Инна Часевич
Глава 1. Знакомство
Он сидел один в глубокой задумчивости и, казалось, совсем не интересовался окружающим миром, пока два его брата весело возились в уголке. Принесли еду. Он всё так же продолжал сидеть, глядя в пол. Любимые родственнички быстро расправились со всем, что им любезно положили в миски, то бишь, с кашей, щедро напичканной мясом — подарком волонтёров. Когда щенячьи восторги братьев улеглись, он не спеша подошел к своей миске, так же никуда не торопясь, степенно вылизал ее до сухого состояния и опять лег в угол, философски созерцать родных, клетку и свою жизнь. Маленькую, грустную, щенячью жизнь. То, что она совсем не весела, он уже успел понять, поэтому и грустил потихоньку в своем маленьком мирке. Разве можно считать счастливой жизнь в клетке, да ещё когда ты никому не нужен, и тебя никто не любит?
Шумные волонтёры, каждую неделю навещавшие приют, были не в счет, ведь они приходили и уходили, а ты оставался. Конечно, они кормили и играли. Даже гуляли, когда было время, желание и хорошее настроение у главной начальницы — большой женщины со строгим взглядом. Тогда она разрешала шумным гостям вывести собак на улицу. Тут всем было здорово: и щенкам, и большим псам, и молодым, весёлым волонтерам! Собаки бегали, гавкали, валялись на земле, а девчонки-подростки хохотали так громко, что начальница выходила из своей комнаты с грозным предупреждением: «Я сейчас прекращу этот балаган!» Все затихали. Даже самые маленькие, несмышленые щенята опасливо прятались за старших, но потом веселье разливалось новой волной, а женщина со строгим взглядом уходила в комнату, махнув рукой на веселящихся. Если настроение у нее было особенно радужным, она сама присоединялась к общему радостному гвалту. Но эти счастливые минуты очень быстро заканчивались.
Смешной пухлый щен рано понял простую истину: все, что сильно нравится — быстро улетучивается. Волонтёры убегали по своим неотложным человечьим делам, а собаки уныло размещались в своих клетках, занимая привычно выжидательную позицию у дверец: вдруг сегодня ужин принесут раньше, чем обычно, не просто же так по всему коридору пахнет вкусненьким… Люди уходили по домам, а ты — оставался! Один на один со своими щенячьими мыслишками, такими же маленькими и грустными, как ты сам. Наверное, от этой собачьей тоски по любящей семье самый смешной в приюте щенок не играл вместе со своими неугомонными братьями, а лежал один, смотря на все вокруг печальным взглядом.
Почему Хозяйка выбрала именно его: толстенького, неповоротливого, грустного, да еще и сидящего отдельно от всех, трудно сказать. Да собственно, она и сама не смогла бы дать точный ответ: за какие такие заслуги в квартире появился новый жилец?.. Смешной и неуклюжий, к тому же, судя по толщине лап, грозивший вырасти в здоровую псину! Но собственно, какая разница, почему? Раз появился, значит, должен был появиться, вот и всё!
Новому члену семейства выдали новую миску. Ту, которая осталась от прежнего «жильца», по-тихому вынесли на балкон и убрали в самый дальний угол, забитый разным хламом, авось Хозяйка туда не долезет. А то увидит, вспомнит прежнего четвероного «друга семьи» и опять слёзы сами капать начнут, хотя уже много времени с того дня прошло. Сердобольная она слишком и сентиментальная, временами даже чересчур.
Можно было бы, конечно, посудину эту сразу в мусорку отправить, но кто знает, как она к этому отнесётся, если вдруг не найдет на прежнем месте: пути хозяйской мысли бывают весьма витиеватыми. Вдруг ещё больше расстроится? Не стала же она миску выкидывать, когда та уже не была нужна владельцу. Потому-то старая миска продолжала оставаться на «заслуженном отдыхе» в корзинке на балконе, а новая заняла видное место на кухне.
Глава 2. Детдомовка
Любит Хозяйка всякую живность с детства. Это у неё, видать, семейное. Мать Хозяйки детдомовская была. Родилась она перед самой революцией, за год ровно. В семь лет одна осталась. Матушка её, молодая и красивая, сгорела, как свечка, от чахотки. В то время такую болезнь не лечили, да и она своим здоровьем не особо занималась. Революция, гражданская война, голод, разруха, до лечения ли было? Хорошо хоть, дочь сберегла в такое неспокойное время. Мать тихая, спокойная была, в церковь ходила, дочку с собой обязательно брала. Та сядет в уголочке на скамеечку и незаметно заснет. Бывало, упадет с неё, да и не она одна валилась: много там мелкой ребятни сиживало, как воробьишек на ветке. Кто глазёнки таращил, сон отгонял, а кто и на пол соскальзывал. Как служба закончится, мать ее разбудит и домой полусонную отведет. Дочку она баловала: книжки ей красивые покупала, бантики, кофточки, а на пять лет куклу подарила, настоящую фарфоровую, нарядную, всё платьице в белых кружевах, волосы пшеничными локонами вьются, башмачки из тонкой кожи! Дочка игрушку ту очень любила, но, бывало, разозлится, и давай её об стенку головой стучать.
Как мать умирала, она не видела, её за доктором послали на соседнюю улицу. Пока бегала, сиротой стала. Круглой. Сквозь слёзы так и объяснили ей сердобольные соседки, собирая «смертные» вещи для ставшей вдруг непривычно чужой матери: «Сирота ты теперь, кругла-а-а-а-я-я-я. Вот если б отец жив был бы, тогда на половину была б… А так — кругла-а-а-а-я-я-я», — и зашлись в рыданиях.
Отец ее, белый офицер, в гражданскую сгинул. Сколько себя девчонка помнила, мать его фотографию прятала, ту, где он на выпуске кадетского корпуса в новенькой форме стоит. Достанет иногда, тихонько пальчиком по лицу мужа поводит, поплачет и опять в дальний угол шкафа сунет. Не ровён час, кто прознает, что в семье белый офицер был: неизвестно, что с ними случиться может, времена тогда суровые были. Как мать на завод уйдёт секретарствовать, дочка фотокарточку достанет и тоже пальчиком водит, вроде как с отцом говорит. Она его совсем не помнила, но уж очень ей хотелось, чтобы он рядом был, а ещё нравилось, что она, прям как «большая», это делает. Иногда мать её с собой на работу брала, благо никто из начальства не ругался. Куда ж деваться было, если ребенок маленький, а садики тогда только кое-где появляться начали.
Утром через весь город на трамвае ехали. Девочке нравились эти поездки, вот если бы ещё не надо было так рано вставать! Выходили они из дома затемно: ехать далеко, трамваи тогдашние долго «скрипели» до нужного места. Зато на заводе девчонке хорошо было: мать ей в комнатке, где работала, под столом книжки разложит, красивые, с картинками, дореволюционные ещё, дочка их целый день и рассматривает. Даже читать сама научилась. А как с книгами возиться надоест, с куклой играть примется: мать фарфоровой красавице много нарядов разных пошила. Так незаметно день и пройдёт.
Как-то случайно она от соседок языкастых услыхала, не особо они от ребенка скрывались, вроде, мелкая ещё, не поймет, что у родителей её «неравный брак» был… Понять-то девчонка и правда ничего не поняла, но слова те запомнила и спросила у матери, что это такое? Та побледнела, долго кашляла: болезнь её уже вовсю сжигала, потом замолчала, думала, как дочке ответить. Да так ничего и не придумала, что тут скажешь, если злые соседки правы были. Она — мещаночка, машинистка заводская. Да, добрая, красивая, хорошая, но не «белая кость». Ещё и удмуртка «наполовину», а муж — поляк, дворянин, офицер. Однажды только и довелось дочке в имении отцовской родни побывать, правда, его там уже не было: где-то на фронтах гражданской воевал. Маленькая она была совсем, потому поездку помнила смутно, отдельными кусочками, которые никак не хотели складываться в цельную мозаику. Сначала вроде бы ехали по железной дороге, вдоль которой лес горел: то ли от жары, то ли от революционных пожарищ… Потом сразу дом вспоминала: большой, белый, с колоннами, и спуск к реке по ступенечкам, перила красивые. Сама речка почему-то не запечатлелась. Немного помнила бабушку: высокую, строгую, неулыбчивую женщину. Вот, пожалуй, и всё, что осталось в памяти от того дня.
Вскоре ни дома, ни купаленки с резной лесенкой не стало: время тогдашнее, неспокойное, полыхающее, усадьбу жадным языком «слизнуло». А как мать от чахотки «сгорела», сирота в детском доме оказалась. Правда, сначала, ее тётя, жена родного дяди, забрала. Бездетная она была, вот все и думали: матерью девочке станет. А она ее била. Специально попросила мужа плётку сделать с раздвоенным концом, чтоб сильнее чувствовалась.
Девочка сама в детский дом пришла, когда по подвалам да под мостами с беспризорниками ночевать надоело. Тётя с дядей приходили ее навещать. Хоть гостинцы редко приносили, она их приходу всё равно радовалась: какая-никакая, а родня! Через год после того, как девочка попала в детдом, дядя умер. Как же она рыдала! Обычно горе свое на люди не выставляла, а тут выла в голос: «Дядечка, родненький…Никого-то теперь у меня не осталось…Одна я…Одна-а-а-а-а»…
Не сказать, что сладко было в детдоме, не с родной же мамой, а всё же постепенно ей там понравилось. С девчонками подружилась, друг дружке в альбомы стихи писали, косы плели. Летом их на сенокос отправили — вот уж где раздолье было. Любила она на самом верху копны ехать! Никто, кроме неё, туда забраться не мог, посему она одна там и «царствовала», в пирамиде спортивной тоже на самой верхотуре стояла. Её за глаза, а потом и в глаза «соломинкой» называть стали. Она не обижалась, на что обижаться-то? Если она и правда такая была? Про неё шутили, что сквозь ребра хорошо видать, что на обед ела: овёс или свёклу, всё просвечивает. Характер у девчонки не сахар был, упрямый и гордый, ну а как иначе? От сиротской жизни кисейной барышней не станешь, да и про все свои «белые» кости и «голубые крови» забудешь.
Очень ей не нравилось, что детдом часто «кидали» с место на место, время тогда лихорадочное было. Вроде бы и неплохо попутешествовать по городам и городкам, в разных речках и озёрах покупаться, на разных людей посмотреть, разную речь послушать, всяческие обычаи перенять. Научиться ругаться по-татарски, петь — по-русски, плясать — по-цыгански. В каких только «хоромах» жить не привелось, даже в кельи монастырские их однажды поселили. Она хорошо помнила, как монашки в черных тонких платьицах на морозе тряслись от холода и страха. Куда тех девушек отправили, она не знала. С подружками детдомовскими потом по полу келий ползали, бисер в ладошку собирали, такой он красивый был, на солнышке огнём горел, как камни драгоценные.
Но вот беда: в одном из таких переездов она куклу свою любимую, последнюю память о матери, потеряла. Убивалась по ней, как по живому человеку. Пока красавица фарфоровая на сером одеяле, из солдатской шинели перешитом, лежала, ей казалось, что мама сейчас войдет, на краешек присядет и песню колыбельную тихонечко заведёт. А как куклы не стало, такая тоска на сердце навалилась…
Давали им ежедневно немного сахара. Так она его через день съедала, а остальные куски копила: собиралась на базаре их на что-нибудь хорошее выменять: ленточку для волос, например. Уж очень хотелось детдомовским девчонкам красивыми быть и не такими одинаковыми. Но судьба по-другому распорядилась.
В детдоме своих учителей не было, дети в обычную городскую школу ходили. Девчонка там одного учителя молодого любила доводить. Хороший ведь человек был, рассказывал интересно, с чего ей «шлея» под «хвост» попала, никто понять не мог. Но только на его уроке не хотела отвечать и всё, вот просто так: «не буду» — и отвернётся с гордым видом в окно. Ребята знали, да и он знал: всё эта детдомовка вредная учила, на любой вопрос ответить может, но разве её переупрямишь? Иногда, правда, «соломинка» снисходила до ответа и все поражались, как она стихи читает и как про книги рассуждает. Любила она ещё на перемене на пианино клавиши понажимать, на слух мелодии любимые подбирала. Подружке своей жаловалась, что не учат её музыке, а она могла б и музыкантом стать.
Возвращается она как-то после уроков и видит на улице собаку: мокрую, грязную — от холода трясётся так, что зубы клацают. Разве могла она мимо пройти? Сама ж недавно, как эта псина, в подвалах от холода пряталась. Недолго думая, с собой псину забрала. Точно забыла, что не в своем доме, не в родительском живёт, а в детском, общем, какие там могут быть животные?! Вначале у нее получалось пса прятать: то в своей комнате под кроватью, то в соседских. Время тогда хоть и злое было, а дети добрые: могли голодать, есть каждый день одну варёную свёклу, а если очень повезет, то неочищенный овёс, но кормить бездомную, безродную собаку!
Псина та умная оказалась: как кто из взрослых в комнату зайдёт, она в са-а-амый дальний тёмный угол под кроватью забьётся и дыхание задерживает! Про то, чтобы голос подать, и вовсе никогда не думала, и ведь не учили её премудростям, а она вон какая смышлёная оказалась. Когда никто не видел, девчонка её погулять выпускала, забора нормального у детдома не было, да и зачем он был нужен? Куда бежать сиротам: на холод и голод? Какое-то подобие из шатающихся досок наспех сколотили и ладно. Вот псина через эти деревяшки перемахнёт и по своим собачьим делам умчится, а вечером вернётся. Иногда, пока никто не видит, детдомовка сама с собакой гулять ходила, верёвочку вместо ошейника повяжет и вперед. А ещё она товарища своего четвероного сахаром угощала, похоронив мечту о красивых лентах в косе: друг ведь важнее бантиков!
Про псину вскоре все в детдоме узнали, но прогнать ни у вожатых, ни у воспитателей рука не поднялась: жалели сироту, хоть и собачью. Делали вид, что никаких посторонних существ в доме нет. Так и жили друзьями: «соломинка» и огромный, лохматый, умный пёс, который очень подрос и окреп от заботы.
Только дружбе той не суждено было долго продолжаться: в очередной раз всех обитателей детдома отправляли в путешествие. Видать, здание красивое, тяжелым временем не сильно разорённое, приглянулось какому-то начальству. Кто ж будет с сиротами церемониться? Взяли и выселили. И не просто в другое помещение, решили всех отправить в другой город. Девчонке, хоть и со вздохом, и с жалостью, но строго и серьёзно сказали: собаку надо отдать. Поплакала, поплакала, девчонка, а что делать? Не в родной дом собаку приводила, в любой момент «попросить» могут…
Пошла на рынок. Встала в центре в своем сером платьице и пальтишке, из которого руки чуть не до локтя вылезают, а между чулками и подолом огромная полосища голой ноги виднеется, рядом собака села, грустно на нее смотрит. Понимает, видно, что пора пришла с подружкой расставаться. Вскоре нашлись новые хозяева: собачка-то красивая была и умная. Команды, не все, но кое-какие за свое житьё «детдомовское» выучить успела. Вернулась девчонка домой, полночи проплакала в подушку, утром вышла, а собаченция её уже дожидается: в школу провожать собралась, вокруг прыгает, хвостом радостно машет. На шее огрызок верёвки мотается, видно, хозяева новые привязали, а она верёвку перегрызла и в детдом прибежала! Пришлось опять на рынок идти. Только теперь детдомовка сначала узнала, где живут те, что псину её к себе в дом присмотрели. Когда услышала, что за рекой — отдала. Долго стояла, смотрела, пока они по рынку шли. Собака тоже всё время оглядывалась, ждала, когда девчонка позовет, и можно будет изо всех своих собачьих сил припустит назад, лапы на плечи худенькие поставить и лицо на радостях облизать…
Не позвала. Стояла, смотрела, плакала, но не звала. Вот уже последний ряд прилавков. Собака с надеждой оглянулась. Девчонка всё так же стояла и молча смотрела, как её четвероногий друг с новыми хозяевами скрываются за поворотом, уводя с собой частицу её исстрадавшейся по любви души. Потом медленно пошла в другую сторону, в детский дом, который показался ей ещё более не родным, чем всегда. Больше они никогда не виделись. Даже если её верный друг перегрыз веревку, разве смог бы он переплыть широкую, разлившуюся весной Каму? А может и переплыл, и в прежний дом прибежал. Только не было уже в нём детворы и девчонки худой, как соломинка, не было: плыла она на теплоходе к новому месту жития-бытия.
Глава 3. Война
Когда началась самая страшная для России война, у бывшей детдомовки уже были две маленькие дочери. Мужа в первый же день забрали на фронт, вернее, он сам, услышав нечеловеческий крик соседки: «Война, война, родненькие», каким-то слишком будничным голосом сказал: «Собирай вещмешок», и отправился в военкомат. Как было написано в его военном билете: «Явиться в первый день объявления военных действий», вот он и явился. Она со всем семейством перебралась из Лисок в Воронеж, в надежде, что немец сюда не дойдет. Пошла работать в госпиталь. Детей дома оставит, сама к раненым бежит. Через год фашисты заняли правый берег Воронежского моря и её вместе с детьми и другими земляками выгнали из родных домов. Не дав единственный на всю семью фанерный чемодан собрать.
— Матка, фить! — вошедший во двор дома высокий немец показал дулом автомата на калитку и остановился, выжидающе глядя на молодую женщину. Та одну дочь на руки подхватила, другая за подол юбки уцепилась, и они пошли. Даже взглядом попрощаться с родными стенами не дали. Погрузили в товарный поезд и угнали на Украину, в село со странным названием Погребищи, в котором уже вовсю хозяйничали немцы.
Но она и в оккупации умудрилась пёсика «пригреть» — маленькую, беленькую дворняжку с забавным именем Муха. Весёлый она была человек: назвать белую псину — Мухой. Вернее, так собаку звали в другой, мирной, жизни, но она не стала другую кличку придумывать. Решила: раз привыкла та к «Мухе», пусть «Мухой» и остается. Это была не простая собака, а самая настоящая артистка: в бродячей труппе цирковой служила. Её хозяев война застала недалеко от того села, куда привезут немцы выгнанных из своих домов воронежцев. Кто-то из артистов вместе с воспитанниками четвероногими сразу под бомбежками погиб, кто-то добровольцем на фронт ушел, а белая собачка потерялась во время паники немецкого наступления и осталась в селе. Когда бывшая детдомовка вошла во двор пустующего дома, навстречу ей выскочила Муха и начала показывать всё, чему её научил прежний хозяин: танцевать на задних лапах, ходить на передних, крутиться вокруг своего маленького тельца. Девчонки, смертельно уставшие и напуганные долгой, тяжёлой дорогой, остановились, как заворожённые, радуясь неожиданному концерту. На их измученных, худых, грязных личиках с облезающей кожей засветилось подобие улыбки. Показав все свои умения, собачка наклонила маленькую голову, словно ожидая похвалы. И тут раздались аплодисменты, которых она так давно не слышала и по которым так скучала! И пусть они были тихими, почти не слышными: военные дети научились скрывать свои чувства, но всё же, это был успех.
Когда-то её трюками на арене восхищались не только маленькие, но и взрослые зрители, и не известно ещё, кто из них больше радовался, глядя на белую маленькую собачку. Они на радостях кричали, громко хлопали, смеялись от души, и четвероногая артистка всегда была так счастлива, что частенько отказывалась от ужина, казалось, она была «сыта» своим успехом и любовью всех, кто приходил на представление…
Весь первый военный год потерявшаяся Муха жила во дворе заброшенного дома, питаясь кусочками хлеба, которые ей бросали сельчане. Если особенно везло, то удавалось «разжиться» и миской молока у особо сердобольных. Но взять к себе в дом маленькую собачку никто не спешил: «Сейчас не до жалости. Война. Самим бы выжить, а тут — собака, лишний рот». Вот почему, когда во дворе появились люди, ей так захотелось им понравиться, и так не хотелось, чтобы они прогнали её с «насиженного места», что она устроила им самое настоящее цирковое представление. Успех превзошел все ожидания: Муху не просто оставили жить во дворе, её взяли в дом, и она, о счастье, стала самым настоящим, маленьким «членом семьи»! Бывшая детдомовка хоть и понимала, что им самим есть нечего, собаку всё равно приютила. Так в ней сильна была любовь ко всему живому, что никакая кровавая война не смогла ее истребить.
Однажды к ним во двор зашёл полицай — злой, как собака, хоть и нехорошо славных животных таким сравнением обижать… Муха этого большого хмурого Николу не любила: он всегда нехорошо щурился, когда на её семью смотрел. Старшая-то дочка Хозяйки была кудрявая, черноволосая, не похожая на русскую девочку. А тут он, зайдя, по-хозяйски сорвал яблоко, обошёл весь двор, заглянул во все закутки, и потом неторопливо двинулся к дому. Этого вторжения маленький сторож перенести не смогла. Муха с лаем выскочила ему навстречу, он тут же винтовку с плеча снял и в собаку выстрелил. Как же она завизжала, как закрутилась, пытаясь шею свою раненную зализать! Когда изверг ушел, Хозяйка Муху на руки — и выхаживать. И ведь вылечила. Только старалась её во двор не пускать, когда полицаи или немцы мимо шныряли.
После войны, возвращаясь в родной Воронеж, собаку с собой взяли: не тот детдомовка была человек, чтобы хвостатого «члена семьи» на улицу выкинуть. Она и так не смогла ту псину из детства забыть, взгляд её последний, предразлучный.
Поселиться пришлось, правда, не в родном доме: от него одни развалины остались, а в другом, полуразрушенном, но хоть как-то пригодном для жилья. Здесь появились у Мухи «подружки» Зося и Тося — две кошки, изрядно «хлебнувшие» фронтового ужаса.
Кошки эти не были сёстрами — это горе их общее, военное, родными сделала. Тося хозяев потеряла, когда бомбёжка началась. Так ей жутко было, что забилась она в подвал соседнего дома, и несколько дней носа на улицу не показывала, даже голод не смог страх в ней пересилить. А когда решилась в свой дом вернуться, в нём уже не было ни хозяйки, ни её белоголового сорванца — ушли они от войны спасаться. Поискали-поискали любимицу свою серую и ушли. В самом деле, не оставаться же им, из-за кошки, хоть и «родной», под бомбежками? Вот так Тося одна оказалась. Правда, тогда её Муркой звали, но кто ж об этом знал, кроме нее?!
А Зося родилась уже под грохот разрывов и треск пуль. Кое-как попитавшись пару месяцев молоком худющей, с ввалившимися боками матери, в один из ночных артобстрелов она потеряла и родительницу, и хоть жиденькую, но живительную еду. Погибла бы она от голода и страха, но на её счастье, спасаясь от грохота и огня, прыгнула в «зоськин» подвал Тося. Беда сближает не только людей: две одинокие кошки стали вместе бороться за жизнь. На их счастье, в этом дворе вскоре появилась полевая кухня, где варили кашу с настоящим, хоть и жестковатым, но всё-таки мясом. Привлечённая умопомрачительным ароматом солдатского супа, решилась Тося на свою знаменитую вылазку. Во время готовки обеда она набралась смелости и дерзко выхватила кусок мяса прямо из котла! После чего, благородно разделив его с Зосей, съела тут же, урча и давясь, и даже не думая покидать место преступления. Впрочем, терять ей было уже нечего: или смерть от голода, или от рук повара, но хоть на сытый желудок! И тут неожиданно она получила не только ожог передней лапки, но и восхищение изумлённого бойца, на глазах которого произошло это «выдающееся» событие. С того дня Тося с Зосей стали регулярно «столоваться» на солдатской кухне и обрели если не дом, то хотя бы подобие сытой жизни рядом с человеком. Они приобрели упитанный вид, лоснящуюся на солнце шёрстку и полную уверенность в том, что их кошачья жизнь, в общем-то, неплохо «удалась». Причём, бойцы не только им «паёк» выделили, но и именами «наградили». У одного из солдат дома дочки маленькие остались — Антонина и Зинаида. Вот он почему-то живность Тосей и Зосей и назвал, то ли от тоски по детям, то ли просто имена подходящие нашёл. Несмотря на рвущиеся иногда рядом снаряды и дымовые завесы, которые так не любили «подруги», уходить кошки отсюда не спешили. Люди рядом хорошие: и погладят, и на руки возьмут, про кормёжку и говорить нечего: сытно и регулярно, о чем ещё мечтать?
Но в один далеко, как выяснилось, не прекрасный для кошек день, во дворе не осталось не только солдатской кухни, но даже её сладостного и притягательного запаха. Фронт «откатился» на запад. Тося с Зосей остались один на один с жизнью, в которой их ждало мучительное чувство голода и одиночества. Заботливый повар оставил им небольшой запасик мяса и каши в знакомых мисках. Но он быстро закончился, как быстро заканчивается всё хорошее. Пришлось подругам переходить на «подножный», вернее, на «подвальный» корм, а его ой как нелегко было добывать. Крысы давно покинули город, чувствуя приближение бомбёжек. Мыши, правда, кое-где оставались в подвалах, но потом и они пропали. А те, что еще встречались, были слишком осторожны, и стать добычей кошачьей парочки соглашались крайне редко. За долгое время одинокой жизни, подругами были обшарены все уцелевшие подвалы, все полуразрушенные дома на доброй половине города. Затем «в ход» пошла и вторая его половина: кошки решились туда перебраться по остаткам моста, взорванного «нашими» при отступлении ещё в сорок втором. Ежеминутно они рисковали сорваться и навсегда пропасть в речной глубине, но голод упорно гнал их на другой берег. «Там обязательно будет что-то съестное» — эта надежда придавала им сил, а лапам — ловкости. Постепенно «вылазки» на другой берег стали совершаться с завидным постоянством, но богатой или хотя бы просто хорошей добычи вскоре перестали приносить и они.
Через несколько месяцев у подруг не осталось не то чтобы шанса выжить, им уже и жить-то не хотелось. Разве это была жизнь? Постоянная борьба с голодом, страшное одиночество и чувство ненужности, дрожание от холода и отражение набегов таких же озверевших от собственного существования бродячих собак.
Глава 4. Тося и Зося в новом доме
К тому времени, когда в полуразбитый дом въехали жильцы, Тося с Зосей совсем одичали, оголодали и почти перестали быть похожими на представителей благородного семейства кошачьих. Сквозь тонкую кожу со свалявшимися клоками шерсти были видны кости, морды вытянулись, в тусклых глазах прочно засел страх. Вернувшись после очередной «вылазки» по подвалам, они обнаружили, что в их «родном» дворе, который после ухода бойцов они так и не захотели покинуть, появились люди! Первой решилась обследовать территорию, занятую чужаками Тося, самая старшая и смелая. После того, как она, озверевшая от голода, стрельбы и бомбежек, стащила «судьбоносный» кусок мяса из дымящегося котла полевой кухни, Зося раз и навсегда признала в ней «старшую». Она теперь без подруги и шага ступить не могла, да особо и не рвалась. Вот когда Тоська все разведает, вынюхает, «мявкнет» призывно, тогда можно смело к ней присоединяться.
Шатаясь на ослабевших от голода лапах, старшая подошла к закрытой двери и начала ее обнюхивать. Тут же из квартиры послышался собачий лай — это Муха, почуяв кошачьих, обозначала свою территорию и «намекала» непрошенным гостям, что в доме уже есть «хозяйка»: белая маленькая собачка. Тоська отступила на «заранее подготовленные позиции», в подвал, но сдаваться не собиралась — это был единственный шанс выжить, и она твёрдо решила воспользоваться им до конца! Терять подругам было нечего. Они охотно обменяли бы всю свою оставшуюся жизнь на кусок мяса или хотя бы на самую завалящую рыбешку. Потом и помереть не страшно.
Намерение во что бы то ни стало «познакомиться» с новыми жильцами Тося красочно продемонстрировала на следующий день. Боясь пропустить появление людей, она, дрожа от сырого ветра, всю ночь пролежала на ступеньках дома, чудом не рассыпавшихся от бомбежки.
Утром, когда дочки новой жилицы вышли из квартиры, кошка как бы невзначай вышла, вернее, выползла им под ноги.
— Какая худенькая! — ужаснулась та, что постарше.
— Ой, правда! Бедненькая! Она, наверное, есть хочет! — поддержала ее белобрысая сестра с двумя тощими косичками.
— Давай попросим маму её к нам забрать! Жа-а-а-алко её!
И они тут же, долго не раздумывая, взяли Тосю на руки и потащили домой. Муха явно не обрадовалась этому вторжению. Она лаяла, скулила, прыгала вокруг девочек, всем своим видом выражая крайнюю степень недовольства. Но мать девчонок, детдомовка, приютившая когда-то бездомную собаку, хоть и выросла, а всё равно в душе оставалась той же доброй девчонкой, кормившей «кутика» своим сахаром. «Пусть живет», — тут же согласилась она, хоть и понимала: времена тяжёлые, людям есть нечего, не то что животным, да ещё детей одной поднимать надо: муж погиб в июле сорок четвертого. Только куда денешься, если врождённую доброту и сострадание ко всему живому не смогли уничтожить ни детдомовское детство, ни голод, ни жестокая война, ни прочие жизненные передряги?!
Как только девочки унеслись в школу, а хозяйка, положив в старую консервную банку маленькую, но аппетитно пахнущую рыбку, занялась обедом, Тоська тут же шмыгнула в незапертую дверь и отправилась за подругой.
Зоська, всю ночь прождав старшую, под утро потеряла всякую надежду увидеть её живой. Она завалилась на бок и, вытянув худющие лапы, приготовилась умирать. Пестрой вереницей потянулись воспоминания. Мама, совсем юная, такая же худая, как Зося сейчас, с пугливыми янтарными глазами. Старенький подвал…Тося, крадущая мясо из дымящегося котла… Рыжий пёс, на которого она, сама от себя не ожидая, набросилась со звериным отчаянием, защищая подругу, которая повредила переднюю лапу и не могла спастись бегством. Вскоре картинки, образующие причудливые узоры калейдоскопа жизни, стали совсем фантастичными. Она увидела живую и невредимую Тоську, а рядом с ней маленькую, вкусно пахнущую свежестью половину рыбёшки. Постепенно эта картинка стала такой реальной, что Зосе стало чудиться, будто она слышит призывное «мявканье» подруги и даже чувствует, как та старательно облизывает ей мордочку, пытаясь привести в чувство. Зосе совсем не хотелось просыпаться, чтобы опять увидеть тот же ободранный, холодный подвал, ощутить страшное одиночество и острое чувство потери подруги. Но видение не исчезало, и Зося большим усилием воли заставила себя открыть один глаз. Тоська из сна почему-то перекочевала в реальность и все настойчивее пыталась заставить младшую подняться. Та честно хотела это сделать, но лапы Зоську не слушались и расползались во все стороны, как в пору не очень далекого детства, поэтому ей никак не удавалась опереться на них и сделать хотя бы какое-то подобие шажка. После многочисленных бесплодных попыток подняться, она впала в отчаяние, легла на пол, закрыла глаза и совсем перестала реагировать на голос подруги. Тогда Тоська, которая никогда в жизни не имела своих котят, а, значит, и малейшего представления, как их носят матери-кошки, Тоська, в которой жизнь тоже еле-еле теплилась, схватила подругу за шкирку и потащила к лестнице. Ее отчаянное упорство вселило в младшую надежду, и Зося стала пытаться переставлять лапы по ступенькам. Этот подъём вверх, такой несложный и давно привычный, показался им вечностью. Наконец подруги оказались на крыльце. Теперь предстояло «уговорить» новую семью принять еще одну «жилицу»…
Но уговаривать никого не пришлось. Как только хозяйка квартиры увидела, как Тоська держит за шкирку еле держащуюся на дрожащих лапах Зоську, тут же прослезилась и, конечно же, определила к себе на жительство обоих.
Так и стали они жить вместе: не очень довольная этим соседством Муха и весьма обрадованные новой семьей Тося и Зоська. Правда, теперь они в очередной раз сменили имена. Никто же не знал, что у этих военных «доходяг» могут быть клички, вот и пришлось подругам учиться отзываться на Мусю и Тусю… Но, как говорится: есть захочешь, не только на новое имя согласишься.
Через три года случился в квартире пожар. Взрослые уехали в соседний городок на свадьбу к родным, а белобрысая девчонка, гладившая ленточки для своих смешных косичек, оставила включённым утюг. Это сейчас техника «умная» пошла, если сильно утюг перегреется, то он отключится. «Защита от дураков», если сказать грубо, а если мягко: «от детей», срабатывает. А в то, технически не «продвинутое» время этого не было.
Стоял-стоял утюг, перегревался-перегревался, и сам раскалился, и одеяло, на котором бантики гладили, поджег. И полыхнуло: сначала одеяло, потом кровать загорелась, затем и занавеску прихватило. Когда соседи дым заметили, да в школу побежали ключ у девчонок забрать, много времени прошло. Половина комнаты выгорело. Муська, она же бывшая Зоська, как самая пугливая, за шкаф спряталась, еле вытащили оттуда, у неё уже шерсть тлеть начала. Туська с Мухой под кровать забились, хорошо, не под ту, на которой утюг стоял. Все живы остались, всех спасли, но Муська слабенькой здоровьем оказалась, недолго после этого прожила. Видимо, дыма наглоталась, начала часто чихать, кашлять, болеть. С каждым днём становилась все слабее и слабее.
В последний день металась по всей комнате: место искала. На улицу уйти сил не было, а на виду у всех кошки умирать не привыкли. Природа у них такая. Девчонки плакали, сидели с ней рядом, гладили, просили: «Не умирай, Мусенька, пожалуйста…». Особенно младшая, белобрысая, которая утюг на кровати оставила, переживала, себя в Муськиной болезни винила. Мать девчонок любимицу гладила, а слёзы капали на серую кошачью шерсть.
Все оставшиеся, отпущенные им судьбой годы, Муха с Тусей прожили очень мирно: горе потери друга их сблизило. Первое время Туся очень переживала, ждала младшую: сядет у двери в квартиру и смотрит, не отрываясь. Как только дверь открывается, она сразу мордочку сует: вдруг там подруга сидит, серым хвостом помахивает. Ночью спит, а сама ушами «прядёт», как лошадь — может быть, Муськино мяуканье услышит? В подвал, бывший когда-то их военным домом, как на работу бегала. Все углы обойдёт, всё обнюхает, осмотрит: вдруг где серый бок мелькнёт. Потом смирилась, поняла, что не увидит больше свою подругу. С тех пор стала она грустной и молчаливой, подолгу лежала одна, не подходя к хозяевам за «порцией» ласки. Зато с Мухой общий язык нашёлся: стали они вместе вечера проводить, и на прогулку вместе ходили, причем обе «без поводка». Так весь свой век и скоротали…
Глава 5. Тихон
Годы шли. Бывшая детдомовка уже бабушкой стала, и не единожды, но животные в её семье так и «не переводились». Теперь их приносили внучки. Старшая, хоть и слыла барышней суровой: стриглась «под мальчика», ходила исключительно в брюках, прыгала — о ужас! — с парашютом, а всё живое жалела. Благодаря ей в доме появился огромный, важный и очень независимый кот Тихон, или попросту — Тишка. Это уменьшительное имя он, честно говоря, не жаловал и так себя называть позволял только Папе, главе семейства, видимо, исключительно из уважения к единственному мужчине в доме. История Тихона, как, впрочем, наверное, всех бездомных животных, была трагична. Где и когда появился он на свет, никто не знал, когда и где потерял мать — тоже. Пришёл он во двор стандартных серых пятиэтажек в один не слишком для него прекрасный день. Сидел котёнок, пугливо озираясь по сторонам, поминутно рискуя стать добычей ворон или огромных собак, разгуливавших здесь без поводка и уж тем более без намордника. И пропасть бы ему в этом страшном, чужом мире, если бы в это время не возвращалась из школы старшая внучка бывшей детдомовки. В ту самую минуту, когда заядлая «мальчишница», размахивая школьной сумкой, вприпрыжку неслась по центральной дорожке двора, на котёнка собиралась напасть овчарка из третьего подъезда. Огромная чёрная собака с коричневыми подпалинами уже присела, готовясь к прыжку. Несчастный кошачий сирота, у которого вся короткая шёрстка встала дыбом, глаза расширились от ужаса, а сердце перестало биться от страха, распластался на земле. Защиты ждать было неоткуда. Девчонка нисколько не испугалась грозной собаки, и размахивая сумкой на длинном ремешке, как старинной пращой, отогнала псину на безопасное расстояние. Подхватив на руки котёнка, который от пережитого ужаса намертво вцепился в её куртку, она принесла его в родной подъезд и положила под лестницу. Забрав из дома «кукольное тряпье», как презрительно называла она миленькое игрушечное постельное бельё, сшитое бабушкой, «спасительница» устроила под лестницей неплохую лежанку для найдёныша. Каждый день девчонка приносила «воспитаннику» то молока, то колбаски, то сметанки — в общем, всё, что оставалось на обеденном столе после совместного ужина. Степенно поев или попив, котёнок, тщательно вылизав шерсть, шёл гулять во двор, с важным видом вышагивая рядом с девчонкой. Жизнь у обоих складывалась прекрасно до того дня, когда какие-то малоприятные личности, собрав во дворе жильцов, объявили, что в городе начался отлов беспризорных животных. Девчонка стояла вместе со всеми и пыталась понять, что ждать от этих незнакомцев с фальшивыми подобиями улыбок.
— Убедительная просьба, граждане — не выпускать собак одних и без ошейников, ну и кошек своих попридержать дома надо, а то не ровён час: заберём вашу животину, ищи потом «ветра в поле», — здоровенный дядька в сером пальто неприятно ухмыльнулся.
— А с тем, кого поймаете, что будет? – набралась смелости задать вопрос девчонка со школьной сумкой на длинном ремешке.
— Что-что. Много будешь знать, плохо будешь спать, любопытной Варваре на базаре нос что сделали?— громко заржав над собственной шуткой, дядька попытался схватить девчонку за нос для наглядной демонстрации последствий поступка несчастной Вари, но та успела увернуться.
— Там разберутся, не сомневайся, — продолжал дядька, приторно улыбаясь.
Ни фальшивая улыбка, ни уклончивый ответ не устроили юную любительницу котят. Она внимательно посмотрела на окружающих, пытаясь на их лицах найти ответ на интересующей ее вопрос.
— Известно что, ничего. Ничего хорошего, — нехотя выговорил высокий седой жилец из четвертого подъезда.
— В смысле? — искренне не поняла девчонка.
— Без смысла. Изведут! На мыло! Чего ж ещё с ними делать? Вон их сколько наплодилось, весь подъезд загадили, — вступила в разговор толстая тетка со второго этажа.
— Возьмут котёнка для детёнка, а, как вырастет — пинком под хвост, — поддержала старушка с первого этажа. — А их потома на извод…
Юная любительница кошачьих понеслась домой. Кинув сумку у двери, она грохнулась на пол в кухне и громко зарыдала.
«Хорошо зубы не выбила, кто ж так бухается?» — не преминула возмутиться бабушка, с удивлением глядя на плачущего потомка. Домашние, удивлённые её слезами, старательно пытались понять, что могло случиться такого, чтобы стойкий «оловянный солдатик» рыдал. Наконец, из бессвязной речи, перемежающейся восклицаниями, просьбами и клятвенными обещаниями, что «она сама всегда все…» родные смогли «вычленить» суть вопроса: ребёнок просил разрешения забрать из подъезда беспризорного котёнка. Бабушка, пустив слезу умиления: «Я ведь и не знала, что ты у меня такая добрая…», — тут же дала согласие. Она, конечно, понимала, что кормить котёнка все равно придётся ей, а вот приносить песок для кошачьих нужд должна внучка, иначе нового члена семьи быстро выставят за входную дверь. Родители не возражали: они всё равно все время на работе, так что заботы о новом члене семьи их особо не коснутся, чего же было не согласиться?! Вот так всё быстро встало на свои места, домочадцы ретировались по своим делам, а девчонка, кубарем скатившись по лестнице, уже через минуту прилетела обратно. На руках у неё сидел пушистый котёнок, с интересом разглядывающий стремительно меняющийся вокруг пейзаж: вот только что были хорошо знакомые подъездные стены под лестницей, а через полминуты — коридорные обои, ещё через пару секунд — чёрно-белая плитка ванной комнаты. Именно сюда в первую очередь отправило нового домочадца старшее поколение.
— Мой хорошенько, ещё не хватало блох принести в дом, — ворчала бабушка. — Или дай-ка я лучше сама помою, так надёжнее будет. Вдруг у него вши?! Я вот что тебе сейчас расскажу. Как нас на Украину выгнали, мы на поезде долго ехали, на остановке спускаюсь я к реке, а там весь берег…
— Шевелится от чёрных точек, — внучка не дала перетечь военным воспоминаниям в долгий монолог. — Знаю! Слышала про этот ужас паразитарный. Много раз! Баб, так то ж вши человеческие были! Их животные не переносят.
— Умные вы все больно стали, — тут же отпарировало старшее поколение, — одна бабка у вас глупая.
— Мировая у нас бабуля! — смеялась счастливым смехом девчонка, помогая бабушке намыливать жалобно пищащего котёнка. — Просто ты в школе давно училась, забыла, что не прыгают ни на кого вши эти. Они передаются с расческой. В смысле, через нее. И только человекам. Короче, у звериков блохи могут быть, а вши — нет.
— А блохи хорошие насекомые, что ли? Полезные? — не унималась обиженная бабуля, тщательно смывая с кота остатки «человеческого» шампуня.
— Я разве говорила, что хорошие? Я вообще молчала…
— Вот и молчи!
Бабушка начала вытирать охрипшего от возмущения котёнка старой простынкой и чуть не выронила его обратно в ванную.
– Ой! У него там шевелится!
— Где? — юная хозяйка стала внимательно рассматривать воинственно торчащую в разные стороны мокрую шерсть. — А…Точно…О! Оно прыгает!
— Ну, все! Допрыгались до блох! Теперь точно все перезаразимся! Говорила — эти дворовые ни к чему хорошему в доме не приведут! — с твердым осознанием неизбежности неприятностей изрекла бабушка. Но, увидев несчастное, едва высохшее от слёз лицо внучки, деловито распорядилась:
— В синюю кружку налей воды горячей, возьми у отца пинцет и давай по одному этих непрошенных «квартирантов» выгоняй: шерсть мокрая, так что их хорошо видно. Сейчас табуретку из кухни принесу.
Внучка с готовностью начала охоту за чёрными прыгающими точками. От слишком большого усердия она периодически вместе с насекомыми подцепляла и тонкую кожицу питомца, о чём он громко сообщал всей квартире, визгливо выражая несогласие с происходящим. Юная хозяйка терпеливо пережидала кошачье возмущение, но процесс «чистки» не прекращала. Через час с черными «блохастыми» точками было покончено, и, как оказалось, раз и навсегда.
Глава 6. Тихон вырос
Бывший беспризорник очень быстро освоился в новом доме и довольно скоро из мелкого комочка шерсти превратился в огромного, пушистого и весьма наглого котяру. Бабушка, единственная кормилица, поставляющая в кошачью миску отварную рыбу и сметану с рынка, регулярно становилась предметом нападок нового жильца, названного по иронии судьбы Тихоном. Наглый кот, спрятавшись за тумбочкой, поджидал её в коридоре. Причём, он мог очень долго сидеть «в засаде», дожидаясь, пока бабушка приготовит обед, прокипятит полотенца в большом зелёном ведре, уберётся на кухне и выйдет на «линию огня». Как только ничего не подозревающий «объект» начинал движение в сторону комнаты, Тихон с воинственным воплем вылетал из укрытия и вцеплялся бывшей детдомовке в ноги — причём попадал он своими мощными когтями прямо в сосуды. Крик, шум, мяуканье и через пару минут обе противоборствующие стороны покидают поле боя, оставляя после себя капли крови и клочья шерсти.
После нескольких подобных нападок бабушка стала ходить с палкой, грозно постукивая ею перед поворотом коридора. Тихон наскоков не оставил, но теперь они уже не были столь удачными, как до появления «оружия» в руках старшего поколения. Почему для своих нападок он выбрал именно кормившую его бабушку, так и осталось загадкой. Впрочем, особой любви он почти ни к кому из семьи не питал, то ли по вредности характера, то ли суровое дворовое младенчество сказалось, так что домочадцы приспосабливались к новому жильцу, как могли.
Однажды, когда все взрослые разъехались — кто в командировку, кто в училище документы на поступление подавать, кто в другой город к заболевшей дочери — дома осталась только самая младшая девочка, сестра той, что дворовое сокровище домой принесла. Чтобы не было страшно одной, родители договорились с мамой её школьной подруги, чтоб та в их квартире ночевала, благо обе семьи в одном подъезде жили. Оставили денег на продукты для девчонок и кота и отбыли. Всё было бы ничего, если б девчонка — любительница сэкономить в свою копилку хоть «какую-нить денежку», не урезала кошачий рацион. Теперь Тихон вместо трёх рыбин в день получал одну, разделённую на три части, и ему это ох как не понравилось…
Прибежав на истошный детский крик, соседка застала картину, достойную фильма ужасов. На дальнем углу дивана, вжавшись в стену, так, что обои намертво впечатались в их спины, стояли две подружки, вооружённые шваброй с длинной ручкой. На полу прыгал здоровенный котяра, пытающийся вцепиться в голые детские ноги, отчего их обладательницы подпрыгивали до потолка, почти расшибая об него непутёвые головы. Спасала их от неминуемой кошачьей расправы только длинная ручка швабры, которой они тыкали в хвостатого домочадца. Глаза кота горели злым зелёным огнем, когти были в полной боевой готовности, распушившийся до необъятных размеров хвост «завис» над мордой, шерсть стояла дыбом. Его боевому кличу могли позавидовать все вместе взятые африканские племена. Оценив обстановку, соседка призвала на помощь «тяжёлую артиллерию» в виде мужа и после долгих попыток им все-таки посчастливилось освободить девчонок из плена озверевшего Тихона. Два дня, оставшиеся до приезда бабушки, внучка передвигалась по квартире только в случае крайней необходимости и только в обществе швабры, а кот получал три законные рыбины! И победа эта была завоёвана с минимальными потерями для кошачьего.
Единственный домочадец, который никогда не становился объектом злости кота, был Папа сестер, он же зять бабушки. Работа у него была не такая, как у большинства людей: он уходил на нее утром и вечером, а днем спокойно обедал дома и даже мог позволить себе часик отдохнуть, что с его небогатырским здоровьем было скорее необходимостью, чем доброй волей. Как только он устраивался для дневного отдыха, кот тут же «расплывался» на груди хозяина, начиная от подбородка, и заканчивая хвостом где-то в области коленей. Они мирно дремали вдвоём, а всех домочадцев, решившихся сунуться в комнату, кот одаривал таким тяжёлым взглядом, что никто из них не осмеливался произнести ни слова.
На самом деле Тихон по-своему любил всю приютившую его семью и скучал, когда кого-то не было дома. Он лежал на форточке, провисая животом между створками окна, и смотрел в дворовую даль. Как только кто-то из домочадцев появлялся в обозримом пространстве, он тут же спрыгивал с «насиженного» места, от чего вся квартира приходила в сотрясение, и бежал в коридор. Там он сидел у входной двери и «приветствовал» входившего громким мурчанием и добродушным помахиванием хвоста.
Словом, жизнь бывшей дворовой сиротинушки текла на редкость спокойно, сытно и размеренно. Правда, иногда она омрачалась возмущением хозяев из-за очередной пометки территории, то бишь, оставления благоухающих специфическим запахом луж в прихожей. В тот момент кошачья спина ощутимо встречалась с увесистым веником, причём, по мнению Тихона, совершенно не справедливо: как ещё обозначать границы своих владений?! В этом доме зевать нельзя, только успевай чужим демонстрировать, кто тут хозяин! У приютившей семьи слишком много друзей — заядлых любителей животных, которые так и норовят привести в гости своих хвостатых, не говоря уж о младшем поколении, только и мечтающим принести домой очередного подкидыша. И за эту охрану своей территории веником пониже хвоста?! Несправедливо, тем более что все остальные «кошачьи дела» он делал в «человечий» туалет! И этот факт был большой гордостью не только самого Тихона, но и его хозяев. Конечно, это случилось не в одночасье, дорога к хорошей привычке была долгой. Сначала девчонки приносили со двора мелкий песок и насыпали его в низкую, но широкую консервную банку. Зимой в банку сыпались кусочки газеты, благо недостатка в этой печатной продукции в семье не было.
Старая Хозяйка обожала газеты и журналы, выписывая их десятилетиями. Поколения в семье менялись, а привычка к подписке — нет! Как-то вечером младшая внучка не стала утруждаться походом к мусоропроводу и высыпала газету из банки прямо в «белого друга», причём забыв смыть. Тихон, не найдя привычный газетный наполнитель в установленном месте, по запаху обнаружил его в белом возвышении. После недолгих раздумий, подталкиваемый вполне естественным желанием, он решился сделать все свои дела прямо в это непривычное место. Громким мяуканьем возвестив, как обычно, что «миссия выполнена», кот удалился, гордо подняв свой пушистый хвост. На призывный звук Тихона из кухни выглянула старая Хозяйка. «Чего кричишь то? Ничего ж не сделал!» — недовольно произнесла она, заглянув в банку. Но тут её взгляд скользнул рядом… «Ах ты, мой хороший, ах ты молодец! — радость бывшей детдомовки была по-детски громкой. — Иди, поглажу!»
Вечером на домашних, едва успевших войти в дверь, обрушилась новость. Все сразу оценили открывшуюся перспективу: никаких лишних запахов в доме, особенно если вовремя смывать, никакой опасности принести в песке со двора каких-нибудь «непрошенных гостей», словом, в жизни с пушистым членом семьи наступала новая, светлая полоса! Ну и разве справедливо было гонять такого «правильного» кота за то, что он «метил» территорию?!
Глава 7. Хома
Но всё-таки свою, законную территорию, как ни старался Тихон, а от очередного пришельца не уберёг. В этот день младшая внучка притащила домой хомяка. Видите ли, у её подруги аллергия ни с того ни с сего на домашнего грызуна началась! «И что?! Может, и началась, наш-то дом при чём? Что ж теперь, сюда всех «отказников» тащить, что ли?!» — никак не мог успокоиться Тихон, всем своим видом демонстрируя негодование. Кот со страшной скоростью вертел хвостом, суживал до состояния ниточки зрачки, дёргал усами, «прял ушами», как лошадь, однако, все его попытки изменить ситуацию в свою пользу не увенчались успехом. Банка с Хомой («Надо же, какое оригинальное имя от прежних хозяев досталось, просто усы дрожат от смеха!») прочно укоренилась в «детской» комнате.
Раз в неделю этого мелкого грызуна отпускали погулять по комнате. Под дверную щель подсовывали тряпки, со стульев срочным образом убирали все вещи, Тихона закрывали в большой комнате, и только после всего этого Хому вытаскивали из банки и опускали на пол. Подергав маленьким розовым носом и втянув в себя незнакомые запахи, тот начинал быстро-быстро бегать по комнате, тщательно исследуя все углы, особенно под кроватями. Устав носиться, хомяк приподнимался на цыпочки и пытался своими цепкими лапами с острыми коготками стащить что-нибудь из одежды, случайно оставленной невнимательными хозяевами. После одной такой «прогулки» домашние и стали перед вытаскиванием хомяка из банки все вещи со стульев убирать. В тот день грызун как-то незаметно умудрился спрятать за щёки случайно оставленный на стуле длинный шифоновый шарфик с парадно-выходной блузки старшей Хозяйки. Она очень гордилась своим портновским изделием и надевала по особым случаям, но после знакомства с Хомой шарфик цвета шоколада стал кандидатом на вылет в мусорное ведро. Теперь этот предмет гардероба, извлечённый изо рта возмущенного грызуна, представлял собой сильно пожёванный, испещрённый мелкими дырочками мокрый кусок ткани, а не великолепный бант, украшавший стильную блузку.
«От грызунов всегда одни неприятности!» — с удовлетворением отметил про себя Тихон, философски глядя на хозяев, возмущённых поведением нового жильца.
И хотя расстаться с Хомой, к великому сожалению кота, они не захотели, но прогулки сильно в пространстве урезали.
А потом грызун пропал. Никто не мог понять: куда он делся и главное — когда? Вроде бы бегал тут, а потом раз — и его не стало. Вначале все подумали на кота, но, поразмыслив здраво, решили, что ничего «такого» быть не могло, поскольку во время прогулки кошачий был закрыт в другой комнате. Искали-искали, но так никаких следов хомяка и не нашли. Как сквозь землю, вернее, сквозь пол провалился!
— Может, его ливнем смыло? Балкон открыли, когда дождь начался, вдруг он туда в это время выбрался? Ветер сильный был, — задумчиво протянула старшая Хозяйка.
— И то верно, — согласилась с дочерью бывшая детдомовка.
— Вы что?!— тут же громко возразила младшая внучка, — он на балконе никогда в жизни не был!
— Никогда не был, а в это время вдруг оказался! Мало ли как в жизни бывает. И палка стреляет иногда, — не собиралась сдавать свои позиции старшая Хозяйка.
— Нет! Не было его там! — так же не собиралась отказываться от своей версии происходящего внучка. — Он где-то здесь! Надо искать!
Вся семья ещё раз честно облазила всю квартиру, но никаких следов пребывания Хомы не нашла.
— Смыло, беднягу, я ж говорю, — грустно изрекла старая Хозяйка, — и к гадалке ходить не надо. Вот, судьба какая…
Тему хомяка закрыли, предварительно оплакав несчастного грызуна, особенно старалась младшая внучка старой Хозяйки. Она с детства отличалась повышенной слезливостью и вечно рыдала над героями мультиков, погибшими птичками, которые иногда попадались на улице, и даже над несчастной судьбой поломанных деревьев, которые сама лично «перевязывала» бинтами. Чтобы ребенок быстрее успокоился, банка пропавшего Хомы была изъята из комнаты, тщательно вымыта и отправлена на балкон.
Жизнь Тихона потекла так же ровно и спокойно, как до появления наглого грызуна, хотя где-то в глубине души ему даже было жалко безвременно покинувшего его соседа. В том, что тот погиб, правда, и не понятно, где и как, кот не сомневался. Через некоторое время все постепенно стали забывать о пропавшем хомячке, и даже сентиментальная девчонка уже не так часто лила слезы по его поводу.
Прошло два месяца. Наступила зима, надо было достать из ниши в коридоре всем домочадцам зимние сапоги, ботинки и валенки.
— Ма-а-ам, ба-а-аб. Я не поняла, а что с моими любимыми сапожками случилось? Я как в этом в школу пойду?! — глаза младшего члена семьи приготовились набраться слезами.
— Что у тебя опять не так? — из комнаты выглянула заспанная мама, — ей на работу надо было вставать позже всех, поэтому ранее пробуждение никак не входило в ее планы. Встать-то она встала, но проснуться пока не получилось, посему истерики младшей дочери не совершенно не укладывались в её утренние интересы.
— Почему у меня? Я вообще ничего не делала, это вы сами все убирали, не знаю, кто натворил такое безобразие.
Слезы весенними ручейками заструились на школьную форму.
— Дай посмотрю, что опять у тебя случилось, несуразность ходячая?! — «разрулить» ситуацию в коридор вышла бывшая детдомовка.
— Я суразность! Я хорошая! А это вот что?! Это что с ними? Как я это теперь надену?!
Старая Хозяйка, углубившаяся в изучение недр сапога, которым так яростно трясла внучка, была крайне потрясена увиденным. Серый мех, замечательно гревший детские ноги даже в самые сильные холода, начисто отсутствовал. Осталась только кожа, из которой, собственно, и был сделан сапог. Зимняя обувь каким-то непостижимым образом превратилась в весеннюю. Сие волшебное превращение крайне не понравилось ни хозяйке сапожек, ни её бабушке.
— Это кто ж такое безобразие натворить мог? И, главное, когда? Я ж их сама убирала на лето, корки апельсиновые клала, газетой набивала, «Комсомолку» не пожалела. А я ее, между прочим, еще с детдома выписываю! – «села» на своего любимого «конька» бабушка. — Вот как её выпускать стали, так и подписалась…
— Мама, её с 1925 года выпускают, — уточнил, вышедший из комнаты на громкие возгласы женщин Папа, — вы в это время ещё ребёнком были…
— Ну, почти с самого!
— Я в школу опоздаю! Мне в чём идти-и-и-и?
— Сегодня — в этом, носки потеплее надень, и беги. Дальше решим, что делать, — веско сказал Папа и, отправив дочь, пытающуюся напоследок издать самую громкую руладу, ушёл на работу. Траты на новые сапоги в расходы этого месяца не входили. Лишние средства в доме не водились, и всю дорогу Папа упорно размышлял: на чем «ужаться», чтобы купить отпрыску обновку. Надо отдать ему должное: кандидатура кота на роль обувного «вредителя» он не рассматривал. Неожиданно в голове мелькнуло: полтергейст — словечко, недавно начавшее входить в моду. Провертелось оно в сознании главы семейства до самого вечера. Домой он возвращался с твёрдым намерением вызвать «знающих» людей и проверить: не будут ли двигаться сами по себе ложки по кухонному столу и не переместит ли какая-то неведомая сила стулья в большой комнате.
Вечером того же суматошного дня секрет раскрылся. Когда вся семья угомонилась, бабушка осталась на кухне. Глядя в тёмное окно, она неторопливо пила чай, наслаждаясь тишиной, не частым гостем в доме. Вдруг до её слуха долетел какой-то странный звук: не то шуршание, не то поскрёбывание. Она никак не могла понять, что это за «шур-скрык» и, главное, кто его производит, ведь уже легли спать все, включая Тихона, вольготно развалившегося на груди Папы.
«Неужто тараканы от соседей перебрались? Только этого не хватало! Еле-еле от этой гадости избавились, не приведи Господи, опять нашествие начнется!»
Боясь увидеть подтверждения своей догадки, она обернулась на звуки и встретилась взглядом с чёрными бусинками Хомы, или его фантома (еще одно новое словечко, только начавшее входить в моду), который, сидя на подоконнике, спокойно набивал щёки семечками! Любила она повечерять в обществе «Комсомолки» или «Аргументов и фактов» и погрызть жареных семечек.
— Никаких конфет не надо, да и не приучена я к ним. А вот семечки, это да! И опять же полезно масло подсолнечное организму. Нам их даже в детдоме давали. А что? При Сталине мы хорошо жили. Меня вот после родов на носилках несли, неделю вставать не давали, не то, что сейчас, через три дня пинком под…
— Мама! — пытался урезонить тёщины детдомовские присказки Папа.
— В общем, далеко и сразу, — как ни в чем не бывало, заканчивала бабушка.
И вот теперь не догрызенные бабушкой семечки нагло доедал живой и здоровой хомяк, давно оплаканный всем семейством. От неожиданности бывшая детдомовка так громко вскрикнула, что из всех дверей повыскакивали начавшие уже засыпать домочадцы.
— Мама, это кто? Откуда?! — первым обрел дар речи Папа.
— Хомяк, — отвечала бабушка излишне спокойным тоном, который в данной ситуации прозвучал громче, чем крик.
— Вижу, — так же спокойно ответил Папа.
— Да мы все видим! – вступила уже на повышенных тонах Мама. — Я не пойму, откуда?! Когда вы его успели принести?! Ещё и ночью! И, главное, зачем?
— Я?! – на полтона выше дочери продолжила бабушка. — Я???
— Так, дамы, — Папа решил взять ситуацию в свои руки. — Утром разберемся: кто это и откуда взялся. А пока доставайте банку.
— Она на балконе, в шкафу, там ребёнок спит. Разбудим ведь!
— Мама, но кто ж вам сказал, что его обязательно в ту хомячью банку сажать надо и ребёнка будить. Любую давайте, какая в кухне найдется. И давайте потише, если дочь проснется, такой шум на радостях поднимет, что все соседи сбегутся.
У домашних давно сложилось впечатление, что у ребёнка по жизни было только два состояния: безысходного горя или не менее безудержной радости. Просто человек-контраст, причем предсказать: какая половина эмоций в данный момент будет преобладать, никто бы никогда не взялся.
Банку вытащили из стенного шкафа и благополучно погрузили в нее хомяка, после чего все собрались расходиться по кроватям, но тут в дверном проеме возникло младшее сокровище.
— Вы чего не спите? Что случилось?
— Ничего, — как можно спокойнее произнес Папа, неловко пытаясь закрыть собой банку с грызуном. Однако момент был упущен: дочь уже устремила свой взор на кухонный подоконник и сверлила то место в отце, которое закрывало от неё что-то явно интересное! Но открыть «иерихонскую» трубу, как называла голос младшей внучки бабушка, ей не дали, показав банку с хомяком и клятвенно пообещав, что завтра после школы она вдоволь с ним наобщается. Только после этого слегка удовлетворённое дитя отправилось спать, за ней потянулись и все остальные.
Следующим вечером вся семья собралась на ужин. Завтракали и обедали каждый, когда придётся, вернее, когда позволит учёба или работа, но совместные «вечеряния» были твёрдо установленной традицией! О добрых домашних обычаях всё детство мечтала долгими сиротскими вечерами детдомовка, и умудрилась кое-что внедрить в своё шумное семейство. Так вот за ужином, после традиционной котлеты с макаронами бабушка рассказала сгоравшим от нетерпения домочадцам свою версию похождений блудного грызуна. Раскрыла она её, тщательно исследовав нишу рядом с кухней, — именно в ней и нашёл свой приют Хома. Оказывается, все эти два месяца он жил у них под самым носом! Старая Хозяйка обнаружила среди коробок с обувью и ёлочными игрушками хомячую «избушку», которую он сделал, выгрызя «внутренность» зимнего сапога внучки. Весь мех был тщательно разобран на небольшие кусочки, которыми грызун выложил не то гнёздышко, не то подобие норки. Нашла она тут и другие потери.
— Я-то всё думала: кто пакет с каштанами продырявил, и куда больше половины их делось? — продолжила свой рассказ бабушка, — а оказывается, это Хомина работа!
— С какими каштанами?! С теми, что я под дождём у Дома учителя собирала, да?! — взвизгнула внучка, не дав старшему поколению закончить повествование.
Очередная слёзная река по поводу без временно канувших в Лету каштанов, приготовленных для многочисленных поделок в школу, грозила затопить всю квартиру. Как всегда, спасла положение бабушка.
— Ему же надо было что-то есть? Чего ты плачешь? Ты его от смерти голодной спасла! Он пакет прогрыз и каштанчиками питался, а иначе как бы он выжил?!
Истерика прекратилась, не начавшись. Внучка преисполнилась своей значимостью, а старая хозяйка продолжала.
— Из меха от твоего сапога он себе «домик» обустроил, он и моё пальто приспособил, целый рукав отгрыз! Зато гнездо теплющее получилось… А вчера его, видать, на вкусненькое потянуло, может, каштановая еда надоела, он на запах семечек и вылез. Вот как всё было, я думаю. Одного в толк не возьму: как он туда влез и когда? Все ж время на виду был.
— Не всё, — наконец-то получила возможность вставить «свои пять копеек» внучка, — дождь полил сильный, когда он по комнате гулял, помните? Все побежали бельё с балкона снимать, и дверь открыли, вот тогда он и сбежал, наверное, и в нишу с перепугу забрался.
— А почему ж ты его в банку не положила, пока все делом были заняты? — решил до конца прояснить ситуацию молчавший до этого момента отец.
— Да! Почему?! — тут же заинтересовалась вся женская половина семьи.
— А я грозы боюсь! Забыли?! Я сразу в свою комнату убежала и на кровать забралась! Под одеяло. С головой! — торжественно произнесла внучка, закрыв тему приключений незадачливого хомяка, тоже, по-видимому, боявшегося ливня с молниями.
На другой день блудному члену семейства приобрели новенькую клеточку, папа с мамой поднапряглись и купили сапоги дочке и новое пальто бабушке, которая из погрызенного Хомой старого одеяния сделала себе тёплую жилетку. В общем, все остались довольны! Даже Тихон смирился с соседством хомяка и перестал пытаться охотиться за грызуном.
Глава 8. Кошачье проклятие
Одно только продолжало омрачать жизнь хвостатого хозяина дома: еженедельная воскресная уборка квартиры. Нет. В самой по себе уборке ничего страшного не было, даже кот не прочь был пожить в чистоте. Особенно он любил вычищенный ковёр в комнате хозяев. Как только тот приводился Папой в порядок, Тихон с большой радостью начинал кувыркаться по нему, выражая высшую степень благодарности хозяевам за чистый палас. Все было бы замечательно, если бы… если бы не тот агрегат, которым чистился этот самый ковер. Самым страшным для кота существом в жизни был… пылесос. Как только хозяева доставали металлический цилиндр с длинной трубкой из кладовки, кот начинал с безумным мяуканьем метаться по квартире, пытаясь найти укромное местечко, в котором можно было бы спрятаться от надвигающейся беды. Но его усилия никогда не приводили к успеху. С противным рёвом, заглушавшим рулады несчастного Тихона, пылесос перекатывался из комнаты в комнату, с шумом втягивая в себя пыль и прочие мелочи, оказавшиеся на его пути. Иногда в длинный «хобот» залетали ручки и карандаши, вовремя не поднятые с пола, тогда монстра выключали для их извлечения. Для Тихона наступала короткая передышка, а затем громкое урчание возобновлялось, и несчастная жертва «залетала» на диван, из последних сил пытаясь защитить от чудовища свою законную территорию. С расширившимися от ужаса глазами кот махал лапой, пытаясь зацепить ненавистную трубку и выдворить ее из дома. Когти скользили по металлу, из монстра вылетал горячий воздух и оглушающий рев, но Тихон мужественно продолжал битву, которая, увы, никогда не оканчивалась победой кошачьего. Только когда в доме наступала полная чистота, чудище водворяли на привычное место в кладовке, и до следующих выходных кот мог наслаждаться жизнью.
Тихон жил в доме уже двенадцатый год, когда из семьи ушел отец. Кот все вечера сидел в коридоре и всматривался в щель под входной дверью. Днём он перемещался на другой наблюдательный пункт — на окне. Только теперь его знаменитый живот не свисал между рамами: то ли от тоски по любимому существу, то ли от преклонных лет, но кот похудел, и даже морда у него стала какая-то маленькая. Сначала он перестал нападать на бабушку и на всех остальных домочадцев, а потом в один из осенних дней ушел в ванную комнату, чтобы больше оттуда не выйти…
Его смерть оплакивали всей семьёй, даже студентка художественного училища — выросшая девчонка, когда-то принёсшая котёнка в дом, которая жила теперь в другом городе. Но особенно горевала её сестра. Девочке было так плохо, что она три дня не ходила в школу. Поскольку это был выпускной класс, на семейном совете решили: больше никаких животных в доме! Дети всё равно разъехались, вот и младшая в университет собирается, а старшему поколению такие «нервы» не нужны. Они ведь каждый раз как по человеку рыдают: животные за долгую жизнь членами семьи становятся, тут никакого здоровья не хватит всё это переживать.
Глава 9. Новый питомец
Пока дети учились, обзаводились семьями, рожали детей, старая Хозяйка и старшая вдвоём жили. Но лет через семь любовь к хвостатым взяла вверх, и в семье появилась маленькая рыженькая собачонка, хоть и не имевшая славной родословной, но удивительно симпатичная и умная. Принесла это чудо соседка по лестничной клетке. Ей внуки привезли маленького, хорошенького щеночка, не подумав о том, что у бабушки больные ноги, она и по лестнице-то поднималась «задом наперед», по-другому было не совладать с когда-то переломами коленями. О каких прогулках с собакой могла идти речь?
«Возьмите, Христа ради. Сама -то я не ходок на прогулки, а вы сможете, выкинуть рука не поднимается», — с надеждой просила она соседей.
Пришлось взять. В самом деле, не на улицу же собачонку определять. Назвали маленькое, рыжее, ушастое чудо Фимой. Он как-то сам научился понимать команды, хотя учить его никто не собирался. «Баловство это. Нам на выставки не ездить», — пришли вдруг к единому мнению обе Хозяйки. Но однажды, выйдя на прогулку, Старшая попросила Фимушку посидеть и подождать, пока она вернётся за забытыми ключами, и тот послушно опустился на «пятую» точку и выжидательно уставился на подъездную дверь. «Фима, вперед», – нерешительно произнесла Хозяйка и собака тут же понеслась к белым «клавишам» перехода.
«Ко мне!» – уже с восторгом прокричала Хозяйка своему любимцу, и тот послушно бросился в обратную сторону. После прогулки с нескрываемой радостью они продемонстрировали суперспособности дворняги старой Хозяйке. Фима по команде послушно вставал, садился, шел вперед и возвращался назад. Старшую Хозяйку так засентименталило от понятливости питомца, что она даже разрешила ему пристроиться на диване, когда села вязать свитер внучке. Правда, старая Хозяйка такую «глупую» любовь не одобрила. «Я тоже животных люблю, но предел всему должен быть!»
Возражения о том, что Фимушке после прогулки помыли лапки, и ничего страшного в его бытие на диване нет, не принимались.
«Собакам не место там, где люди спят!» – отрезала бывшая детдомовка и вышла из комнаты, выражая сгорбленной от старости спиной крайнюю степень недовольства.
С этих пор, несмотря на ворчание старой Хозяйки, «посиделки» на диване с рыжим домочадцем стали ежевечерними. Фимушка изо всех сил старался заслужить право посидеть и на кровати старой Хозяйки, но ему это никак не удавалось сделать.
Правда, первый и последний раз он всё-таки оказался на желтом покрывале бывшей детдомовки. То утро не предвещало ничего необычного. Началось оно, как всегда: с миски геркулесовой каши и «приношения» поводка к дивану старшей Хозяйки. Этому трюку его тоже никто никогда не учил, однажды он сам собой получился. Как-то Фимушке невтерпёж было выскочить на улицу, но Хозяйка всё медлила, и тут он вспомнил про вещь, без которой его не выводили на прогулку. Пёс бросился в коридор, носом приоткрыл дверцу тумбочки, выкопал поводок, принёс его на диван и, с надеждой глядя на любимое существо, завилял хвостом так, что, казалось, он вот-вот оторвётся от туловища. «Фокус» пёсика вызвал новую волну любви Хозяйки, и она с ним даже погуляла в тот день на полчаса дольше обычного! Теперь рыжий домочадец приносил поводок по три-четыре раза в день, умильно заглядывая в хозяйские глаза, и та, бросая все дела, шла с ним на прогулку.
В тот день поводок был принесён как обычно, и, как обычно, вместе с Хозяйкой они вышли на улицу. Путь лежал к «Тропе здоровья», месту на окраине городка, где гуляли хозяева с разнокалиберными собачками, собаками и собачищами. И хозяева, и их хвостатые домочадцы давно перезнакомились и вполне мирно гуляли без драк и громких выяснений: «кто на тропе главный». Оставалось пройти последний пешеходный переход — и вот уже опушка леса. Фима сидел у самой дороги, поскуливая от нетерпения и повиливая хвостом. Хозяйка собиралась начать переход, когда слева показалась ярко-красная машина, не собиравшаяся не только пропустить очередную партию пешеходов, но даже снижать скорость.
«Отойди, Фимушка, люди — дураки бы…»
Последние слова потонули в визге тормозов и громком вое собаки. Красная машина на полном ходу «вильнула» всем корпусом и, сбив сидящего пса, умчалась в городскую даль…
Старая Хозяйка, которая никак не ждала быстрого возвращения домашних с прогулки, немало удивилась звонку в дверь. На пороге стояла плачущая дочь с Фимой на руках. Пёс жалобно скулил и дрожал всем телом.
— Чего случилось?
— Мама, Фиму какая-то дрянь сбила, специально! Это не люди, это звери…
— Хуже фашистов, — сразу вспомнила военную молодость бывшая детдомовка, и слеза скатилась по старческой щеке.
Фимушку положили на жёлтое покрывало кровати, на которое он так мечтал забраться. Пока старшая Хозяйка пыталась по телефону объяснить врачу из ветеринарной клиники, что случилось с собакой, старая Хозяйка гладила вмиг осунувшуюся рыжую мордочку. Вдруг пёс страшно завыл и укусил её за палец: раненная собака не смогла терпеть адскую боль. На кончике горячего чёрного носа еще дрожала маленькая слеза, а глаза уже начали подёргиваться смертельной пеленой. Фима последний раз дёрнулся и затих…
Вечером в городских новостях передали: «Водитель красных “Жигулей“, находящийся в алкогольном опьянении, на большой скорости врезался в фонарный столб»…
После смерти рыжего любимца хозяйки твердо решили: «Больше никаких хвостатых домочадцев в доме не будет! Ни-ко-гда». Это правило им удалось соблюдать несколько лет. До тех пор, пока как-то так не получилось, что семьи детей распались, и дочери со своими отпрысками вернулись в родной городок…
Глава 10. Смеш. Начало…
К тому времени, о котором шла речь в начале нашего повествования, в трёхкомнатной квартире жило четыре поколения женщин: бывшая детдомовка с дочкой, внучкой и правнучкой. Однако никаких котов, кошек, собак, хомячков и прочей живности в доме не было. И вряд ли бы появилась, если бы однажды внучке не позвонила подруга и не проверещала в трубку:
— В приюте завтра усыплять будут тех, кого не разобрали. А там такие щеночки классные, такие хорошенькие, красивенькие, умненькие, так жалко. Они прям в глаза смотрят, хвостиками машут, весёлые такие, как представлю…
— Чего себе не возьмешь?
— Взяла! Одного. Ещё за двумя должны приехать сегодня. А один остаётся…Такой хорошенький, такой спокойненький…Прелесть! Возьми ребёночку!
— Ага. Не ребёночку же гулять с ним, а нам! Куда мне еще собака?! Мне бы на все работы успеть!
— Так для детей полезно общение с животными! Бери!
— Ну, не знаю. Такая обуза. У меня и времени на него нет, и сил… Да и вряд ли маман с бабушкой захотят…
— Вот! Как раз для матери и возьми! У вас же всегда, сколько тебя знаю, животные жили. Один Тихон чего стоил! Помнишь, как по дивану от него скакали и вопили: «Спасите!» Короче, бери! Заодно и маман будет занята щенком, а не твоим воспитанием! Собирайтесь. Сейчас на машине заеду.
— Да подожди ты, не гони лошадей! Поговорить с родственниками надо.
— Не надо, поставим перед фактом…
В трубке запищали короткие гудки. Через пятнадцать минут на пороге возникла нескладная фигура подруги.
— Вы чего, ещё не собрались?
— О чём речь? Кто куда собирается уходить? Ребёнок с кем останется? — на громкий голос подруги выглянула из комнаты старшая Хозяйка.
— Мы с вами вместе собираемся! Едем в приют для животных. За щенком.
— Не-не-не! — тут же замахала руками «маман». — Никаких животных! Всё! После Фимушки…
— В приюте щеночка завтра усыпят, а он такой хорошенький, такой спокойненький. Вам в семье тихие очень даже нужны…
— Это точно. Других у нас избыток.
— Вот! И я про то же! Возьмите: живое существо же ж! Разве можно его в расход?..
— Кого «в расход» отправлять собрались? — в коридор выглянула бывшая детдомовка, у которой с возрастом обнаружилась интересное качество: она плохо слышала то, что ей надо было бы слышать, и отлично «ловила» всё, не предназначенное для ее ушей.
— Щенка в приюте усыплять собираются…
— Фашисты проклятые! — произнесла с негодованием свое самое страшное ругательство старая Хозяйка. — Вешать таких надо! К стенке ставить. Вот при Сталине…
— Бабуль, при Сталине собачьих приютов не было, — вклинилась подруга, которая со школьных лет считала старую Хозяйку второй, а с некоторых пор своей единственной бабушкой. Бывшая детдомовка подружку внучки тоже любила и частенько оставалась с её дочкой, когда та была маленькой, и сидеть с ней было некому.
— Обычно в нашем приюте всех разбирают, ну, или почти всех. А тут почему-то не взяли, может, лето, все разъехались, ну или ещё почему. Не знаю. Короче, — повернулась она к старшей Хозяйке, — это судьба! Забирайте! Одевайтесь, я вас жду, машина внизу.
Последние слова она произнесла, уносясь по лестнице, звонко выбивая дробь пятнадцатисантиметровыми каблуками. Как она на таких «ходулях» умудрялась жать на «газ» и «тормоз», оставалось загадкой не только для всех родных и знакомых, но и для постовых служб, которые в маленьком городке знали всех водителей в лицо. А уж такого: рыжий хвост, мини-юбка, шпильки, трудно было не запомнить…
— Бабушка, ты куда? – удивилась внучка.
— Куда надо.
— На Кудыкину гору, воровать помидоры, — не преминула вставить свои «пять копеек» старая Хозяйка.
— Бабца, твой детдомовский юмор… — тут же вклинилась младшая Хозяйка.
— У нас в детдоме хорошие люди были. Не то, что сейчас….
Пока шел обмен «любезностями» старшая Хозяйка уже спустилась по лестнице и, не став дожидаться дочь, уехала в приют.
Через полчаса она вернулась. Не одна.
Вот так и появился в семье старшей Хозяйки, смешной «кутик», как тут же окрестила его бывшая детдомовка. Судя по размерам лап, щенок обещал вырасти в здоровую псину, но для неё он все равно был «кутей» или ласково: «кутиком».
В первый вечер семья долго спорила, как назвать нового жильца.
— Давайте назовем Тимом! — предлагала младшая Хозяйка.
— Это что за имя такое для собаки? — искреннее недоумевала старшая.
— Книжку я в детстве очень любила «Знаменитый утенок Тим», там такой классный утенок был!
— Во даёт! При чём тут утенок. Это ведь собака?!
— Ну и что? Имя-то хорошее! И книжка хорошая!
— Не вижу связи!
— Ну и придумывайте сами!
— А мы чем занимаемся?
Самый юный член семейства, недавно прочитавшая и проплакавшая весь день над несчастной судьбой героя известной повести, предложила назвать щенка Бимом, тем более, ухо у того было с чёрным пятном — какое-никакое, а сходство со знаменитым псом всё же имелось.
— Не надо. Грустно всё в книге заканчивается. Назовём так же, и с нашим что-нибудь случиться может.
— Не вижу связи, — с намёком ответила Хозяйке дочь.
Бесплодные споры продолжались весь вечер, не прекратились они и на следующий день. Всё это время щенок упорно исследовал новое жилище, откликаясь на все клички подряд. Какая разница, как тебя позовут есть, главное, чтоб в новой миске было много вкусняшек.
Вернувшись из школы, внучка прямо с порога неожиданно назвала щенка «Смешем».
— Что за глупое имя?! — разом восстало против новой клички все старшее поколение семьи.
— Почему глупое-то?! Посмотрите: он же смешной, очень-очень смешной.
— Ну и что?
— Ну, как вы не понимаете: Смеш — это смешной, только по-короткому.
— В смысле — это укороченный вариант клички «Смешной», — уточнила дочь Хозяйки, выпускница литературного института, — говори по-человечески!
— А я по-другому не умею, — обиделось самое юное поколение и ушло в комнату, громче, чем обычно, закрыв дверь.
— Какие дети вредные пошли. Мы, хоть и в детдоме росли, но такими противными не были.
— Мама, не начинайте. Дети всегда одинаковые. Во все времена. Смеш, так Смеш, — неожиданно быстро согласилась старшая Хозяйка, рассудив, что истина, выраженная «устами младенца» — наиболее «истинна». И не важно, что младенцу скоро девять лет исполняется.
Итак, в доме бывшей детдомовки появился новый обитатель со странным именем «Смеш». Щенок оказался настоящим любителем подумать о жизни. Между частыми прогулками он лежал посреди коридора, глядя на окружающих сосредоточенным взглядом. Он, конечно, не прочь был погонять по полу специальный собачий мячик, но часто «застывал», словно наткнувшись на невидимую преграду, и о чём-то сильно задумывался прямо с игрушкой в зубах. Кто знает: где витала его мысль в это время? И о чём она была? Но это, пожалуй, была единственная его странность, а в остальном он был вполне себе обычным псом, с радостью юности уплетавший все, что положат в миску. Тем более что оно всегда было вкусным и свеженьким.
— Я сама не съем, но животное накормлю, — честно признавалась старшая Хозяйка, чем приводила в несказанное умиление свою старушку-мать.
Правда, не всегда еда в миске была полезна для собаки: печенье, конфеты и прочие сладости явно не относились к правильной «собачьей» еде. Но тут уж ничего не поделаешь, каждый понимает любовь по-своему. Зато на прогулках, в отличие от многих, даже породистых собак, Смеш никогда ничего не подбирал с земли, чем неизменно гордилась Хозяйка и о чём она с радостью сообщала всем знакомым, искренне считая, что это результат домашней еды «от пуза».
Постепенно у пса обнаружилась черта характера, которая активно не нравилась всем домочадцам, за исключением старшей Хозяйки, которая относилась к ней весьма лояльно. Смеш лаял на всех! Для него не было разницы, кто идёт к двери: «свои», «чужие», или кто-то просто проходит мимо квартиры, он громко и старательно «ругал» всех. Разница заключалась лишь в том, что на домочадцев он весьма миролюбиво тявкал, виляя хвостом, а на «чужих» громко лаял, грозно предупреждая: «Лучше не заходи»! Причем тявкал он так долго и так старательно, что даже любящая Хозяйка не выдерживала и, как говорится, «спускала собаку» на домашнего питомца, а дочь Хозяйки надевала на него «ручной» намордник: обхватывала пасть, не давая псу издавать громкие звуки. Воцарялась тишина, изредка прерываемая слабыми попытками подтявкивания: Смеш не желал легко сдаваться и упорно пытался отстоять право выражать свои чувства к вошедшим так, как ему нравилось! В остальном же хозяевам с ним жилось очень даже неплохо.
Глава 11. Смеш и кошки
За год из маленького неуклюжего щена он вырос в большого, с густой длинной шерстью пса. Единственное, что портило его «брутальную» внешность были лапы: мощные, но короткие, из-за чего вид у него получался какой-то несерьезный. Как говорили веселые соседи сверху: «мать у него шотландской породы, а отец то ли бульдог из соседнего дома, то ли бассет из двора через дорогу».
— Двортерьер, он и есть двортерьер! — философски замечала младшая Хозяйки, на что старшая обиженно возражала:
— Вот ты с ним не гуляешь, а мне все на улице говорят: какой красавец, сразу видно — породистый!
— Ню-ню, — ехидно улыбалась дочь и упархивала по своим всегда срочным делам.
Жизнью своей Смеш был скорее доволен, чем наоборот, пока не случилось происшествие, слегка затуманившее голубой небосвод собачьей жизни. В квартире появились новые жильцы: сильно любящая людей кошка Сима и вальяжный, наслаждающийся собственной красотой и важностью кот Кузя. Принесла эту «радость» внучка старшей Хозяйки. Она увидела хорошенького котенка, которого таскали дети из первого подъезда, безнадёжно предлагая его всем, проходящим по двору. Родители строго предупредили: «С котятами домой не возвращайтесь. Уговорили не топить — сами раздавайте кому хотите». Трёх котят пристроить удалось, а самую маленькую серую кошечку — никак. В конце концов, они просто оставили его под кустом. Вот этот серый испуганный комочек шерсти с янтарными глазами и принесла домой достойная наследница своих животнолюбивых родственников.
А потом она ещё пожалела котенка, с которым собиралась разделаться известным способом бабушка со второго этажа. Её кошка с завидной регулярностью приносила потомство, от которого постоянно надо было избавляться. Девчонка, ничего не сказав родителям, клятвенно пообещала забрать одного котенка, когда тот подрастет. Потом она, подзабыв о своем обещании, притащила домой серую кошечку с рыжими пятнами. Но старушка-то с нижнего этажа не собиралась забывать обещания: и у бабушек бывает хорошая память, когда им что-то сильно нужно.
Вот поэтому в один теплый сентябрьский день черный котенок благополучно перекочевал на третий этаж, бабушка лично принесла его хозяевам, «ни сном, ни духом» не подозревающим о новом домочадце. Он тоже стал претендовать на внимание хозяек, как и наглая серая кошатина, которая, будь её воля, сутками не слезала бы с рук обитателей квартиры. Ладно бы Сима, как, недолго думая, назвали ее в семь, все время лежала на коленях у старенькой бабушки. Нет же, эта серая мелочь ластилась ко всем без исключения членам семьи! Как только кто-нибудь садился на диван, она тут же «прилетала» из любого места квартиры и устраивалась рядом, громко мурлыча, и норовя «поцеловать» в нос. При этом она, не переставая, уминала лапами разные части хозяйского организма. Сима и к гостям шла с не меньшей радостью и устраивалась на коленях, даже не удосужившись поинтересоваться: а понравится ли им оказанное доверие?
Однажды серая кошка от излишнего желания быть в центре внимания слетела с балкона третьего этажа прямо на едва выпавший снег. Зачем ее на перила понесло, кто знает? То ли от радости, что внучку хозяйскую, возвращающуюся из школы, увидела, то ли ещё по какой причине, но как бы то ни было, а упала она не с первого этажа, а с третьего.
На поиски несчастной прыгуньи тут же отправились безутешная внучка, ее мать и бабушка. Старая Хозяйка уже не выходила из дому, а то бы и её прихватили. Внучка, унаследовавшая в квадрате истерично-сентиментальный характер своей мамы, рыдала и мешалась под ногами остальных участников спасательной экспедиции. Два дня вся компания «кискала» по соседним дворам, вглядывалась в полузаколоченные подвальные окошки, обшаривала окрестные кусты и деревья. Сима как сквозь землю провалилась. Внучка готовилась устроить отчаянный слёзный взрыв, как вдруг у двери в подъезд послышалось истошное «мяу». Все хозяйки прилипли к окну, стараясь разглядеть: кто шевелится внизу, но подъездный «козырек» закрывал ступеньки. С диким криком: «Я иду к тебе, Симочка, держись!» — внучка рванула вниз прямо в тапочках и пижаме, и через пару минут возвратилась, прижимая к груди испуганную лётчицу. У котёнка была сильно ушиблена нижняя губа, не действовала задняя лапа, он безудержно дрожал всем телом и, не прекращая, хрипло мяукал от страха и голода.
Смеш наблюдал картину возвращения с нескрываемой насмешкой. «Ну и чего радоваться? Если она такая глупая, что свалилась с окошка, так она еще не раз оттуда слетит. От этих кошек всегда одни расстройства. А вот от нас, собак, одна любовь». Удовлетворившись чувством собственной значимости и полезности в жизни хозяев, он повернулся на бок, положил морду на вытянутые лапы и задремал под дверью комнату старшей Хозяйки.
Глава 12. Любовь
Это было его любимое место. Он мог часами лежать, уткнувшись в порожек или заглядывая в щель под дверью. Ничего не должно было омрачать спокойную жизнь дома, поэтому Смеш всегда оставался на посту! Даже если глаза у него были закрыты, уши чутко ловили каждый шорох. Правда, поднимал он, как правило, только одно ухо. Второе у него почему-то всегда было опущено. Как говорила, будучи сильно не в духе, старшая Хозяйка: «Внучка загладила. Сказала ей: не трогай у маленького уши, когда гладишь, но она разве кого слушает?! А мать замечаний не делала, ей все равно было, вот собаку и испортили. Не любите вы животных», — делала она в конце гневной речи вывод.
Даже если это было и так, то на остроту слуха у пса «нестоячее» ухо никак не влияло, поэтому слышал он приближение хозяев, когда те ещё только подходили ко двору. А может, это просто собачья любовь ему шептала: «Твои идут».
Собакой Смеш был хоть и не огромной, но голос ему достался отменный. Просто собачий Шаляпин какой-то жил в семье! Радостный лай, местами переходящий в не менее радостный визг, был слышен на всех этажах подъезда, во всех двадцати квартирах. И, как ни старались хозяева урезонить питомца, пока тот не выльет всю порцию любви на пришедших, не угомонится. Хозяйка умиляется: «Рад, рад! Да мой ты хороший! Я тоже рада, рада!» — и скорей его гладить. А тот бухнется на спину и лапы в разные стороны: давайте, хозяева, чешите ему серое пузо. Лапы у него короткие, посему всю грязь с улицы он домой на животе тащит. Пыталась дочка Хозяйки к порядку его приучить: как придёт пес с прогулки, она сразу тазик несёт, лапы мыть. Но Смеш его стороной обходил: «Раз любимая Хозяйка не ругается — и так сойдёт». Так по всей квартире песок и сыпался с лап. В дождь вернётся — и сразу в комнату, пол мокрый и везде грязь разводами. А старшая Хозяйка как будто не замечает: ей всё хорошо, что любимчик делает. «Один ты меня любишь», — прямо так и заявляет Смешу. А тот счастлив и изо всех сил оказанную честь оправдывает: по пятам за старшей Хозяйкой ходит, под дверью вздыхает, когда та из комнаты долго не появляется. Если она на кого-нибудь ругается, он тоже голос подаёт, типа поддерживает. На улице вообще никого к ней не подпускает, даже знакомых. Только та с кем-нибудь остановится поболтать, пес тут как тут: лает, прыгает вокруг, предупреждает: «Уйди по-хорошему!».
Не любить Хозяйку он не мог по определению. Она его сначала накормит, а потом уже себе еду положит, а иной раз и не положит: не успевает перед работой. А уж если она за стол сядет, он тут же у ног пристроится и в глаза ей заглядывает.
«Ты чего свою еду не ешь?! Хватит уже у стола промышлять! Обнаглел! Вчера всё из миски выкинули, два дня назад тоже. Ты почему такой бесстыжий?» — возмущается периодически младшая Хозяйка, но Смеш и ухом не ведёт. Вот если старшая скажет, что любимец не прав, тогда он морду вниз опустит и из кухни уйдет. Правда, не далеко, в коридор. Ляжет там и на хозяев поглядывает: когда те гнев на милость сменят. Старшая Хозяйка поворчит для порядка, а потом — то блин псу даст, то печенье, то сырником поделится.
— Нельзя же собаке голодной быть! Зато он не как другие, на улице никакую гадость в рот не берёт. Как послушаешь, что хозяева про своих породистых рассказывают: жуть! А мой не такой! Смешуличка у нас умный, хороший.
Такой явный сигнал к примирению и возвращению на кухню Смеш никогда не пропускал. Тут же появлялся на пороге, умилённо виляя хвостом в ожидании очередной вкусняшки.
— Конечно, зачем ему нормальную еду есть? — не унималась младшая Хозяйка. — Лучше печеньем питаться или кошачьей едой, кстати, очень вредной для собак.
— Отстань. Не ты его кормишь и не на свои деньги, — не молчала и старшая.
— Вот интересно, а зачем ты ему ожирение устраиваешь? За твои же деньги, — с нажимом на последних словах продолжала младшая.
— Я не хуже тебя знаю, как собак воспитывать и кормить. Я, между прочим, перед вашим рождением…
— Знаю, кучу книг перечитала! При чём тут дети? Речь про собак!
— При том! Про собак тоже читала!
— Ну-ну…Если не жалко его — корми. Он скоро совсем в чемодан на ножках превратится!
«Вот ведь не успокоится никак. Что ей, куска печенья жалко, что ли? Сама худая, думает, и все такие же должны быть, — Смеш водил из стороны в сторону стоячим ухом, не переставая аккуратно пережёвывать второй блин, щедро намазанный сметаной, — что я, виноват, что ли, что у кошек еда вкусная и пахнет здорово». Покончив с блинчиком, он, косясь на ухмыляющуюся хозяйскую дочь, бочком пристроился к тарелке с кошачьим кормом из пакетиков и, быстренько подлизав все остатки, отчего пластмассовая кормушка «выехала» в коридор, ретировался в комнату. Там он уютно устроился под стулом, вытянув лапы и, периодически лениво помахивая хвостом, удовлетворенно задремал. От сильного удовольствия у него даже язык расслабился и выпал из пасти, вызвав очередную порцию насмешек девчонки, которая его любила, но промолчать по поводу такого зрелища не могла.
Пока Смеш радовался жизни в комнате, в кухню просочились Сима с Кузей.
— Опоздали! Толстый всё доел! – не преминула похихикать младшая Хозяйка, покидая место дислокации живности.
— Сами виноваты, — отрезала старшая Хозяйка. — А то съедят всё желе, а остальное сохнет. Хорошо хоть собачка доедает, а то бы выкинуть пришлось.
— А то, что собачкина еда регулярно выкидывается, тебя почему-то не смущает, — дочь выглянула из коридора. Она уже почти опаздывала на работу, но не могла упустить момент и не «подколоть» мать на тему «неправильной» любви к собаке.
— Я не выкидываю, я бездомным отношу!
— Это если она испортиться не успевает…
Последние возражения старшей Хозяйки она уже не услышала, поскольку бежала вниз по лестнице.
Сима с Кузей, потоптавшись у своей тарелки и попробовав на всякий случай то, что положено в собачьей миске, сели у комнаты старшей Хозяйки, вперив в дверь немигающий взгляд. Ох, уж этот кошачий взгляд! Он, как лазер, способен «прожечь» любую стену и дойти до сердца хозяина. Вот и в этот раз получилось всё именно так, как рассчитывало кошачье семейство: в тарелке оказалась новая порция свежего корма.
Довольные Сима с Кузей забрались на коридорный пуфик и принялись облизываться.
«Никогда этих кошек не поймешь — то они резко дружат, то ещё резче не дружат», — Смеш, философски помахивая хвостом, наблюдал за кошачьими гонками «по вертикали»: настроение у Симы с Кузей менялось с молниеносной быстротой. Вроде они только что, мирно обнявшись, лежали на пуфике в коридоре — и вдруг ни с того ни с сего вцепились друг другу в шеи и, не удержав равновесие, свалились на пол, а через мгновение понеслись по коридору. На повороте к ванной Сима с разбегу забралась под самый потолок и на некоторое время зависла, вцепившись когтями в деревянный косяк, а Кузя с безумным взором сидел внизу, глядя на подругу, которая с воплем свалилась ему на голову и погнала кота в открытую балконную дверь. Там они сиганули на подоконник и, чуть не разбив головы о балконные окна и не свалив по пути цветочные ящики, рванули обратно в комнату. Кузя с разбегу прыгнул на второй этаж кровати, Сима оказалась там на пару минут позже: она никогда не прыгала, как обычная кошка, а, как гимнастка, залезала по вертикальной лестнице, подтягиваясь на лапах. Младшая Хозяйка смеялась: «Будешь плохо себя вести, в цирк сдам, может хоть кому-то от тебя радость будет».
Вопреки мрачным прогнозам пса, Сима больше не падала с перил, а после того, как на балконе появились огромные окна, она даже на карниз не вылезала, предпочитая сидеть на внутреннем подоконнике и следить за летающими птицами, коих рядом с домом водилось немало. Когда пернатые вели себя уж слишком вызывающе, кошка начинала готовиться к прыжку: нервно поддергивала хвостом, прижимала уши к голове и суживала чёрные зрачки янтарных глаз до состояния тонкой ниточки. Но в последний момент она прыгать почему-то раздумывала, хотя серый хвост долго ещё ходил ходуном, и слышалось то шипение, то злобное кошачье урчание. Как только очередная синица упархивала восвояси, Сима теряла интерес к улице и, спрыгнув с подоконника, «выдвигалась» в комнату, гордо развивая пушистый хвост. Потом она с достоинством водружалась на какую-нибудь возвышенность типа двухэтажной кровати или, что было гораздо хуже, «стенки» в большой комнате. Обычно никто не видел, как она туда забиралась, но зато все пугались, когда она оттуда выпрыгивала в самый неподходящий момент. Особенно ночью, когда каждый шорох кажется громом. Правда, в большой комнате спит старая Хозяйка, а слух-то у нее уже не очень, но иногда даже она просыпается и долго не может понять, что случилось. Иногда ночью Сима устраивалась на диване бывшей детдомовки, убаюкивая её своим громким бархатным мурлыканьем. Причем, мяукала она очень даже тихо и скромно, а вот «мурчала», как работающий КАМАЗ.
Ещё она очень любила доставать еду из миски лапой. Если она не сомневалась в качестве положенного, то ела прямо из тарелки, но если что-то вводило ее в смущение, она цепляла кусок, подносила его к носу, тщательно обнюхивала, пробовала на вкус и, если он ее устраивал — съедала. А если еда казалось подозрительной, она начинала рьяно стряхивать её с когтей, при этом брызги летели на свежеотремонтированные стены кухни. Младшая Хозяйка ругалась, старшая улыбалась, а девчонка снимала происходящее на мобильный телефон.
Кузя, в отличие от подруги Симы, к людям особой любви не испытывал. Нет, он, конечно, на хозяев не бросался, не кусался, разрешал себя гладить и даже тискать, но сам ласки не искал и об ноги не терся. Больше всего он любил лежать в позе сфинкса, вытянув передние лапы, и вальяжно поводя головой. Его густая чёрная шерсть блестела на солнце, огромные усы торчали в разные стороны, а глаза жмурились от удовольствия. Когда рядом возникал кто-то из хозяев, радости это кошачьему не добавляло, скорей наоборот, он рассматривал это вторжение, как ограничение личной свободы и неохотно делился местом на диване. Периодически домочадцам приходилось передвигать «хозяина горы», как назвала его подружка девчонки, чтобы освободить место для отдыха старой Хозяйки. Это действие неизменно вызывало у кота массу недовольства.
Но в целом это был очень даже мирный, спокойный и, можно сказать, весьма воспитанный кот, прекрасно ладящий с лотком в туалете. Причём общался он с этим предметом кошачьей гигиены весьма скромно и тихо, в отличие от Симы, которая могла перебудить всю квартиру, скребя когтями по голубой плитке рядом с лотком. И возмущённые слова хозяев: «Да закопала ты уже всё, закопала! Хватит! Скоро в плитке дырку проскребешь!» не производили на нее никакого впечатления! «Ну, как можно так плевать на людей?! Шуметь, мешать?! Вот от меня никакого шума нет! Ну да, лаю, так это ж я для порядка, чтоб чужие боялись, а так-то… Ну, да, хвостом сильно об пол стучу, так это я от радости… А так-то…», — думал Смеш, слушая негодование хозяев по поводу очередного прыжка Симы со шкафа, ее скрежетания когтями о стенку или нежелания Кузи уступить место бывшей детдомовке. Сам он жил с котами вполне мирно. А что ему было с ними делить? Миски разные, еда тоже, а если он и доедал, что «плохо лежало» у кошачьих, так он сначала деликатно дожидался в коридоре, пока те от тарелки отойдут, а уж потом одним махом слизывал все, что там оставалось. Да и грызться друг с другом значило огорчить Хозяйку. А этого он никак себе позволить не мог, потому что он её ЛЮБИЛ… Вот поэтому пёс и нашёл с кошками общий язык и даже стоически терпел, когда Сима от избытка чувств тщательно вылизывала ему уши и грустную морду. Огрызался он только, если кошачьи нежности становились слишком навязчивыми. Тогда он слегка потявкивал, и этого предупреждения было достаточно, чтобы выдворить котов с любимого собачьего места.
Глава 13. Бабушка
В отличие от ротвейлера с пятого этажа, от хриплого голоса которого кровь стыла у всех обитателей подъезда, Смеш никогда не выл. Видимо, не чувствовал себя одиноким, ведь в доме всегда была старая Хозяйка, которая давно уже не выходила на улицу. Хотя она его не кормила и не гуляла, пёс испытывал к ней сильную привязанность. Ну, конечно, не такую всепоглощающую любовь, как к старшей Хозяйке, но рядом с бабушкой его всегда охватывало щемящее чувство нежности. Он частенько устраивался возле неё и облизывал старенькие ноги, которые с годами стали сильно болеть. Особенно давали о себе знать раны, нанесенные много лет назад неугомонным Тихоном.
— Кутичка, хорошая, добрая…Полижи, полижи. Полечи, полечи, — приговаривала старушка и гладила большую собачью голову с вечно опущенным ухом. Она частенько угощала его вкусными кусочками, а еще старая Хозяйка любила с ним разговаривать. Она садилась в дальний угол дивана, вытягивала больные ноги и вспоминала…
Про единственную свою фарфоровую куклу и спуск к пруду с красивыми перилами, про войну и белую собачку Муху, подстреленную полицаем, про пожар из-за бантиков и Зосю, наглотавшуюся дыма, про младшую внучку, которая жила с ними в квартире, что она аж два института закончила, умная очень. Потом память причудливо перетасовывала прошлое и настоящее, и она начинала рассказывать Смешу о том, что скоро пойдет на работу: «А чего зря штаны протирать». И что уже попросила сильно образованную внучку купить ей книгу по психологии детей: «Я, между прочим, курсы на воспитателя ещё до войны закончила. А рожать уехала прямо из леса, куда садик на лето вывезли». Пес терпеливо слушал, не забывая время от времени «лечить» больные ноги старой Хозяйки.
Но вот его стоячее ухо принимало боевую стойку, и он бежал к входной двери, радостно лая и прыгая от нетерпения, а из комнаты доносилось привычное: «Кто пришёл?». Вслед за псом в коридор выносились Сима с Кузей, который вмиг терял всю свою вальяжность и наперегонки с подругой мчался, задрав хвост, на кухню: старшая Хозяйка была главным «поставщиком» еды для живности.
Смеш любил всех хозяек: и старую, и старшую — главную в его жизни, и сильно умную младшую и даже девчонку, хотя она была чересчур громкая. Но зато ещё и добрая: всегда делилась с хвостатыми обитателями дома вкусняшками и с ней можно было долго-долго гулять, потому как времени на счастливое ничегонеделание у неё было гораздо больше, чем у взрослых. К тому же она разрешала Смешу бегать по лужам, носиться по кустам и вообще вести себя «как хочу».
Словом, жизнь в многочленном семействе текла вполне спокойно и размеренно, со своими радостями и мелкими огорчениями.
Но в один далеко не прекрасный день старую Хозяйку увезли в больницу: подлечить сильно состарившееся сердце. Квартира опустела. Когда все разошлись по своим делам, Смешу даже пришла в голову мысль: «а не завыть ли, как ротвейлеру с пятого этажа?» Голос этого мрачного обитателя однокомнатной квартиры стал неотъемлемой частью жизни всего подъезда с восьми до пяти, с понедельника по пятницу: примерно таким был рабочий график его хозяина. Но, поразмыслив, Смеш эту гадкую мыслишку отогнал, как не совсем здравую: всё-таки он не был уж так одинок, рядом была вполне подходящая компания в лице Симы с Кузей. Поэтому он лег напротив входной двери и, положив морду на передние лапы, стал ждать, когда все вернутся домой…
Ожидание затягивалось, Смеш задремал и, увидев во сне вернувшуюся Хозяйку, на радостях так сильно заколотил по полу хвостом, что сам проснулся от громкого звука. В это время из детской показалась Сима. Она села на пороге и начала вылизываться. Делала она это всегда долго и тщательно, начиная с вытянутой по струнке задней лапы, и заканчивая пышным воротником на шее. Пока кошка совершала ежедневный «туалет», погода на улице испортилась: подул сильный ветер, который, как только Сима оказалась за порогом, захлопнул двери сразу в две комнаты. В это время раздался душераздирающий вопль Кузи. Смеш вскочил со своего места и подбежал к большой комнате. Через секунду Сима оказалась рядом, и они вдвоем стали пытаться открыть в неё дверь. Крик в комнате повторился, а потом стал идти без перерыва, временам переходя в визг ужаса. Обезумевшая подруга сдирала когти, стараясь открыть западню, а пёс то лаял, то скулил, бегая взад и вперед по коридору. Дверь не поддавалась, в комнате раздался хрип, затем все смолкло…
В это время во входной двери повернулся ключ. Никогда ещё Смеш не был настолько счастлив, как в тот момент. Вопреки ожиданиям Хозяйки, которая вернулась домой раньше обычного, он не стал прыгать вокруг неё и лизать руки, а сразу потянул за рукав к закрытой двери.
«Ты чего, золотой мой? Соскучился? Я тоже соскучилась…» — она наклонилась погладить любимца, но тот не стал падать на спину и подставлять живот. Нетерпеливо поскуливая, пёс все упорнее тянул её в сторону большой комнаты. Нехорошее предчувствие кольнуло сердце старшей Хозяйки, и она позвала задержавшуюся на лестнице дочь:
— Иди сюда. Там что-то случилось…Я не могу…Ты знаешь — мне плохо будет.
Она тут же нырнула в свою комнату и занялась поисками валерьянки. Младшая Хозяйка прямо в уличной обуви и куртке влетела в комнату.
— Мама! Быстрей! — тут же раздался её истошный крик, — держи дверь, хлопнет!
Так и не успев накапать себе успокоительных капель, старшая Хозяйка кинулась держать дверь в большую комнату, стараясь не смотреть, что в ней происходит: с некоторых пор она стала оберегать себя от плохих эмоций. Младшая в это время аккуратно, как опытный минёр, который не хочет ошибиться, сантиметр за сантиметром вытаскивала застрявшего между откинутым окном и рамой Кузю. Дёргать или сильно тянуть было нельзя: слишком велика была вероятность поломать коту позвоночник, он и так почти висел, вытянув шею и еле касаясь лапами земли в цветочном ящике. В комнате была видна только мордочка с округлившимися от ужаса глазами и открытой пастью. Минуты спасения кота показались всем вечностью. Наконец, младшая Хозяйка вызволила Кузю из оконного плена, и он безжизненной тряпочкой повис на ее руках.
«Кузя-я-я-я, ты самый хороший из всех, Кузя-я-я-я, как ты там оказался? Я же смотрела перед уходом, Кузечка-а-а-а, прости…»
Пока дочь причитала над бездыханным телом кота, удивительно быстро оправившаяся от стресса старшая Хозяйка названивала ветеринару. Как только в доме появился новый «жилец», она, памятуя о случае с Фимушкой, сразу обзавелась кучей знакомых врачей «по животным». Уже через пару минут на пороге стоял «собачье-кошачий» доктор. Быстро оценив ситуацию, он вколол коту экстренный укол. Через несколько томительных мгновений дыхание оконной жертвы стало более глубоким и спокойным. Ветеринар, тихо ругая вечно спешащих хозяев, безалаберно оставляющих откинутые окна, аккуратно проверил: целы ли кошачьи позвонки, после чего настрочив кучу рецептов, умчался на работу, пообещав вскоре зайти, проведать бедолагу…
Весь следующий месяц все коллеги хозяев обсуждали подробности происшествия, причём с каждым часом рассказ обрастал все более яркими подробностями.
— Как чувствовала вчера — домой поспешила. Дочка говорит, давай ещё в этот магазин зайдем, а я говорю — пошли домой, в следующий раз сходим. Вот ещё бы минута и все! — громко делилась пережитым ужасом старшая Хозяйка, — входим, а он висит между рамами. Страх!
— Мама, ты, что ли, входила?! Это я весь кошмар увидела. Сначала мне смешно стало: он так забавно в окне торчал, а потом я его глаза закатившиеся увидела и тут до меня дошло…
После этого случая не только хозяева несчастного Кузи, который, кстати, быстро поправился, но и все коллеги стали тщательно исследовать внутренности балкона даже перед недолгим уходом из дома.
Старая Хозяйка из больницы уже не вернулась. Вернее, свою последнюю ночь она всё-таки провела в доме, в котором столько лет растила внучек и правнучку и где так любили лежать на большом диване Сима с Кузей. Старшая и младшая Хозяйка решили: «Пусть из нашего дома в последний путь отправится. Она его Ангелом-хранителем была». И на самом деле — бывшая детдомовка стала настолько неотъемлемой частью квартиры, что все домашние не могли представить: как это — они вернуться, а «бабцы» на привычном месте нет? И как это — никто не спросит из комнаты: «Кто пришел? Что принес?»
Кошки совершенно не понимали, что происходит, и почему заплаканные хозяйки мало того, что никак не реагируют на их призывы, но ещё и не пускают в комнату на любимый диван, к бабушке, которая уж точно их погладит. Весь вечер и всю ночь они пытались процарапать закрытую дверь и неизменно получали отказ, и, чем упорнее продолжали «ломиться», тем более увесистый получали отпор. На следующее утро квартира наполнилась чужими запахами и множеством людей с цветами. Сима с Кузей сочли за благо ретироваться в комнату девчонки и спрятаться на втором этаже ее кровати, зарывшись в рыжий плед. Когда всё стихло, они бесшумно соскользнули вниз и отправились на разведку. Собственно, отправилась одна Сима, она была самой яростной защитницей своего дома и её бдительное око не оставило бы не замеченным ни одно изменение в окружающей обстановке. Обойдя всю квартиру, она нашла в ней только одиноко лежащего в коридоре Смеша, который, горестно вздыхая, лежал не на своем любимом месте, а у порога большой комнаты, где обычно спала бабушка. Сима тихонько «просочилась» за дверь, но старой Хозяйки на диване не оказалось. На столе стояла её фотография и красивые цветы в хрустальной вазе. Какое-то неприятно-щемящее чувство охватило серую кошку с рыжими подпалинами. Она долго сидела перед портретом, смутно осознавая, что жизнь уже не будет такой, как раньше, и что в неё вошла первая серьезная потеря.
Через два месяца на диване бабушки стала спать младшая Хозяйка, она переселилась в большую комнату, чтобы не мешать подросшей дочери, встречаться с подружками. Кошки опять заняли свое привычное место. Правда, теперь они уже не получали ежедневно порцию ласки: хозяйки работали и времени на «глупости» у них было мало. Разве что ночью, когда Сима забиралась на диван и подсовывала маленькую головёшку под руку младшей Хозяйки, и та в полусонной дремоте начинала ее поглаживать. Кузя обычно пристраивался в ногах, но когда был в особо благостном расположении духа, тоже подкрадывался и ложился с другой стороны, и Хозяйке приходилось гладить обоих, пока сон окончательно не накрывал уставший организм. Смеш не понимал: как эти кошачьи могли так быстро смириться с потерей? Ему до сих пор было грустно от мысли, что он никогда не увидит бабушку, не услышит ее любимое: «Кутик», произнесенное низким голосом. Никто, кроме неё, пса так не называл, а ему это обращение очень нравилось. Когда старшая Хозяйка была на работе, он стал частенько лежать возле бабушкиного дивана, вспоминая разговоры с бывшей детдомовкой. Иногда ему становилось так грустно, что хотелось завыть, но он, как собака воспитанная, такого безобразия себе позволить, конечно же, не мог, хоть и очень хотел…
Глава 14. Беляш
Постепенно жизнь семьи и всех ее «воспитанников» снова вошла в привычную колею. Горечь потери оставалась, только теперь она стала не такой острой…
Со временем тоска уже не так сильно сгрызала собачье сердце. Пёс чаще стал радостно махать хвостом и реже грустить рядом с диваном в большой комнате. Вечерами он с удовольствием бежал гулять с внучкой старшей Хозяйки, потому что у него появился друг.
Правда, сначала он решил, что это враг, к тому же покушающийся на его законную прогулочную территорию, а белый пёс думал ровно наоборот. Посему в первый вечер знакомства они слегка подрались, правда, без особых последствий. Внучке, в конце концов, удалось утащить упирающегося домочадца в подъезд, где на него посыпались грозные обвинения в невоспитанности и неблагодарности. Смеш опустил голову, не смея возразить, поскольку возражать-то, собственно было нечего: всё, что говорила шумная девчонка, было чистой правдой.
На следующей прогулке Смеш, взятый за вчерашнее поведение на поводок, «за километр» обошёл местную типографию, возле которой произошла стычка. Он даже не смотрел в ту сторону, дабы не раздражаться на белого пса, который лежал у входа, благодушно помахивая хвостом. «Интересно — откуда этот бродяга взялся? Сколько лет тут уже гуляем, никаких пришельцев не наблюдалось. Надо ж было ему навязаться на мою голову?! Ходи теперь на поводке, ни тебе побегать, ни хозяев позащищать…» Мысли Внучки текли примерно в том же направлении: «Откуда появился возле двора здоровый пес? Что ж теперь: или прощай спокойные прогулки, или води Смешика на поводке? Обе перспективки не очень. Прямо скажем…»
В это время к бродячему псу подошла женщина и начала кидать сардельки, которые тот хватал ещё на лету и глотал, практически не разжёвывая. Внучка вытянула шею и внимательно прислушалась к болтовне доброй «тётеньки». До нее долетали обрывки фраз, из которых она, как пазлы, собрала жизнь бездомной животины. Получалось, что пса бросили хозяева, причем в буквальном смысле слова, в яму, из которой он еле выбрался, чуть не умерев от голода и страха.
«Ешь, ешь, милый. Ишь, оголодал. Я специально для тебя из нового района приехала. Не бойся, не обижу. Эх, люди, люди. Их бы взять и самих в яму кинуть! Изверги…»
Она долго ещё то ли ворчала сама с собой, то ли разговаривала с белой собакой, не забывая кидать той вкусные кусочки. Внучка за это время успела сделать привычный выгулочный круг и опять оказаться у типографии, а женщина ещё только упаковывала в цветастую сумку пакеты из-под сарделек и куриных костей. Пёс дремал с видом полного удовлетворения жизнью, но как только женщина решила его погладить и поднесла руку к большой белой голове, сразу вскочил и отбежал на безопасное расстояние, недоверчиво посматривая на «кормилицу» исподлобья. Повздыхав, та ушла, но пообещала приходить к несчастной «животинке» каждый день.
Теперь Внучка ежевечерне стала наблюдать одну и ту же картину: женщина с цветастой сумкой, кормящая и разговаривающая с большой белой собакой, которую с её лёгкой руки все стали называть «Беляшом». То ли потому, что он очень уважал круглые пирожки с мясом, которыми баловала его сердобольная женщина, то ли потому, что пёс когда-то был белого цвета. Правда, за месяцы бездомных скитаний он стал равномерно серым, и белые подпалины были скорее исключением, чем правилом на его шерсти.
Как-то девочка, вышедшая на прогулку со Смешем после двухнедельного перерыва (учёба в лицее занимала много времени, и его не хватало на ежедневные променады), не увидела привычную «тётку» с цветастой сумкой. Беляш лежал худой и грустный на своем обычном месте. Мимо сновало множество людей, спешащих «в» или «из» огромного магазина рядом с типографией, но никому не было дела до голодной собаки. Внучке такая людская несправедливость не понравилась, и, несмотря на протесты настроившегося поиграть и побегать питомца, она вернулась домой. Наложив полную миску каши с колбасой, она принесла её белому псу. Тот, подождав, пока девчонка отошла на безопасное расстояние: «Знаем мы этих тихих девочек, встречали тут всяких», — осторожно подошёл к вкусно пахнущей тарелке и через минуту вылизал ее дочиста. «Ничего себе, ты оголодал, сейчас еще принесу». Смешу ничего не оставалось, как молча тащиться с юной Хозяйкой за новой порцией еды для бездомной доходяги.
С этого вечера такие благотворительности стали совершаться с завидным постоянством. Внучка старалась быстрей сделать уроки и выскочить на прогулку с домашним любимцем. Беляш привык к ней и перестал бояться, даже, наоборот, стал «заигрывать» с новой кормилицей: клал ей большие лапы на грудь и умиленно вилял хвостом, вызывая приступ ревности у хвостатого домочадца, привыкшего быть в центре всеобщего обожания.
«Чего ты возмущаешься? Тебя что, мало любят? Наглый! Повезло тебе семь лет назад, что бабушка из приюта месячного забрала! Не всем так везет. Пожил бы, как он на улице, вот бы понял…»
Что он должен был осознать, Смеш не знал, но очень обижался на юную Хозяйку и даже порыкивал на пса, который претендовал на причитающееся только ему, семейному любимцу, внимание.
Тёплым весенним вечером девчонка возвращалась из магазина с пакетом покупок. Рядом с типографией её, как обычно, поджидал Беляш. Покупки мешали погладить собаку, и она поставила пакеты на землю. Тут из-за угла вырулил местная гроза всех домашних девчонок и мальчишек Никита-дурачок, как называли его обитатели двора. То ли он на самом деле, был «не в себе», то ли вёл себя по-дурному, но, как бы то ни было, никто не хотел с ним ни играть, ни разговаривать. Правда, и урезонить никто не пытался: себе дороже. Приходил он во двор не часто, но и за эти редкие появления успевал всем напакостить «по полной». Внучка пару месяцев назад сцепилась с ним, защищая пятилетнего пацана. После этого «знакомства» она долго ходила с синяками. Никита повалил ее на асфальт, и если бы не внезапное появление отца обижаемого мальчишки, неизвестно какие травмы были бы у «борца за справедливость». Наглый задира в тот день получил от разъяренного папаши по заслугам. Вечером родня Никиты, пришла разбираться с родителями мальчишки и его защитницы, но тут же убралась восвояси, ибо получила обещание, что «в следующий раз малолетнего хулигана сдадут в полицию, и никакая справка, что он типа “не в себе“ не поможет! Если он неадекватный, пусть сидит дома».
Домашние попытались объяснить Внучке, что не всегда и не за всех надо заступаться в этой жизни, что мальчик не её брат, и, вообще, он сразу мог позвать папу: было бы меньше последствий для здоровья. Однако, девчонка не собиралась следовать «трусливой психологии» и упорно продолжала защищать обижаемых.
После того случая Никита долго не появлялся во дворе, все успокоились, расслабились, перестали опасаться нападений. И вот сейчас этот самый «дурачок» стоял у нее на пути и мерзко улыбался: наверное, специально подкарауливал, чтобы она была без собаки и без друзей. Любительница справедливости подхватила с земли пакеты и как ни в чём не бывало продолжила путь, всем видом показывая, что нисколько его не боится. Никита стоял на узкой тропинке, широко расставив ноги, и что-то сжимал в правой, спрятанной за спину руке.
И тут Беляш, который все это время внимательно наблюдал за происходящим и с ожесточением бил по земле хвостом, с грозным лаем бросился к наглецу. Пёс ткнулся ему в грудь большими лапами, рыча и скаля клыки. Никита пошатнулся и, чтобы не упасть, схватился рукой за куст сирени. С трудом вернувшись в горизонтальное положение, он попытался хорохориться, но у него это уже плохо выходило.
— Ты чё, совсем, что ли?! Убери этого придурка!
— Это ты такой, — отпарировала девчонка, не спеша отзывать Беляша.
— Убери, говорю, щас долбану ему по башке!
— Только попробуй, — ещё более спокойно возразила Внучка. – Тебе так долбанут, мало не покажется…
— Ещё встретимся, — гадко выругавшись, Никита отступил с тропинки и поспешно улизнул из двора.
Через несколько минут после возвращения внучки домой, у типографии появилась целая процессия во главе со старшей Хозяйкой. У каждого члена семейства в руках была вкусняшка, даже Смеш нес в зубах небольшой пакет, переживая, что не сам совершил такой геройский поступок. Пёс точно знал — если бы он был рядом с Внучкой, этот «дурачок» вообще не посмел бы подойти к девчонке.
Все обступили спасителя, не ожидавшего такого признания его скромных заслуг. Это была настоящая минута славы бездомного пса. Внучке удалось уговорить бабушку забрать Беляша домой, чтобы искупать в ванной и обработать от клещей. Конечно, старшей Хозяйке перспектива купания в недавно отремонтированной ванне грязного уличного пса не очень понравилась, но ведь герою дня не откажешь! После долгих уговоров Беляш всё-таки пошел в дом, и первый раз в жизни искупался в тёплой, чистой воде, да ещё и с настоящим собачьим шампунем. Когда он высох, все ахнули: такая у него оказалась красивая кипенно-белая шерсть. Смеш вполне дружелюбно дал гостю поиграть своим мячиком. «Я, хоть и не герой, как некоторые, но умею ценить настоящих псов», — думал он, глядя, как тот забавляется с его игрушкой.
Покидал Беляш квартиру в новом ошейнике, вполне удовлетворенный едой и обещаниями, что «после новомодного средства ни один клещ к нему близко не подойдет». «Увидят ошейник, подумают, что домашний – лишний раз обижать никто не станет!» — сказала девчонка, застегивая на мощной шее пса этот непривычный для него предмет собачьего гардероба. С того памятного вечера Смеш с радостью «гонял» на прогулках с новым другом, которого все семейство девчонки подкармливало до тех пор, пока добрая женщина с цветастой сумкой, полной сосисок, не забрала Беляша домой.
Глава 15. Болезнь
Не успели улечься страсти по поводу спасения внучки от «будущего бандюги», как начались волнения по поводу болезни любимого пса. Свалилась она на него нежданно-негаданно, хотя, наверное, болезнь вообще невозможно ожидать. Утром он, как обычно, скакал на прогулке с Беляшом, а уже вечером лежал в коридоре с горячим сухим носом, странно блестевшими глазами, а малейшее прикосновение к спине вызывало жуткую боль и визг. Срочно вызванный ветеринар нашел у пса воспаление и, ко всеобщему ужасу домочадцев, прописал ему по два укола в день — в лапу и в холку. Старшая Хозяйка, запершись в своей комнате, безутешно плакала, с ужасом представляя, как она будет жить без любимца, младшая прикидывала, как она будет колоть этому здоровенному псу уколы и сможет ли. Одна девчонка внимательно слушала советы врача, гладя собаку по большой голове и обещая ей скорое выздоровление. Первый укол взялся сделать сам ветеринар. По всей квартире начались поиски того, чем можно завязать собачью пасть с немаленькими клыками. Сошлись на эластичном бинте, но Смешу было так плохо, что он особо и не сопротивлялся. Не создавал он проблем и на следующий день, когда уколы колола уже младшая Хозяйка. Проблемы начались у самой собачьей «медсестры», когда она, не рассчитав угол «заноса шприца», вонзила его себе в палец, проткнув почти насквозь: иголка была очень тонкой, а замах слишком сильным. Ещё пару дней процедуры проходили без особых треволнений, если не считать такой мелочи, как шприц, выскользнувший из рук младшей Хозяйки и торчащий в её ноге, как дротик в «Дартсе».
Но, как только Смешу стало лучше и он пошел на поправку, уколы превратились в настоящую боевую операцию. Никакой эластичный бинт не помогал. Как только пёс видел шприц в руках младшей Хозяйки, он тут же «испарялся» из поля её зрения, причём, несмотря на свои немаленькие габариты, умудрялся «просачиваться» под диваны, столы и прочие укромные места. Пару раз его удалось вытащить оттуда вкусными «завлекалочками», но потом и этот фокус перестал срабатывать. Когда осталось всего два укола, в доме начался триллер под названием «уколоть Смеша». Если укол в холку сделать ещё удалось, и не важно, что бегали за псом по всей квартире, чтобы вытащить шприц, торчащий в загривке, то вколоть в ногу было без вариантов. Все двери закрыты, и пёс «заблокирован» в коридоре. Младшая Хозяйка ласковым голосом зовет собаку, спрятав укол за спину, но Смеш не настолько наивен, чтобы не понимать: «Там что-то не то…» При малейшем приближении Хозяйки он рычит, скалит зубы и всячески демонстрирует враждебность. На возмущения, типа: «Ты на кого рот открыл?!» Смеш внимания не обращает: ему так надоело терпеть боль, что он решил сражаться за свое право жить без страдания до конца. Но и младшая Хозяйка не сдаётся, а примкнувшая к ней вредная девчонка упорно пытается доказать, что весь этот кошмар делается «для его же блага!». Старшая Хозяйка, чтобы не видеть, «как мучается собачка, и зачем ещё уколы, ему и так почти хорошо», закрылась в своей комнате…
Операция по обезвреживанию пса длилась почти час. В конце концов, хозяйке удалось набросить на его морду куртку, отчего он на несколько мгновений потерял способность к сопротивлению. Этих минут оказалось достаточно, чтобы внучка успела лечь на несчастное животное, замотать ему пасть и «обездвижить» любимца, навалившись на него всем телом. В это время её мать делала укол. В последний момент Смешу удалось-таки ослабить повязку, и он смог слегка тяпнуть за ногу свою мучительницу. Младшая Хозяйка с криком отскочила в ванну и из-за плотно закрытой двери обещала «в следующий раз, когда этот мерзавец заболеет, палец о палец не ударять для его выздоровления!». «Виновник торжества» в это время бегал по всей квартире, пытаясь стащить с морды повязку, а девчонка бегала за ним, пытаясь успокоить разбушевавшегося пса. Правда, потом, он, почувствовав полное выздоровление, примирился с хозяевами и в знак доброго расположения облизал ноги младшей Хозяйки, когда та поцарапалась на даче.
В доме опять воцарилась мир и тишина, все зажили своей налаженной жизнью. Кошки целыми днями перемещались от дивана к кровати и обратно, изредка нарушая спокойствие своими дикими воплями во время «гонок по вертикали», Смеш лежал возле двери и чутко прислушивался, когда все обитатели вернуться домой. Он опять ждал вкусностей от старшей Хозяйки и, регулярно их получая, поправился так, что даже стал иногда задыхаться, носясь на прогулке с Беляшом. Хотя, как говаривала младшая Хозяйка, «в его-то возрасте сие действо уже не солидно. Да и толстый ты, куда тебе бегать? Помрешь ещё…». «И что у меня за возраст? Всего-то шесть лет. Я ещё молодой, могу и порезвиться, пока лапы носят! И не толстый я, это у меня шерсть густая», — думал пес, уносясь вдаль за пушистым хвостом друга. Набегало, правда, неприятное облачко на голубой небосвод собачей жизни, когда его называли «Тимофеевной», намекая на то, что он похож на мини-пига из квартиры напротив. Эту маленькую свинюшку хозяева величали «Тиной» и водили её на прогулку в юбочке и жилетке, а мужики у подъезда называли «Тимофевной». Однако это были мелкие неприятности и «изгадить» жизнь псу не могли…
Привычное и вполне устраивавшее всех течение жизни, было вероломно нарушено старшей дочкой Хозяйки, которая хоть и жила в том же городе, в гостях у любимых родственников появлялась не часто.
Глава 16. Вторжение
Но в один из первых летних денёчков она возникла на пороге. Смеш почувствовал прибытие «своего», ещё когда она только заходила в подъезд. Старшая дочка Хозяйки, хоть и не была частым гостем в доме, но всё-таки захаживала сюда в гости, поэтому псу хорошо была знакома её походка. Она ещё только поднималась по лестнице, а он уже стоял у порога, виляя пышным хвостом и радостно лая. За дверью послышалось: «Не шуми! Тихо, кому говорят, вот дурной!». Смеш, нисколько не обижаясь на подобное обращение, продолжал звонко лаять, ещё сильнее крутя хвостом. Открывть дверь выскочила девчонка.
На пороге стояла старшая дочь Хозяйки с двумя странного вида сумками, а к её ногам жался пес. Облаявшего непрошенных гостей Смеша отогнали от двери, но из глубины коридора он продолжал настороженно разглядывать всю компанию. Пришедший пёс был худой, с короткой шерстью и длинными лапами. Он вошёл вслед за своей хозяйкой, косясь на лежащего в углу «хозяина». Девчонка тут же начала тараторить:
— Зигушечка приехал! Ты мой золотой, ты мой хороший!
— Он не Зигушечка, а Зигфрид, — тут же поправила ее тётка, — не надо с ним сюсюкать, он вообще-то охотничий пес.
— Ну, вы ж с ним на охоту не ходите? – искренне не поняла претензий внучка.
— Ну и что? Не солидно так разговаривать с породистыми собаками.
Смеш фыркнул: доброе слово и кошке приятно, и хомяку, и любой собаке, на то оно и доброе, неужели хозяйка «охотничка» об этом не знает? Между тем, гость прошел в комнату и стал с интересом разглядывать обстановку. В это время старшая дочь Хозяйки открыла свои сумки, и, как фокусник из цилиндра, достала одну за другой двух кошек с ошалевшими глазами.
Это уже было слишком! На защиту дома поднялась Сима, до этого момента лежавшая на втором этаже, и наблюдавшая сквозь прищуренный глаз за вторжением чужой собаки. Хвост её сердито ходил ходуном, казалось, она только и ждала повода начать активные военные действия. И этот повод не замедлил явиться в образе двух кошек, вернее, котов: серого сиамского и рыжего беспородного, которых вытащила из сумок хозяйка. Симина шерсть встала дыбом, спина выгнулась до кругообразного состояния, и, дико зашипев, она обрушилась прямо на головы незваных гостей. Те, явно не ожидая нападения, разлетелись в разные стороны в поисках хоть какого-то спасительного укрытия. Один кошачий тут же оказался под диваном в большой комнате, а второй рванул в открытую дверь балкона, где с разбегу забрался на шкаф, стоявший в углу, от чего все стеклянные банки, не привыкшие к такому обращению, устроили жуткий трезвон. Через минуту на пол рухнул лежащий наверху старый абажур, в который кот намертво вцепился когтями. Спикировав вниз, кот тут же заметался между цветочными горшками и ящиками, ища, куда втиснуть свое упитанное туловище, чтобы стать маленьким и незаметным.
В это время Сима со змеиным шипением влезла под диван, куда спрятался серо-белый кот, и начала прямо перед его глазами размахивать лапой с выпущенными когтями. Спасла питомца от потери зрения хозяйка, которая шуганула озверевшую кошку, громко объясняя ей, как надо вести себя с гостями. Единственное, чего добилась Сима своим нападением — хозяйского решения, что пришлые коты не будут перемещаться по всей квартире, а станут жить в комнате девчонки. Здесь в один угол им поставили миску с едой, а в другой — лоток с фирменным наполнителем. Но даже там, в относительно безопасном месте, коты первым делом забрались на пианино, зорко наблюдая за дверью в комнату. Причем, когда один дремал, второй был «смотрящим», когда засыпал рыжий — «бдил» сиамский.
Сима сидела в коридоре и старательно засовывала то нос, то лапу в щель под дверью, пытаясь прорваться к ненавистным оккупантам. Кузя же, как обычно, с большим достоинством лежал на диване младшей Хозяйки и с высоты собственной невозмутимости посматривал на ситуацию, предоставляя подружке право разбираться с чужаками…
Смеш, в отличие от Симы, ни на кого не бросался, но равнодушно относиться к происходящему безобразию и несправедливости не мог. Особенно после того, как вокруг длинноногого гостя засуетилась девчонка и начала восхищаться его внешностью, воспитанием и всем прочим. Смеш искренне недоумевал, что же такого необыкновенного в этом лысом пришельце? «Ну да, летом ему хорошо, в отличие от меня, сильно страдающего от жары. И не потому мне плохо знойным днем, что я “толстый“, как говорит противная девчонка, а потому, что шерсть у меня густая. Так считает старшая Хозяйка, а я не вижу повода с ней не согласиться. Ну, подумаешь, команды знает. Да если б меня учили, я бы не хуже этого породистого садился, ложился и лапу давал. Только любимая Хозяйка не считала нужным приучать к командам — и правильно: нам на выставки не ездить! И чего эта вредная девчонка в нем нашла такого, что нет во мне? Это ей просто, как всем детям, всё чужое кажется лучше». Эта внезапно озарившая большую голову мысль слегка успокоила пса, однако досада, что ему перестали уделять положенное внимание, не проходила. Он так распереживался, что даже не стал есть любимый куриный суп, специально для него сваренный старшей Хозяйкой. Как она ни звала его, как не завлекала вкусными косточками, он продолжал лежать в коридоре, глядя грустными глазами на мир, периодически шумно и печально вздыхая.
«Какая всё-таки наглость! Ему и постель, и посуду принесли из дома и место специальное выделили, ну, точь-в-точь оккупанты, про которых старая Хозяйка рассказывала!» — думал пес, напряжённо следя за гостем. Когда пришельцу насыпали в миску корм, Смеш деликатно подождал, пока тот поест, а потом аккуратненько просочился в кухню и засунул морду в его тарелку: «Надо понять: чем сильно породистых кормят. У родственничков мозгов не хватило предложить хозяину попробовать». Новомодный корм на пса никакого впечатления не произвел. Удовлетворив любопытство, Смеш, к радости любимой Хозяйки, немного поел «супчик дня» и заодно одним взмахом языка уничтожил всё, что нашел в кошачьей тарелке, рассудив, что тем не до еды. «Чего добру пропадать? Все равно высохнет, выкидывать придется. Жалко!» Как только Смеш покинул кухню, в нее бочком вошел Зигфрид и, двигая чёрным блестящим носом, направился прямо к миске хозяина, в которой еще оставалась добрая половина порции. Это было очень нагло с его стороны, но Смеш сдержался: что бы про него ни говорила девчонка, он воспитанная собака, и не станет устраивать скандал в доме. Он молча наблюдал, как длинноногий нахал ест его суп и хрустит его косточками, но как только пёс отошел от миски, «хозяин» вернулся в кухню и вылизал все суповые остатки. Есть ему уже не хотелось, но это было дело принципа! Оставшиеся пять дней, они так по очереди и ели: из смешевской миски его супы и каши, а потом, сильно проголодавшись, новомодный, купленный за большие деньги корм Зигфрида. Гулять они ходили по отдельности и с разными хозяйками: Смеш — со старшей, а гость — с младшей утром и с девчонкой вечером. Если вдруг они выходили из дома одновременно, то шли в разные стороны: «охотник» — в лес, побегать за палкой, а Смеш — степенно прогуливаясь вдоль улицы. Девчонка очень гордилась, что гуляет с «крутым лордом»: родиной уиппетов, а именно такой породы оказался гость, считается Англия, зато старшую Хозяйку вполне устраивало общество беспородного любимца.
Время командировки старшей дочери Хозяйки пролетело быстро, и вскоре к радости кошаче-собачьей половины дома все непрошенные гости «убрались восвояси». «Уж как этот лысый длинноногий прыгал вокруг вернувшейся хозяйки, как лаял, как норовил облизать ей лицо — противно было смотреть… Сразу забыл, кто его нормальной едой кормил и в лесу с ним по два часа гулял: уходя, даже не оглянулся на девчонку и младшую Хозяйку. Вот какие неблагодарные эти породистые!»
Глава 17. Поездка
Страсти по «пришельцам» постепенно улеглись, и жизнь снова вернулась в привычную колею. В июле девчонка собралась ехать в Карелию, в экстремальный лагерь. Что её туда вдруг потянуло, Смеш никак не мог понять. Она и не спортивная, и не «походник», и не «экстремальщик»: на горных лыжах не носится, на плотах по бурным речкам не плавает — обычная девчонка, на гитаре играет, песни поет. А тут: аж на три недели сплав на катамаранах, пешие переходы с хаски, жизнь в палатках. Нет, такого кошмара Смеш не понимал, может, потому, что он был не хаски или слишком слишком домашний?.. А, может, просто девчонку жалко было: родительница экспериментирует, а она — «отдувайся».
Прощался пёс с путешественницей с тяжёлым сердцем, грустно сидел у окна в ее комнате, словно видел, как она идет по двору, сгибаясь под тяжестью рюкзака. Потянулись дни ожиданий. Смеш лежал в коридоре, чутко прислушиваясь к звукам, доносившимся из подъезда, но ни одни шаги не были похожи на ее быструю походку.
Через неделю после отъезда девчонки погода неожиданно испортилась по всей стране. В городке, где жил Смеш, тоже началась гроза. То ли испугавшись грома, то ли ещё по какой причине, но пёс забеспокоился, заметался по квартире, не находя себе места, и вдруг завыл так страшно, как никогда в жизни. Этот жуткий звук разносился по всему дому, проникая в самые дальние уголки и внушая ужас тем, кто его слышал. Старшая Хозяйка выскочила из комнаты, пытаясь успокоить пса:
«Ты чего, золотой мой? Успокойся, успокойся, пожалуйста, что случилось? Ты чего? Это просто гроза».
Она стала гладить трясущуюся собаку и увидела в чёрных глазах такой смертельный страх, что потеряла способность мыслить и говорить. В это время в коридор с перекошенным лицом вышла младшая Хозяйка и прошептала побелевшими губами: «В новостях передали. В лагере ЧП: дети вышли на озеро, началась гроза, плот перевернулся, есть жертвы». Старшая Хозяйка опустилась на пол и зарыдала. Трясущийся пёс, уткнувшись ей в ноги, скулил ещё страшнее, чем недавно выл…
…Вода заливала нос и глаза, попадая в рот, но, девчонка, едва держащаяся на поверхности, старалась не глотать её и сохранять спокойствие. Стоит дать волю эмоциям — всё, конец. Рядом, отчаянно крича и зовя на помощь, барахталась подружка, она почти скрылась под водой, когда девчонка подплыла к ней и потянула на поверхность, давая шанс глотнуть воздуха. Подружка, схватившись за шею спасительницы, навалилась на неё всей тяжестью изнемогшего в борьбе со стихией тела. Обе стали уходить под воду. Из последних сил девчонка прохрипела: «Не топи, просто держись, греби, как можешь, молись!» Эти слова немного отрезвили тонущую, и она перестала скрюченной от холода и страха рукой тянуть под воду подругу, а начала кричать на все озеро молитвы, которые хорошо знала от отца-священника. Девчонка, сцепив зубы, упорно гребла к берегу, который был так близко, что не будь шторма, они бы давно выбрались на камни. Однако разбушевавшаяся стихия постоянно выталкивала их обратно, грозя унести бурным течением на середину озера. Чем больше они пытались продвинуться вперед, тем сильнее их отбрасывало назад. Помощь пришла, когда обе подруги уже выбились из сил и потеряли надежду на спасение. К ним смогли подобраться местные рыбаки, спустившие свои лодки сразу же, как только в ближайшей деревне стало известно о трагедии. Они помогли девчонкам добраться до спасительного мелководья и тут же отплыли назад: спасать других тонущих. На берегу лежал с посиневшим лицом мальчик из их отряда, рядом голосила его сестра. К спасшимся бежали вожатые из лагеря, на ходу размахивая телефонами. Дрожащими руками девчонка набрала номер матери…
Сердце Смеша внезапно пронзила такая страшная боль, какой он никогда в жизни не испытывал. С каждой минутой она становилась сильнее, заполняла всё его существо, не давала вздохнуть и пошевелиться. Раздалась знакомая мелодия звонка.
«Да! Я! Что?! Жива?! Господи, ты жива! Мама, мама, слышишь: она жива! Их спасли! Смеш, ты слышишь, слышишь?! Она жива! Смеш, что с тобой? Мама, мама, смотри!..»
Последнее, что, зацепило уходящее в чёрную бездну сознание пса, было воспоминание летнего дня, радостно улыбающейся девчонки, которая гладила его большую голову с вечно опущенным ухом и ласково повторяла: «Эх, ты, Смешастый коротколапкин. И за что я тебя так люблю?»
Глава 18. Приют
— Вот, смотри, твои подопечные. Мне сказали, ты фотографировать неплохо умеешь, это хорошо. Сегодня у нас три новых щенка появились: надо их снять как можно лучше, чтобы они хорошенькими получились, тогда их забрать захотят. Сама знаешь: кризис, не хотят люди на себя лишнюю обузу вешать. Но, если понравятся, может, кто-то заберет.
— Я сейчас всех отфоткаю и подруге матери скину, чтоб напечатала: она в газете работает.
— Отлично. Спасибо. Надеюсь, тебе у нас понравится, — большая женщина со строгим взглядом внимательно посмотрела на девчонку с карельским загаром. — Понимаю, что часто приходить не сможешь: учеба, репетиторы. Но мы рады и редкой помощи.
— Я принесла порошок клетки чистить и ещё корм в пакетах.
— Родителей разорила?
— Нет. Мы с друзьями работали летом и решили не на шмотки потратить, а на приют отдать. Можно, я в следующий раз с ребятами приду?
— Честно говоря, не положено несовершеннолетним. Но и от помощи жалко отказываться…Не знаю, что и сказать…
— Так мы от родителей бумажки принесем, что они не против!
— Отлично! Спасибо! Не думала, честно говоря, что нынешние молодые «человеками» могут быть…
— Люди они всегда или люди, или нет. Только это не от времени зависит, а от человека… Я пойду, клетки почищу и потом пофоткаю?
— Конечно, спасибо тебе.
В следующие выходные все приютские воспитанники собачьего вида гуляли с компанией шумных и весёлых лицеистов, а трёх свежеотфотканных щенков ещё до субботы забрали в новые семьи.