ты над ними в следующий раз приколешься. Когда они своих чумаков на свет Божий вытащат. Только про кроликов… не надо было. Это лишнее…
Взял ноутбук и, довольный собой, ушлёпал в спальню.
— Что за человек?! «Приколешься»! Можно подумать, второй такой одарённый найдётся, что ямщиками хвастать станет.
Резким движением схватила Пашкино древо.
— Что тут можно сделать? А если подумать?.. Заказать хорошему художнику и выставить на странице: «Юный краевед…» Нет. «Краевед» мелкотравчато как-то. Лучше: «Юный историк дошёл в изучении своего рода до…» До какого ты там века накопал?
— Это не я. Это дед.
— Вы вместе работали. И пару твоих фоток. На фоне книг. У деда сфотографируемся. Можно что-нибудь в антикварном крутое купить: статуэтку или часы старинные… Посмотрим. Я тебя, сынуля, в обиду не дам! Ты у меня лучше всех!
— Ма! Я не хочу…
— Что не хочешь?
— Фотки всякие. Статуэтки.
— Так зачем тогда ты эту галиматью малевал?! — мама, прерванная в полёте, гневно потрясла измятым листом.
— Чтобы знать.
Пашка сполз с дивана и, свободный и царственный в своём знании, пошёл к себе в комнату делать уроки.