Валерий Суховей
Для своих восьми лет Артём рисовал довольно умело. Люди, конечно, получались пока плоховато, а пейзажи и натюрморты – очень даже похоже. Так считали не только его родители, но и учителя. А главное – дядя Женя, мамин брат. Он был настоящим художником, на городских вернисажах выставлялся. Хотя внешне сильно отличался от образов Карандаша или Тюбика, сказочных человечков из весёлых книжек. Он часто приезжал по выходным в извечном чёрном свитере и джинсах. Без берета и банта на шее. Вот стрижка у него несовременная, прямо как у писателя Гоголя, а усы – пышнее гоголевских, рыжие и забавные. С другими замкнутый и легкоранимый, Артёмка любил беседовать с дядей о жизни, не боясь быть непонятым. А тот невзначай открывал племяннику такие истины, которые ещё не успели донести до мальчика вечно занятые родители. Казалось, дядя Женя знает ответы на все вопросы, а ещё – забавные рыбацкие байки и старые русские песни.
Сегодня дядя заявился по своему обыкновению без звонка и, шумно поприветствовав сестру, выяснил, что её муж опять засиделся в гараже. Тогда он отпустил Артёмкину маму готовить ужин, а сам прошёл в комнату к мальчику. Парнишка сидел за столом у окна и сопел с кисточкой в руке над большим листом бумаги.
— Что рисуешь, дружок? — поинтересовался дядя Женя, поздоровавшись и потрепав коротко стриженую голову племянника. Мальчик обрадовался приходу дядюшки и, ответив на приветствие, проговорил:
— В школе будет конкурс ко Дню Победы.
Дядя склонился над картинкой: из величественной звезды на суровом гранитном постаменте, окаймлённом множеством цветов, торжественно сиял Вечный огонь.
— Хорошо, — одобрительно кивнул дядя Женя. — Только что же пламя у тебя получилось очень уж скромное, невысокое?
— Ну, оно такое и есть, — пожал плечами мальчик. — Где-то на полметра, ну, может, чуть повыше. Я своими глазами видел.
— Так это ведь не фото, ты картину рисуешь. — Дядя вздохнул, взял стоявший у стены стул и, подсев к племяннику, как-то очень серьёзно спросил: — Знаешь, зачем горит Вечный огонь?
Артёмка смущённо произнёс:
— В память о павших на войне.
— Это понятно, — кивнул дядя. — А как ты думаешь, они видят его?
Такой вопрос удивил Артёмку:
— Нет, конечно. Они же… павшие…
— А ты представь, что те солдаты глядят сюда с небес! — сказал дядя Женя, бросив взгляд в окно на подкрадывающийся вечер. — И чувствуют, как этот огонь зажигает в наших душах искры гордости и признательности за их великий подвиг. Огонь — аллегория, то есть символ светлых эмоций и выразитель сердечной памяти о погибших бойцах. Так разве может быть это пламя на твоей картине таким маленьким?
Артём задумался; почему-то защипало в носу и захотелось проморгаться. Отец рассказывал о родственниках, убитых на давней-давней войне с фашистами, но мальчик сейчас понял, что они сражались, спасая и его, их дальнего потомка…
— Но ведь надо рисовать по-правдашнему. Иначе это неправильно. Не как в жизни! — сказал мальчик с каверзным выражением, оценивающе взглянув на дядю.
— И кто же тебе это сказал? — задал вопрос тот, почувствовав, что мальчишка повторяет чужие слова.
Артём отвернулся и со вздохом проговорил в сторону:
— Карманов…
— А-а-а! — понимающе протянул дядя Женя. И потом тихо спросил: — А он кто?
***
На прошлой неделе в продлёнке рисовали на асфальте. Прямо перед входом в школу, на площадке, где проводятся линейки на первое сентября. Это стало событием: обычно «продлёнщики» сидели в классе, стараясь не привлекать внимания учителя и занимаясь кто чем.
Конец апреля выдался прохладным, но солнечным; асфальт возле школы просох. Всем желающим выделили на нём по квадрату, и Олеся Михайловна, молодая улыбчивая учительница, сегодня дежурившая в группе продлённого дня, вывела ребят, дала каждому по кусочку мела и сказала, что темой будет «Первомайское солнце».
Артём не понимал, почему Первомай – праздник весны и труда. Разве весну надо праздновать не в начале марта? А праздник труда… Ну да, опять родители повезут его на дачу, которую надо прибирать от зимнего запустения. От праздника там будет только одно – когда отец нажарит шашлыков под вечер. Короче, что рисовать – Артём не представлял.
Он оглянулся на соседей. Алина Полушкина рисовала кошку, греющуюся под солнцем. Наверно, хотела показать свою Лизку. Только её кошка чёрная, а мел белый. Вася Тришин изобразил трактор, над которым развевался флажок и почему-то воздушные шарики. Володька Сорокин…
Но тут подошла Олеся Михайловна. Её красная косынка выбилась из-под воротника пальто и стала похожа на пионерский галстук, как у Пети из старого мультфильма про Красную Шапочку.
— Что же ты не рисуешь, Астахов?
Артём стушевался:
— Не придумал, что …
— Ну как же… «Солнечный круг, небо вокруг…» Ты знаешь такую песню?
— Нет…
— Ну да, — покачала головой Олеся Михайловна. — Почему-то сейчас её не исполняют… Там мальчик нарисовал солнце в небе и подписал: «Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я!»
— А разве так бывает? — с сомнением посмотрел Артём на учительницу.
— Понимаешь, у него такая мечта. Вот у тебя есть мечта?
Артём задумался. Он догадывался, что это, должно быть, не такая мечта, вроде мороженого по воскресеньям или не учить стихи к Новому году. Мечта — это что-то серьёзное и трудновыполнимое. Вроде как стать самым богатым. Или самым сильным. Или самым знаменитым. Но почему-то Артёму такие мечты казались совсем не важными. В конце концов он проговорил:
— Наверно, есть…
Учительница положила руку ему на плечо и сказала:
— Вот и нарисуй мечту! И солнце!
Мальчик встретил добрый взгляд Олеси Михайловны, улыбнулся и кивнул.
— Ну, вперёд! — ободряюще воскликнула учительница и пошла дальше. Хорошая… Жалко, что она не ведёт их класс…
И Артём вспомнил: есть заветная мечта! На море побывать! Родители всё обещают, обещают, а никак не везут его к морю. Вдруг его озарило: если сегодня первое место займёт, то мечта обязательно сбудется этим летом. Он уверенно нарисовал сначала ровную линию горизонта, потом море с мелкими завитушками волн, на берегу — пальмы с раскидистой шевелюрой листьев на макушке, а на воде — яхту. Белую, роскошную, с сильными парусами. И солнце над ней.
Мальчик оглядел свой рисунок. Чего-то не хватало.
Подул ветерок, закручивая пыль на асфальте, небо сделалось серым, стало зябко. Поэтому Артём пририсовал солнцу глаза с пушистыми, как у Олеси Михайловны, ресницами и широкую улыбку; а от солнца — длинные лучи, тянущиеся и к яхте, и к пальмам. Сразу будто потеплело. И он теперь окончательно уверился, что мечта сбудется.
…Юные художники подошли вместе с Олесей Михайловной и с Игорем Кармановым, неуклюжим парнем из девятого «А». Его в жюри назначили, потому что он в какую-то там художественную студию ходил.
У Артёма от волнения сердце забилось так, что он подумал – его стук слышали все, кто был рядом. Карманов, высокий очкарик в модной рыжей куртке, хмыкнул, разглядывая рисунок Артёма:
— Ну, сюжетик банальный: «белеет парус одинокий»; только нарисовано несколько эклектично.
Из заумных слов Карманова Артём не понял, причём тут бананы, оттого напрягся и ощутил какой-то жар в голове…
— Вроде всё реалистично, — продолжал долговязый Игорь, — а тут это солнце мультяшное! Глаза… Рот… И чего улыбка такая широкая? Это же не Буратино… По нормальному, улыбка не может быть шире, чем расстояние между зрачками глаз.
Поникший Артём перевёл взгляд на учительницу, но она серьёзно сказала:
— Что же, исправляй!
Карманов подтянул лямку школьного рюкзака, болтавшегося за спиной, и пошёл дальше. Толпа ребятни двинулась следом. Кто-то хихикнул… Олеся Михайловна громко зацокала каблуками по асфальту, удаляясь.
Артём встал рядом с нарисованным солнцем и ботинком поскрёб с боков неправильную улыбку. Хорошо стереть не получилось, только смазалось всё. Солнце теперь выглядело глуповатым. И несчастливым.
Опять стало холодно.
***
Артём закончил свой рассказ. Дядя Женя заметил, что паренёк даже дышать стал чаще — так переживал.
— И какое место ты занял?
Мальчик понурил голову.
— Да никакое… Там не присваивали места… — выдавил Артём и покраснел, потому что это как раз была неправда. Дали и первое место, и второе, и третье. Но не ему.
— Интересно, а ваш Карманов видел, как солнце улыбается?
— Да откуда я знаю! — все ещё находясь под впечатлением воспоминаний, пробурчал Артём.
— А ты? Ты сам-то это видел?
Такой вопрос был неожиданным для мальчика. Он обернулся, широко раскрыв синие глаза, и нерешительно произнёс:
— Нет…
Дядя Женя смотрел в окно, куда-то далеко-далеко, в облака. Его усы растянулись от едва уловимой улыбки:
— А я видел!
— Что, правда? — недоверчиво, но с явным ожиданием утвердительного ответа спросил мальчик.
— Ага! — сказал дядя Женя, светлея лицом. — Не в городе. А когда я в родную деревню на рыбалку езжу. Даже не за рыбой — просто места детства навестить. Речка наша, конечно, не Волга, но вполне широкая. В твоём возрасте я туда-сюда переплыть её не мог. Ага… Подъезжаешь на знакомое место ещё затемно. Но летом рано светает, ты знаешь… На берегу сядешь, удочки закинешь, ждёшь. А солнышко ещё где-то там, вдали, за рекой, за полем, за горизонтом. Прохладно. Над водой туман стелется. У-у-у, чего в нём только не почудится, страсть! Вот небо светлеет; понизу слоистые облачка редкими полосками. У земли с того берега краснеть начинает. Солнце, значит, встаёт. Ага… И облака перед ним сначала чёрные в контровом освещении (это значит против света), потом тоже красными становятся. И вот солнышко на полкруга из-за облаков вышло, а туман не рассеялся ещё. И кажется: у солнца усы на пол-лица, да борода снизу — от облаков. Играет солнышко, смеется. С ним рядом небо белое, а в зените – даже не синее, а какое-то лиловое, фиолетовое. Красотища! Это видеть надо! Ага… Как всё оно покажется над берегом, тут и туман не поможет — смотреть глазам больно: такое делается солнце яркое, золотое, волшебное! Тогда уж о поплавке вспоминаешь, поглядывать начинаешь. Глядь — а рыба-то клюёт! Правда, улов когда какой выходит… Но уж карасей всегда отхватишь.
— А караси, они какие?
Дядя Женя усмехнулся и, положив палец на запястье, показал Артёмке.
— И-и-и, разве это рыба… — разочарованно проговорил тот.
— Ну да, не щуки! Но наш кот Савелий уплетает их за милую душу: во рту хрустит, за ушами пищит, в носу урчит: «ур-р-р»!
Дядя Женя обнял племянника и шутливо боднул его в лоб. От дяди пахнуло каким-то вкусным одеколоном и сигаретным дымком. Артём засмеялся. А потом, чувствуя на своих плечах руку доброго друга, всё же спросил:
— Ты ведь это придумал?
— Ну, если маленько, — прошептал дядя ему на ухо. И уже в полный голос добавил: — Только это не выдумка, а фантазия. Я смотрел на восход солнца как художник. Понимаешь?
— Ага! — подражая дяде, выпалил Артёмка.
— То-то, «ага»… Рисовать надо с воображением. Может, другие это тысячу раз видели, а ты им сумей всё так изобразить, чтобы все удивились! Даже маковое зёрнышко наших фантазий покажет мир таким, каков он и есть: удивительным и прекрасным!
— Дядьжень, а меня на рыбалку возьмёшь? А то отец это дело не любит…
— А что вставать рано, как?
— Я смогу! — загорелся парнишка. — Зато рассвет увижу. В тумане…
Усы дяди Жени опять вытянулись в улыбке:
— Возьму, раз желание имеешь. Может, даже с ночёвкой, если родители разрешат. Дочка со мной не ездит, а с тобой уж мы порыбачим! Летом, в каникулы, а?
— Ага! — радостно закивал мальчик.
В комнату вошла мама:
— Парни, пора к столу. Отец звонил, подходит.
Дядя Женя встал и, выходя из комнаты, наставительно сказал племяннику:
— В другой раз не стесняйся рисовать солнцу широкую улыбку. Оно именно так и улыбается! Уверяю тебя!
И уже из коридора до Артёма донеслись негромкие слова дяди, обращённые к маме:
— Тамара, а вы ведь давно на юге не были…
И что-то ещё, чего Артём не расслышал, потому что схватил кисточку и, быстро-быстро макая её в гуашь, увлечённо принялся рисовать огромные языки пламени, исходящие из факела Вечного огня. А разноцветные — золотые, оранжевые, алые — искры взлетали к высоким ультрамариновым небесам, превращаясь в звёзды победного салюта.