Гера Фотич
Почему «Ворона» — он не знал. Хотя чувствовал в этом слове что-то особенное, не похожее на звучание иных кличек. Быть может, странное сочетание букв, рождающих неожиданно рычащую твёрдость звуков и ясность произношения?
Просто Нина Матвеевна, добрая маленькая старушка-педагог, очень ласковая к интернатовским ребятам и постоянно их жалеющая, обратилась к нему на самоподготовке: «Мишенька, ну что ты съёжился, как воробышек? Сделал домашнее задание — иди, проверю, и будешь свободен!»
Рабочая тишина в комнате самоподготовки взорвалась звонким ребячьим смехом:
— Воробышек! Воробышек!.. — переливчато колокольчиками зазвенели голоса девочек.
— Воробьина… воробей! — дружно заголосили мальчики мутирующими голосами, срывающимися на фальцет.
Захихикали все разом, словно ждали чего-то подобного. Чтобы ливнем эмоций разрядить духоту рабочей тишины, наполненной надоедливым перелистыванием страниц, неприятным скрипом перьев и нудной бубнящей зубрёжкой.
— Воробище! — подхватил Исаев Сашка из седьмого класса, — целый беркут!
Сашка был похож на казаха. Маленький, круглолицый, узкоглазый — истинный ребёнок степей. Он любил читать о хищных птицах.
— Да нет… это этот… которого вчера проходили на уроке! — боролся с памятью Вовка Соломонов, самый старший воспитанник интерната. Ему было уже почти пятнадцать, и девочки не сводили с него глаз. Писаный красавец с кучерявой светлой шевелюрой и голубыми глазами был законодателем модных поступков и детских проказ. Он чесал голову, повторяя: — Ну как его, как? Чёрный такой!..
Вполне вероятно, Соломонов имел в виду что-то совершенно другое. Но неожиданно с задней парты в спину Михаилу прозвучал и зажёг в душе страх, умышленно искажённый протяжный, похожий на звук игрушечной пищалки, дребезжащий голосок:
— Во-ро-на!
Все притихли, внезапно почувствовав появившееся новое качество. Хотя само слово ещё не содержало каких-либо эмоциональных оттенков и казалось нейтральным по своему значению.
Михаил пытался вялой, немного кривой, извиняющейся улыбкой, успокоить Нину Матвеевну — та была уже не рада собственной неосторожности. Но при слове «ворона» внутренне сжался и закрыл глаза. Словно попал в объятия этой каркающей нечисти, охватившей его крыльями, заслонившей свет.
«Только бы не это, — стал молиться он про себя, — только бы не это…»
Непонятно почему, сразу возненавидел чёрную птицу. Надеялся, что она потонет в общем гомоне перечисления пернатых. Наконец удалось пересилить свой страх, расслабиться и сбросить оцепенение. С надеждой расправил плечи и приподнялся со стула. Даже попытался с улыбкой смотреть на товарищей в надежде услышать другие предложения.
Но наступившая гробовая тишина не оправдала его надежд, подведя траурную черту.
Михаил остался стоять один, возвышаясь над всеми словно маяк, глядя на товарищей.
Те, отвернувшись и прижавшись к партам, шептали одно слово, угадываемое во всеобщем шипении: ворона, ворона, ворона….
И вот теперь оно стало носить окраску «непохожести», презираемой подростковой индивидуальности. Неосознанно становясь инструментом слепого инстинкта стаи.
— Правильно, Рыжий! — нарушил всеобщее напряжение Исаев. Выдал леща, скрывающемуся на последней парте Витюне. — Не похож он на хищника!
Тот виновато улыбался, продолжая лежать головой на чёрной крашеной столешнице. Прижимал веснушчатое лицо к вырезанным на дереве безобразным белым рожицам…
Нельзя сказать, что эта кличка намертво пристала к Михаилу. Звучала, в основном, за глаза. Появляясь в палате, он изредка успевал расслышать её окончание, видя растерянные лица присутствующих. Михаилу было двенадцать, но он был готов постоять за себя, наказать обидчика. Все это знали…
Как инфекции, в интернате вспыхивали эпидемии увлечений. Их придумывали старшеклассники. Стоило Соломонову вычитать что-либо интересное — тут же с друзьями насаждал это в коллективе.
Неожиданно все начинали шифровать свою речь, добавляя к слогам частицы: «си, са, су, се, со…». Получалось вместо «я сейчас» что-то наподобие: «Ясе сейсу часе». Такое звучание речи навевало детям мысли о далёких неведомых странах: Японии или Китае.
Находились специалисты, овладевшие таким языком в совершенстве. Так, что воспитательницы и педагоги в недоумении шарахались от иностранного звучания. Подозревали в нём нечто вульгарное, не понимая о чём речь.
Закончилось всё так же резко, как и началось. Все вернулись в родное лоно русского языка после того, как кто-то из воспитанников-полиглотов решил показать свои знания перед очередной комиссией из РОНО. От произнесённой им неожиданно случившейся нецензурной брани раскрыли рты даже товарищи.
Дело было ясное.
Новую моду долго ждать не пришлось: все вдруг захотели стать йогами. Целыми днями воспитанники интерната стояли на головах, пугая уборщиц, ночных нянечек и педагогов. Ходили по коридору, закатив глаза и вытянув вперёд руки, предполагая в себе наличие лунатизма. Делали вид, что только на ощупь могут узнать попавшегося на пути человека.
«Узнавание» прекратилось после того, как один из йогов уткнулся в молодящуюся заведующую Ирму Потаповну. Попытался её ощупать, начав с самой выпуклой части тела, куда упёрлись его вытянутые руки.
Высшей степенью мастерства йоги считалось усыпление. Подопытного ставили спиной к стенке. Просили глубоко вздохнуть десять раз. Затем товарищи упирались ему в грудь ладонями, давили, что есть мочи. Через несколько секунд парень начинал терять сознание, оседая вдоль стены. В этот момент все бросались его срочно будить, шлёпая по щекам.
Особенно любили давать пощёчины засыпающим старшеклассникам. От этого получали истинное удовольствие. Заранее выстраивались в очередь. Поди потом разберись, кто и за что бил: то ли чтобы разбудить, то ли по другой причине!
Последним заснувшим оказался Серёга Заслонов. Он долго готовился к процедуре. Откладывал, чтобы убедиться в безвредности последствий. Но когда всё-таки решился и, погрузившись в сон, стал сползать по стене, послышался звонок на ужин. Все убежали, бросив бедолагу бороться со сном самостоятельно.
После еды, войдя в палату, Сергея обнаружили лежащим у стены. Дежурная медсестра разбудила его с трудом. После чего он до полуночи ходил, шатаясь и плохо соображая.
Подростковая фантазия была неисчерпаема.
Мазание зубной пастой оказалось неинтересным. Тогда над ухом спящих стали переливать воду, с целью увидеть утром описанные простыни.
Поскольку результат случался редко и только у малолеток, решили выдёргивать матрас из-под храпящих. Так чтобы жертва, просыпаясь, барахталась на металлической сетке.
Храпящие закончились быстро, и атакам стали подвергаться все остальные. Это занятие настолько увлекло подростков, что стали складываться квалификационные разряды. Чтобы продвинуться к высокому, надо было оставить на «железке» воспитанника, наделённого, по общему мнению, более слабым уровнем защиты.
Паша Матвеев по кличке «Бобёр» был самой низшей категорией сложности. Толстый четвероклассник маленького роста со щекастым лицом и выступающими из-под верхней губы двумя резцами, идеально соответствовал своей кличке. Любил поесть лишнего. Постоянно что-то жевал. Быстро и крепко засыпал. Бывало, за ночь оказывался на пружинах по пять-шесть раз. Утром, на подведении итогов, активно участвовал в присвоении разрядов. Отдавал предпочтение одним, настаивал на лишении классности других за неаккуратное обращение. Как неопровержимые доводы, предоставляя на всеобщее обозрение свои синяки и ссадины.
Далее по квалификационной сетке шёл литовец Андрис, длинный и тощий как жердь. Имел привычку лежать с закрытыми глазами. Мог через решётку металлической спинки своей кровати дотянуться пальцами ноги до головы спящего соседа, вызвать всеобщий хохот.
Если кто из ночных охотников не успевал убежать, получал от него хороший пинок под зад. Терял очередной разряд, возвращаясь к «Бобру».
Затем уровень повышался на Николе «Питерском». Никакого отношения к Питеру он не имел, но повадками старался походить на зэка из фильма «Джентльмены удачи». Благо его лицо уже в этом возрасте гримировать было не надо. Широкий шрам от подбородка до левой скулы с короткими поперечными швами он носил как боевую отметину. Все воспитанники знали хранимую педагогами тайну о том, что его маленьким с третьего этажа выбросил отчим, когда мать в очередной раз на неделю загуляла. Но молчали об этом из какой-то подспудной душевной солидарности с товарищем.
Засыпал Николай с мокрым полотенцем, на конце которого был крепко затянут узел. Спал чутко. Не завидовали тому, кто попадался ему под руку.
Далее шли восьмиклассники: Румянцев, Яворский и, наконец, девятиклассник Вовка Соломонов по кличке «Соломон». Втроем они спали в отдельной маленькой палате у бытовой комнаты, где стоял титан с питьевой водой — прямо напротив дежурки воспитателей. Молодым людям разрешалось запираться на ключ изнутри.
Соломон был старшим. Ходил с надменным видом. У него уже были свои личные интересы. Бродили слухи, что он изредка попивает водку с уличными беспризорниками и приходит под хмельком. Выдернуть из-под него матрас было себе дороже и практически невозможно.
Только один из воспитанников не пытался никого сбросить, но и сам не поддавался. Это был Михаил по кличке «Ворона». Виноват был его чуткий сон. Как только кто-то подходил к койке, Михаил открывал глаза. Операция срывалась.
Стали перешёптываться, что к его кличке надо бы добавить «Белая», поскольку он не такой, как все.
Желание сбросить Михаила усиливалось ещё и тем, что сам он в ночных озорствах не участвовал. Друзья постоянно приглашали его на мероприятия. А получив отказ, с жаждой мести появлялись ночью у его кровати.
Сбросить Ворону постепенно стало всеобщей целью. В ход пошли графики ночных дежурств и распределение ролей, но Михаил всегда просыпался вовремя.
Сначала его забавляла беспомощность товарищей. Потом стало не до смеха. Чувствуя недосыпание, начал плохо вставать по утрам, дремал на уроках. Хотелось передохнуть от постоянного ночного бдения. Наконец решил сдаться — матрас с полу поднимал под всеобщее веселье, пляски и хлопанье в ладоши.
«Нехорошо отрываться от коллектива, — поучал Исаев, улыбаясь щербатым ртом и ещё более суживая свои раскосые глаза, — теперь-то пойдёшь с нами на охоту?»
«Ворона на железке!» — визжал от удовольствия Витюня, обегая все палаты и сообщая потрясающую новость.
Михаил понимал веселье ребят. Они, словно охотники, выследили и, наконец, поймали ловкого «зверя». Радовался вместе с ними. Несмотря на эту первую победу, больше Михаила никто скинуть не пытался, и он перестал просыпаться по ночам.
Конечно, мальчишеский азарт подмывал и его сходить на ночную охоту. Получить высшую квалификацию «скидывальщика». Бывало, вечером, лёжа в постели, он представлял, как подкрадывается к очередной жертве. Скрипнет случайно не запертая дверь. Он почувствует в руках жёсткие углы матраса. Мощный рывок, и грузное тело старшеклассника под всеобщее ликование скатится на скрипучие железные пружины. Утром при всех Соломон разведёт руками и скажет, что последняя инстанция пройдена, он повержен и теперь равных Михаилу нет.
Но это были мечты. Михаил понимал, что они никогда не сбудутся по одной простой причине: ему было просто жаль школьников, вырванных из сновидений и оказавшихся на полу или на холодной царапающей голое тело проволоке. Поэтому только продолжал наблюдать…
Была обычная ночь. Михаил проснулся от очередного топота в коридоре. Подумал, что кто-то опять заработал себе очередной разряд.
На ужин было фирменное столовое блюдо — селёдка с пюре. В горле першило. Немного поворочавшись, решил сходить в туалет, а потом попить воды из титана.
Дефилировать в трусах считалось неприличным, поскольку за дежуркой воспитателей начиналась девичья половина интерната. Михаил обернул вокруг бёдер полотенце и направился в самый конец коридора, а затем к бытовой комнате.
Налив кружку воды, стал пить. Услышал за стенкой привычный звук падающего тела, но… никто не выбегал. Это была комната старшеклассников. С надеждой увидеть результат, толкнул дверь. Та оказалась незапертой. В тусклом свете разглядел три пустые кровати и свалившегося на пол Вовку Соломонова. Тот был мертвецки пьян. В комнате стоял жуткий запах перегара и несвежей кислой еды.
Михаил прикрыл дверь и поспешил к себе.
Подгоняла ночная прохлада.
Неожиданно из первой палаты, расположенной в самом конце коридора, выскочили Румянцев с Яворским. Они приглушённо хохотали. Встретив Михаила, оторопели:
— Ворона, ты откуда? — пробегая мимо, изумился Яворский. — Скинуть кого успел, или за нами следишь?
Румянцев хлестнул Михаила полотенцем. После чего оба припустили мимо к своей палате, куда только что заглядывал Михаил.
— Что надо, то и успел! — крикнул он вслед. Сорвал своё полотенце с бёдер и попытался им оттянуть обидчиков.
Но дверь за старшеклассниками с шумом захлопнулась, щёлкнул замок.
Пробежав ещё несколько шагов, Михаил понял, что не успеет и повернул назад.
В этот момент из дежурной комнаты на шум вышла Ирма Потаповна. Вид у неё был сонный. Уложенный на голове шиньон сполз набок. Глядя по сторонам, она на ходу застёгивала короткий жакет с глубоким вырезом. Откуда, словно забродившая сметана, неравномерно топорщилось белое кружевное жабо. Недовольно уставилась на Михаила:
— Что ты здесь делаешь?
— Ходил пить воду.
— С таким грохотом? — усмехнулась она.
Михаил пожал плечами и, обернув полотенце вокруг бёдер, пошёл к себе.
Краем глаза заметил, как Ирма Потаповна направилась в палату старшеклассников. Дёрнула за ручку. Но дверь была закрыта на ключ. Затем поспешила в конец коридора, откуда продолжали звучать короткие смешки…
Утро было хмурое, осеннее. И хотя дождей не было, предрассветные туманы заботливо протирали от пыли все горизонтальные поверхности, оставленные на улице без присмотра. Деревянные лавки, качели и открытые беседки недовольно пучились краской, набухая от этой влажной уборки.
Всё шло по расписанию: подъём, зарядка, утренняя линейка…
Но когда воспитанники стали одеваться, чтобы идти на улицу ожидать автобус на завтрак, Ирма Потаповна вежливо попросила мальчиков задержаться в коридоре.
Все знали, что ничего хорошего это не сулит. Человек тридцать послушно образовали кружок в несколько рядов. В центр вошла заведующая.
Михаил сразу вспомнил ночное происшествие, подумал: « Сейчас что-то будет!»
— Дорогие воспитанники, — торжественно начала заведующая свою речь, чем дала понять, что это надолго. Все знали последствия её ласковых обращений. — Не первый год мы живём и работаем, вместе учимся. Между нами было и хорошее и плохое. Вас наказывали и хвалили…
По кругу прошел общий вздох недовольства — слушать её наставления не любили.
— …Но самое худшее, — повысила голос Ирма Потаповна, — это когда какой-нибудь наглец исподтишка мешает жить здоровому коллективу. Не знаю, быть может, он всех вас застращал или нашёл иной способ воздействия, заставляющий молчать? Я очень долго выясняла, кто же это постоянно терроризирует наш коллектив: мажет пастой спящих, льёт воду над ухом детей, сбрасывает воспитанников с коек, вытворяет другие низкие поступки…
В рядах подростков появилась заинтересованность. Раздались смешки, редкие, но громкие. Ученики шёпотом высказывали свои догадки, и хохотали над ними.
Заведующая не обращала на это внимание, продвигалась к сути:
— …Буду краткой. Вчера я, наконец, поймала его на месте преступления. Как сегодня оказалось, он успел за ночь сбросить нескольких воспитанников на пол! Но попался мне прямо в руки тёпленький, даже не успев повязать полотенце…
Её речь стала ещё более торжественной. Словно она собиралась кому-то вручить орден. Грудь под белым жабо вздымалась в начале каждого предложения. В упор глядела на Михаила.
Это видели все, кто стоял ближе, ожидали раскрытия интриги.
По рядам собравшихся школьников шёл гул нетерпеливости — началось массовое перешёптывание. В животах урчало, все хотели есть.
Михаил смотрел на очки заведующей, готовился услышать свое имя. Думал: «Почему она так не любит его? Что он сделал плохого? Отчего она в своём воображении представила его закоренелым негодяем, и сейчас всем об этом расскажет? В драках не участвовал, мебель не портил, окна не бил. А ведь так иногда хотелось выделиться среди ребят, проявить героизм…»
«Тебя!» — кто-то шепнул сзади и слегка толкнул Мишу вперёд.
Тот очнулся от своих мыслей и тут же испугался, что прослушал что-то важное.
— Иди сюда, Мишенька, на середину! Чтобы тебя все видели, — очень ласково сказала Ирма Потаповна. Протянула руку и осторожно двумя пальцами, словно боясь испачкаться, взяла Михаила за отворот рубахи. Как собачку вывела в центр.
И тут тон её резко сменился, стал обличающим:
— Вот наглец, который будоражит весь коллектив! — сквозь очки блеснули искорки гнева. В уголках рта белой полоской выступила слюна, словно пытаясь склеить перекошенные двигающиеся губы.
— Во-ро-на?? – удивлённо зашелестело по рядам воспитанников.
— Вот так Ворона, ну и дела! — засмеялся Исаев. — Я же говорил, что это беркут! Ребята поддержали его дружным смехом.
— Экстремист, — с серьёзным видом уточнил Соломонов. Сложил руки на груди, принял позу Наполеона. Его неприятно мутило после вчерашней пьянки. Зудел ударенный при падении локоть, который он постоянно тер.
Это не оставалось незамеченным — стоявшие рядом товарищи ощущали неприятный перегар, перемигивались, опасливо прыскали в ладошку.
— Наконец-то! — обрадовался Румянцев и шагнул вперёд. Наклонив голову набок, как бы заглядывая Михаилу в глаза, показушно удивился: — А то мы и не догадывались, кто это нас терроризирует! Ан вот это кто!
От такой клоунады в задних рядах воспитанников начался открытый хохот. Те, кто стояли ближе, едва сдерживались.
Ирма Потаповна не могла понять, чем вызвано веселье. Она не была уверена в правоте своих слов. Но то, что любой интернатовский ребёнок озорничал, она не сомневалась. А дабы эти проказы не перешли в серьёзное правонарушение, решила, что поступает правильно, устроив наглядное бичевание Михаила. Раз уж попался. Пусть другим будет неповадно.
— Ну что? Теперь тебе не отвертеться! — продолжила она. — Что скажешь ребятам в своё оправдание? И сейчас утверждаешь, что шёл из туалета?
— Да, я шёл из туалета… точнее… ну… на ужин была селёдка… — Михаил решил объяснить всё по порядку.
Но всеобщий хохот ребят прервал его, и он замолчал.
— Селёдка! Сам как селёдка! Селёдка в туалете! Ловил селёдку в туалете на ужин… — детская фантазия развивалась мгновенно, не зная границ.
— Тебе не стыдно? — возмутилась воспитательница. — Ты ночью вот так же был от меня, как сейчас! Даже полотенце у тебя от бега свалилось.
— Ничего оно не свалилось, я его сам снял… — продолжил оправдываться Михаил.
— Бобёр, скажи, сколько раз он тебя сбрасывал? — крикнул кто-то из задних рядов.
— Руки коротки, чтобы меня сбросить, — важно ответил Паша Матвеев, стоя в первом ряду. Самодовольно усмехнулся, выставив напоказ два своих огромных белых резца.
Все засмеялись.
— Чем он тебя запугал? — спросила заведующая, будучи уверенной, что Михаил вполне мог обидеть Павлика.
— Обещал завтрак отобрать! — выкрикнул кто-то из ребят.
Снова грянул смех.
— Ну, раз Матвеев боится сказать, может, среди остальных найдутся смелые воспитанники? — обратилась она к ребятам.
— Да не сбрасывал он меня! — снова возмутился Матвеев. С издёвкой добавил: — Он, наверно, литовца скинул!
— Пусть бы только попробовал! — возмутился Андрис, пробираясь ближе к центру. — Я бы ему пинка отвесил!
— Питерский, вся надежда на тебя, признавайся! — громко предложил Соломонов. Его веселила ситуация. В голове стало легче от веселья, но во рту чувствовался дискомфорт.
— Да, да, да! — отозвался Николай басом откуда-то сзади. — После дождичка в четверг…
В лице Ирмы Потаповны отразилось крайнее возмущение:
— Неужели вы все трусы, и никто нам ничего не расскажет? — повысила голос заведующая.
— Ворона нас потом всех заклюёт! — прозвучал искажённый писклявый голос спрятавшегося Витюни.
Но все его узнали, и снова громко рассмеялись…
К воротам интерната подъехал автобус, чтобы везти воспитанников на завтрак, и несколько раз призывно посигналил.
Девочки решили, что данная разборка их не касается, и стали постепенно покидать здание. Только одна из них не уходила. Это была Наташа Осиновская. Она единственная всё это время не смеялась. Стояла позади заведующей, в упор смотрела на темечко опущенной головы Михаила. Словно хотела проникнуть внутрь, очутиться в одном теле, придать сил, поддержать. Ей было безразлично, скидывал Миша кого, или нет. Просто она чувствовала, что он самый хороший парень и должен продержаться ещё чуть-чуть. Ведь осталось совсем немного — никто не посмеет лишить их завтрака.
Михаил чувствовал взгляд Наташи, но не мог поднять глаза. Ему казалось, что она верит заведующей. И между ними разверзается непреодолимая пропасть.
Прозвенел звонок, приглашающий воспитанников ехать в столовую. Увидев, как девочки занимают места в салоне транспорта, мальчишки, прячась за спинами друзей, начали выкрикивать:
— Долой экспроприаторов! Вся власть советам!
— Землю крестьянам!
— Хлеба!
— Кушать хотим!
— Дайте еды!
Ирма Потаповна в бешенстве обвела коллектив взглядом:
— Раз так, то вы отсюда никуда не уйдёте, — в гневе закричала она, — и останетесь голодными пока не скажете, кого, кроме Матвеева, этот негодяй сбросил ещё!
— Да он меня совсем не… — начал было возмущённый Павел.
— Прекрати скулить, Бобёр! — не сдержавшись, взвизгнула воспитательница.
Учащиеся оторопели — наступила тишина. Ещё никто из педагогов не называл их по кличкам. И тут, после нескольких секунд паузы воспитанники словно сорвались с цепи. Будто Ирма Потаповна откупорила дверцу, за которой много лет копилась обида и недовольство подростков.
Детский ор накрыл её с головой:
— Жрать давай!
— Забастовка!
— Умираем, но не сдаёмся!..
— Молча-а-ть! — завопила женщина, краснея от гнева. Казалось, что её пунцовое лицо сейчас взорвётся, окрасив все вокруг алым цветом.
Михаил стоял в центре и не знал, что делать. Он чувствовал себя виноватым, что не мог доказать воспитательнице свою непричастность. И вот теперь из-за него останутся голодными друзья.
Ирма Потаповна подняла руку к лицу, поправляя очки, словно защищаясь от направленных на неё полных ненависти взглядов и криков подростков.
— Негодяи, трусы, мерзавцы, — кричала она, разбрызгивая слюни, — из таких, как вы, вырастают предатели!
Её очки прыгали на носу. Она в упор уставилась на Витюню — любимчика, последнюю свою надежду и опору. Но тот протискивался подальше от центра, прячась за спины товарищей.
Кто-то затянул песню:
— Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг»,
Пощады никто не желает…
Её дружно подхватили со всех сторон.
Яворский с Румянцевым выскочили в центр и начали дирижировать, размахивая руками. Разноголосое пение заполнило все помещение, стало нарастать…
— Я сам скажу! — неожиданно раздался голос Михаила.
Мгновенно все притихли. Наступила пауза. Дирижёры опустили руки и повернулись. Песня оборвалась на полуслове. Воспитанники с удивлением уставились на своего товарища. Недоумевали.
— Кого же? – мгновенно успокоившись, спросила заведующая. Словно утопающий, схватилась за соломинку.
Михаил медленно обвёл взглядом окружающих ребят.
— Вот его! — он указал пальцем на Соломонова. Глаза заискрились охотничьим азартом, коротко взглянул на Наташу. Встретился взглядом, почувствовал, что всё это время она была вместе с ним, переживала клевету и насмешки ребят. И никакой пропасти нет вовсе, а есть чувство неведомой ранее душевной близости и понимания.
— Кого, кого? — Соломон сделал шаг вперёд и навис над Михаилом. Ощущение гадливости во рту мгновенно прошло. — Ну, ты, Ворона, повтори, что сказал!
— Я сбросил Соломона! — громко повторил Михаил и выпрямился во весь рост. Высоко поднял голову, готовый получить удар в лицо. Но вместо этого ощутил в руках матерчатые уголки матраса и мысленно изо всех сил рванул их на себя. Увидел, как что-то мерзкое, беспомощное, осталось барахтаться на голых пружинах.
В наступившей паузе, тихо, почти в унисон неуверенно прозвучали слова Румянцева и Яворского:
— Да… точно…
— Мы видели это… сегодня ночью!
Соломонов внимательно посмотрел на них, что-то припоминая. Погладил рану на локте. А затем вдруг обмяк, словно из него вынули стержень, на котором держалось тело. Ничего не сказав, стал расталкивать ребят, пробираясь к вешалке.
— Ура Вороне! — раздался чей-то неуверенный, едва слышный клич.
И мгновенно со всех сторон на стоящую в центре воспитательницу, Михаила и двух старшеклассников обрушилась лавина всеобщей радости и восторга:
— Ура Вороне—охотнику!
— Ворона — герой!
— Ворона сбросил Соломона!
— Ворона — лучший!..
Все эти многочисленные возгласы неожиданно перешли в безудержное веселье.
Ребята хохотали и хлопали друг друга по плечам и спинам. Всё потонуло в смехе.
Не успевшие выйти на улицу девочки вернулись и тоже смеялись, заражённые всеобщим ликованием. Хохот звучал со всех сторон, оглушал, перерастая в безудержный праздник.
И только Ирма Потаповна не знала, что делать. Она чувствовала в речи Михаила подвох — посягнуть на Соломонова было невозможно! И всё же тот признал поражение! Её накрашенный рот то растягивался в беспомощной улыбке, то кривясь, сжимался в подозрительном недоумении, вытягивая вперёд сморщенные сильно напомаженные губы. Она смотрела на хохочущих ребят, пытаясь уловить тайный смысл происходящего.
Но только открытый, весёлый, добродушный ребячий смех летел ей в лицо!