Татьяна Филатова
— Мы можем и не играть в магазин, — сказала Алёна и пожала плечами. Грязная переводилка-бабочка на руке пошевелилась в такт её движению. Девочка причмокнула жвачкой, кивая в сторону последнего подъезда. — Эта опять орать будет.
Другие девочки сочувственно закивали, все посмотрели на асфальт.
— На классики тоже орать будет. Она маме сказала, что мы весь двор испачкали.
— Психушка какая-то!
— Она дворник!
— Спятила? Она старая!
— Она подметала, мне бабушка сказала! Наш двор, двадцать пятый и пятнадцатый.
— Дурочка ты, это давно было!
Все замолчали.
— На десяточки тоже орать будет.
— Пусть поорёт, мой папа домой сейчас пойдёт, он ей поорёт. Ань, тащи велик свой пока.
— Сама и тащи! Сюда, потом назад на пятый этаж. Мы по одному кругу прокатимся, и твой папа придёт.
— В съедобное не съедобное давайте?
— Да ну. В туфельку?
— В туфельку без пацанов не интересно.
— Собирайся народ, кто в морскую фигуру играть идёт?
— Чего-о орёшь, оглашенная?
Все обернулись, разом уставились в одну точку: окно на втором этаже. Там сквозь грязные стёкла виднелось вытянутое худое лицо и сквозь пряди лохматых седых волос — рот без губ и зубов: баба Яга.
— Девочки! Постыдились бы! Эх-хе, стыд! Родителям вашим расскажу!
— А вот и расскажи, вафля!
— Я тебе дам, бессовестная! — в окне показался тёмный костлявый кулак.
Девочки посмотрели друг на друга и на Алёнку — героиню, защитницу и предводительницу.
— Девчонки, она сейчас поплетётся на улицу.
— Ага, пока свой тулуп с валенками натянет — сто лет пройдёт.
— Эх, сейчас опять вонь бу-удет.
— Она ещё не всех своих кошек съела?
— Кирюха сказал, что видел, как она опять какую-то в среду закапывала под тополем, — Алёнка тыкнула пальцем на дерево у трансформаторной будки.
— Вчера в двадцать два ноль-ноль «Кладбище домашних животных» показывали.
— Ага, мы с папой смотрели, я до конца досидела!
— А я боюсь.
— Не ной, это кино, а вафля не колдунья, а просто старушенция спятившая.
— Она в тюрьме сидела, может она съела человека какого-то, а теперь только кошек может убивать?
— Это враньё, старухи не сидят в тюрьме. Кошек она ест потому, что у неё денег нет.
— Дура, она молодая была. Ей же не всегда было сто лет!
— Она может нас поймать и съесть?
— Детей она не любит, поэтому одна.
— Меня мама защитит…
— Она и твою маму съесть может!
— Нет…
— Анька, перестань её травить, она маленькая и ничего не понимает.
— Я не маленькая!
— Маленькая.
— Зато ты умрёшь раньше!
Все засмеялись и посмотрели на Алёнку.
— Люди умирают не от возраста, вафля вон никак не умрёт.
— Алёна, что за разговоры?
Папа Алёны стоял у второго подъезда.
— Папа, она нас достала! В магазин играть не даёт, потому что мы листья рвём, играем как будто это деньги. В туфельку не даёт играть, потому что в подъезде шумим. В десяточки, потому что мячом в стену бьём. Она детей ненавидит!
— Алён, она просто старая и одинокая. Она в ваших играх ничего не понимает.
— Она правда была в тюрьме?
— Ты откуда это узнала?
— Ну па-ап, она ела людей?
Девочки замерли в ожидании ответа. Папа Алёны вздохнул.
— Нет, не ела. Анекдот рассказала неудачно, по молодости, долго была в тюрьме. Замуж не вышла, и детей нет, вот осталась одна на всю-всю жизнь. Вы бы пожалели её, девочки.
— Фу, от неё кошками воняет!
— Ей всех жалко, и бездомных кошек, и листья, всё же живое, Алёнка.
Дверь последнего подъезда хлопнула, притянутая тугой пружиной. Старуха вышла на свет божий. В длинном тулупе, пуховом платке и валенках, в руках клюшка и пустой белый пакет от молока. Она поправила платок, огляделась по сторонам подслеповатым прищуром, пожевала пустым ртом и направилась к соседям.
— Сейчас ругаться будет, — вздохнула Аня.
— Не будет, она уже всё забыла, — улыбнулась Алёна.
Девочки замолчали, ждали, пока та прошаркает до второго подъезда, чтобы узнать, кто же окажется прав.
— Добрый вечер, Валентина Сергеевна! — громко сказал Алёнин папа.
Тётя Валя заулыбалась, кивнула ему, посмотрела в лицо, как будто хотела вспомнить, как его зовут. На замерших девочек не оглянулась и ничего им не сказала. Пошла дальше к помойке, остановилась, медленно переставила клюшку из одной руки в другую и высыпала из пакета мочёные объедки чёрного хлеба, шепеляво и тихо присвистнула: «Кс-кс-кс».
Девочки молча смотрели на это. Потом Алёнка победно хмыкнула и дернула папу за руку:
— Пап, а фишки ты мне купил?
— Купил.
— Ого, «Котёнок Оливер», таких ни у кого не видела! Идём, девчонки!