Иван Быков
Капризный отец
Рассказы
От автора
— Милый читатель, если ты ещё тот фрукт, то полезай на фонарный столб, ведь там висит груша, которую нельзя скушать. Представляешь, столб сразу станет фруктовым деревом, на котором сидит ворона.
Много не сиди, а то «офонареешь». Ведь ты — порох, а я — спичка. Давай-ка, лучше бабахнем! Что загрустил, приятель?
— Когда папа купил новую машину, он продал старую, я теперь боюсь.
– Чего?
– Мне сказали, что мама собирается купить нового мальчика. А куда она денет старого? Неужели продаст?
— Это тебя-то? Конечно, но это здорово! Если станет продавать, то я тебя куплю, ведь ты мне нравишься, приятель.
— А зачем?
— Как зачем? Зажарю и съем! Но это будет не скоро, лет, примерно, через сто. Зато целых сто лет мы будем с тобой играть в догонялки и путешествовать, идёт?
— Идёт, это, дядя, а покупай меня сразу за шесть рублей. У тебя есть деньги?
— Конечно, есть. Вот, держи!
— Тогда играем. Чур я считалка.
Эники-беники ели вареники,
Эники-беники, хлоп!
И вышел пузатый матрос.
— Послушай, малыш, вот уже полчаса я не могу поймать тебя, прости, но я устал. Разве могу я угнаться за быстроногим оленем, я просто задохнулся. Иди, купи себе мороженное в вафельном стакане, и мы отправимся путешествовать по моей книге.
Шляпа
Отец купил себе шляпу, пушистую, кофейного цвета.
Пришёл, жмурясь от удовольствия, снял, по-рыцарски склонив голову, забрызганный дождём прибор и похвастался перед нами, мол, знаете как в ней удобно и тепло.
А мы были очень и очень заняты, мы вместе с мамой шили. Мы были так заняты, что когда мама опустила ноги с дивана, чтобы бежать на кухню, то Лёва удержал её, закричав:
— Мама, ший, шай, шуй, шей!
А я уколол до крови палец.
— Эх, шляпы вы! – обиделся отец, недовольный тем, что мы им не восхищаемся.
Он разочарованно положил шляпу на стул и ушёл.
Мы шили, а отец гремел на кухне сковородкой и ворчал.
— Алексей, щи в холодильнике, оладьи на тумбочке, какао в кружке, — кричала мать, давая понять отцу, чтобы он ел сначала первое, потом второе и третье, а не наоборот.
Наконец, я сумел пришить пуговицу. Она, словно золотая лепёшечка, накрепко приварилась белыми нитками к синему небесному лоскуту. Я намного обогнал Лёву, тот тыкал иголкой мимо пуговицы и не мог попасть в дырочки.
— Надо быть метким! – сказал я ему. – У меня учись!
Положил лоскуток на колено маме и аккуратно воткнул иголку в подушечку. Дело сделано, можно оглядеться. Вижу, в коридоре на стуле лежит кузов от кофейного цвета машины.
«Отец принёс» – обрадовался я и, крикнув,
— Чур моя! – бросился к стулу.
Ближе подбежал, вижу – шляпа.
«Ух, ты! Откуда? Неужели отцова? Здоровская какая. Толстая, тяжёлая».
Надел шляпу на голову, в зеркало глянул, смешно, точно машина на голове застряла, а глаза, как колёса.
Лев и мать на диване сидят, шьют. Подождите-ка?
— Сейчас, — говорю, — перед вами предстанет джентльмен и фокусник Чапли Чарли.
Влез в отцовы башмаки, взял его зонтик и с печальным видом, надвинув шляпу на уши, прошёлся к дивану.
— Ой, — удивилась мать, открыв рот так, что был виден белый круг её зубов, — откуда такой чудесный клоун взялся? А что за котелок у тебя на голове, неужели шляпа?
— Мам, — ревниво закрыл глаза матери Лев, — сюда гляди, как я шью.
Какой противный Лев, не даёт матери на мои фокусы полюбоваться.
Не успел я, подкинув шляпу вверх, поймать на кончик зонтика, желая покрутить, опять подбросить и нахлобучить на голову, как вышел отец, отнял атрибутику и сорвал такую репризу. Но теперь неопознанный, как говорится, в горячке шитья объект загипнотизировал Льва.
Он забыл иголку, лоскут и пуговицу, слез с дивана, широко раскрыл рот и глядел на шляпу как на восьмое чудо-юдо.
— Ма, на машину похожа, посмотри, — открыл он давным-давно открытую мной Америку.
— Точно, — восхитилась мать и рассмеялась. – Отец, ты не шляпу купил, а машину. Что же ты купил машину, а она без колес?
Отец жевал и промычал что-то неопределённое. С кухни вкусно пахло поджаренными оладьями.
— А, поняла, — рассмеялась мама, — обычно человек на машине ездит, а в данном случае она на человеке. Правда, Вась. Лев?
— Нет, — сказал я быстро
— Да, — заявил упрямый Лев.
Так в нашем доме появились сразу и шляпа, и машина в одном предмете.
В воскресенье родители уехали на дачу, и мы остались одни. Я достал шляпу и решил досадить противному Льву.
— Что это? – повертел я шляпой, как летающей тарелкой.
— Папина шляпа, — убежденно сказал Лев.
— Нет, это машина, — отрезал я и начал «бжикать» и бегать из угла в угол.
Лев начал бегать за мной и просить, чтобы и ему дали.
— А что тебе дать? – остановился я, растягивая от удовольствия рот до ушей.
— Машину мне дай.
— Гм, а где ты видишь машину? Дурак, ты, что ли? Это же шляпа.
Довольный, надел шляпу и шагаю, как на параде. Лев как толкнет меня.
— Что тебе? – смеюсь.
— Шляпу.
— Это машина.
— Дай машину!
— А это шляпа.
— Прекрати!
— Что прекратить-то? Тебе шляпу или машину?
— Маши… нет, шляпу.
— А у меня машина.
— Дай машину, машину дай!
— Не ори, у меня шляпа!
— Машина, машина.
— Шляпа, шляпа!
— Я скажу отцу.
— Ябеда-карябеда! Ябеда-карябеда! Что, захлюпал, за-хлю-пал, ля-ля-ля-ля!
Короче наказал я Льва. Он ушел от меня. Уткнулся в стену носом и начал упрямо повторять:
— Машина, машина. Машина….
— Машина, машина, — начал я злиться. – Заткнись!
А он, как не слышит, твердит:
— Машина, машина, машина….
— Лев, замолчи! Какая же это машина, ведь нет колёс?
А он, вот ведь упрямец.
— Машина, машина, машина, — твердит.
Надоел. Подошёл и швырнул шляпу.
— На, подавись!
А он повторяет:
— Машина, машина….
— А давай, колёса приделаем? – я схватил коробочку с пуговицами. – Лев, выбери четыре самые большие.
У Льва глаза высохли. Он надел шляпу, покрутился, подражая мне, на одной ножке, прокричал трижды « Я Чапля» и, вполне довольный, отдал шляпу мне. Вообще-то он, Лев, ничего, упрямый только.
— А какого цвета нужны колёсики? – сыпнул он пуговицы на пол.
— Лев, укатятся же! Ищи белые, хотя они быстро загрязнятся. Давай лучше чёрные!
Если бы мать видела, как мы с Лёвой шили. Зря, потом, отец на меня ругался, мы с братом поровну виноватые.
Минут через сорок машина была готова. Мы поехали на ней тоже на дачу. Мы перевезли морковь – стручки красного перца, капусту – луковицы, яблоки – клубки разноцветных ниток.
Потом, машина застряла в грязи – в песке, и нам пришлось тащить её трактором – отцовым сапогом.
А потом мы страшно проголодались и пришлось нам оставить технику прямо в ремонтной мастерской среди «Таврий», «Линкольнов», «Бэмвешек», «Фордов», т о есть вперемежку с нашими кепками и шапками.
Мы как раз подвесили машину на подъемнике, набив её брюхо батарейками, проводками и двигателем, а тут чайник с кухни засвистел.
А потом мы съели по сто порций всего-всего, я ещё съел сто, а Лев только пятьдесят, он же маленький.
А потом мы засопели носами. И мне приснился ужасный сон. Отец бежал на четвереньках по улице, страшно рычал, а глаза у него светились, как фары. К его ушам были привязаны веревочки, а сверху восседал шоколадного цвета автомобильчик с чёрными колесами и хохотал звонким голосом.
В этот вечер отец едва не умер от возмущенья, а мать едва не умерла от смеха. Я долго ничего не мог понять и тоже чуть не умер от страха. Один Лев спал, как убитый, ведь это так трудно – быть шофёром.
И я одежду прятал в кастрюле
История, рассказанная капризным отцом и записанная мамой
«…Алексей натащил с десяток бутылок. Взялся мыть – устроил хрустальный праздник.
— Молодец, — хвалит мать, стараясь не мешать, — сдашь и шоколадку себе купишь.
Восьмилетний мальчуган кряхтит и ёжится, только бы успеть до прихода отца.
Эх, лучше бы не вспоминать, — накликал, вон уже басистое ворчанье слышно в коридоре. Отец сразу догадается, зачем понадобились бутылки.
— Что же вознамерился купить? – спрашивает он грозно, потирая руки и приподнимая крышки кастрюль.
— Порошок, — шепчет мальчуган.
— И надеешься этот «салат» отстирать?
Бутылка выскользнула из рук, с грохотом упала на пол.
Фонтан брызг долетает до носа отца, виснет на левой ноздре блестящей капелькой, словно украшенье туземца. Сын испуганно смотрит в злые, как ему кажется, глаза, в которых отражаются огоньки от лампочек.
— Да, — кричит отчаянно, — я отмою!
Новая тёмно-зелёная курточка с бесчисленными кармашками и замочками, которая вызывала невольный хохоток счастья у мальчишки, теперь скомкана им и спрятана… в кастрюлю. На неё-то родитель наткнулся. Хватило ровно на два дня.
Мать через стекло двери напряжённо следит за тем, как отец вертит залитую чем-то тёмным куртку, и молит Бога, только бы не стукнул, ведь может сгоряча ударить.
У маленького, с тонкой шеей, взъерошенного пацанёнка в потемневших глазах застыли крохотные слезинки страха.
Но отец неожиданно хохочет и прячет курточку назад в кастрюлю.
— Пожалуй, это родственное, — бормочет он, вызывая недоуменье, — мне было, как и тебе, сынок, тоже восемь лет. К празднику отец сшил мне чудесный костюм из тонкого голубого сукна. И вон на Пасху мы собрались пойти семьёй в гости. Я был так счастлив, бесконечно застегивая и расстёгивая блестящие металлические пуговицы моего костюма, так весел, что мне не сиделось на сундуке, куда меня усадили. Я бросился навстречу входившей матери, желая в очередной раз поразить её своей красотой, брат выставил ногу и, споткнувшись, я стукнул рукой по вносимой тарелке с крашеными яйцами.
Кажется, штук пять или шесть яиц упало и разбилось. Мать брату и сестре дала по три красных яйца, а мне в наказанье всего два, да и то оба жёлтые.
Я ужасно обиделся, закапризничал и, не взяв яиц, выбежал на улицу. Пусть, решил, идут без меня.
Нашёл в углу сарая бутылку, которая стояла рядом с аккумулятором от отцовского «Москвича», нацепил её на палку и начал изображать снайпера. Бутылку вверх слегка подброшу – ружьё перезаряжу и стреляю вслед своим родным – метко выбиваю яйца из рук противного брата. Я, увлекшись, «стрелял», то с одного угла, лёжа в лопухах, то с другого, то с лестницы, стрелял, пока у меня не закололи иголочками, не защипали руки.
В бутылке было немного остро-пахнущей коричневой жидкости, совсем чуть-чуть, вот она-то и протекла по палке, попала на руки, забрызгала одежду.
Ладони я отмыл в воде, а вот на полах пиджака, на рукавах и даже на брюках моего голубого, нового костюмчика появились дырки.
Тебе, Алексей, повезло. Ты, если не ошибаюсь, вылил на себя отработанное масло, точнее мазут, а я тогда вылил на себя электролит, серную кислоту. Хорошо, хоть в глаза не попала. Так что не тушуйся, брат, с кем не бывает, но самое смешное то, что и я спрятал злополучный костюм тоже в кастрюлю, которую мать выставила для просушки на дрова».
Мы с Лёвой стояли перед капризным отцом, которого теперь звали Алексей Львович, и держали в руках кастрюли, в которых мы собирались варить «красную» и «цветную» капусту, то есть спортивную куртку и рубашку. Я хотел объяснить отцу, что это Лев придумал одежду по кастрюлям рассовать, но не стал, так как, если честно, то мы это оба придумали.
— Это у вас фамильное, — сказала мама, не зная, не то ей сердиться, не то смеяться.
— Да, — отвечал отец гордо и капризно поджал губы, — это наша фамильная черта.
Так что мы ни в чём не виноваты.
Большие фантазии маленькой Чиниты
Две недели мы упрашивали капризного отца купить нам живую обезьянку, и он пообещал, да-да, он нам пообещал!
— Вася и Лёва, — сказал он, хитро улыбаясь, будет вам Новый год по-африкански.
— Ура! – закричали мы дружно.
И вот, дождались. Как всегда с отцом вышло приключение.
***
— Разве я виновата? Зачем закрыли меня в клетке и оставили одну, не выслушав чистосердечного признания. И вы бы, дорогие хозяева, поступили соответственно, справедливости ради.
Так хныкала маленькая обезьянка Чинита, которую наказали за плохое поведение в гостях в прошлую субботу. Она кричала:
— Представьте, вы услышали жаркий спор между собакой и кошкой. Да, курчавый пудель Харитон ворчливо доказывал пушистой Матильде, что бутерброды падают колбасой вверх. Он доказывал, а она не соглашалась, он доказывал, а она не верила.
— Бутерброды всегда падают маслом вниз, — мяукала противно кошка.
— Вверх! – рявкал пудель, — колбасой вверх!
— Не-е-е-е-т вни-и-и-из.
— Верх! Вверх! Вверх!
Что мне оставалось делать? Я решила помочь бедным животным. На кухне я нашла злополучные бутерброды, забралась на холодильник и провела научный эксперимент. Я сбрасывала один за другим бутерброды с маслом и с колбасой, наблюдая, как они падают.
Опыт удался на славу. Правы были и пёс Харитон и кошка Матильда: большинство бутербродов падало колбасой вверх, а маслом вниз.
Если бы вы видели, как собака и кошка виляли хвостами, как благодарили за великое открытие. В свою очередь они помогли мне: мигом съели сброшенные бутерброды – навели на полу кухни порядок.
Внимание Чиниты привлёк висевший у зеркала ярко-синий, как клочок тропического неба, костюм. Завтра у малыша Лёвочки в детском саду будет Новогодний карнавал. Утром беленький мальчик примерял пышный наряд Звездочёта и, хохоча от счастья, показывал обезьянке язык.
«Вау, — подумала маленькая Чинита, — а почему бы и мне не стать для хозяев мальчиком-помощником. Ведь я могу устроить им весёлый праздник».
Ловкие маленькие ручки нетерпеливо развязали капроновый шнурок, и шалунья распахнула округлую дверцу клетки.
Спустя мгновенье, она чёртиком вертелась перед зеркалом, красуясь в синей накидке, обшитой красной лентой и в высоком колпаке.
— Йес! Я свободна! – визжала она от восторга. – Я избалованная девочка с задорным носом и красивым хвостом легко превратилась в смешного мальчишку!
Как здорово остаться одной в просторной квартире, где столько дверей, шкафов, ящиков. Какое множество соблазнов!
Проказница огляделась: с чего бы ей начать?
А чтобы вы придумали, дорогие мальчики и девочки, желая угодить папам и мамам? Вы бы обязательно показали им то, что больше всего любите.
Втайне малышка Чинита часто тосковала по далёкой и жаркой стране.
— Я устрою праздник – Новый год в Африке, — решила Чинита, приплясывая и хлопая в ладошки. – Так все звездочёты на свете делают.
И вспомнился ей жаркий берег озера. Вспомнились друзья: крокодил Лу и сёстры черепашки Тото и Тити. Лу перевозил её на другой берег, на жёлтый песок, где она с черепашками купалась, загорала и бегала наперегонки.
— Я всегда побеждала, — похвасталась Чинита, залезая на край скользкой ванны и включая воду, — и как чемпион съедала по два банана, вот.
Скоро в переполненной ванне плавало чудище – кожаный плащ, туго свернутый в трубу. Там же двумя пирогами плавали две шапки: белая песцовая и рыжая лисья.
Вскоре на жёлтом покрывале широкой кровати взгромоздился телефонный стол на трёх тонких ножках. На столе поместился стул с красной шляпкой сверху. Разное бельё помогло нарядить птицу, фантазия – оживить.
— Бедный Мотя, у всех праздник, — пожалела забавного страуса обезьянка, — а ты опять сидишь на своём гнезде, в котором куча яиц.
Все блестящие шары и другие игрушки, которые уцелели и не побились, сняла быстрая Чинитта с нарядной ёлки и сложила в гнездо страусу.
На верхней полке гардероба в спальне нашлись разноцветные полотенца. Фантазёрка связала их, и получился ужасно длинный удав — Пыш.
Пыш растянулся по всей комнате, заполз на ёлку, с неё — за рамки картины на стене, потом пролез под столом и замер на зеркале, умильно улыбаясь.
Большая куча белья и одежды, накрытая одеялом, превратилась в огромного слона – Ого. У слона был шланг от пылесоса, вместо хобота, глаза – тарелки и серый чулок – хвост. Обезьянка ласково оглядела друзей.
— Вау, как же я рада снова увидеться с вами, — она нежно прижала ладони к подбородку. – Разрешите поздравить вас с наступающим Новым годом! Разрешите угостить вас вкусненькими кушаньями. Давайте дружно чихнем – апчхи! Правильно, у меня есть кокосы для крокодила, мороженное для страуса, торт для удава и различные салаты для слона.
Добрая Чинита, как настоящая хозяйка, не скупилась. В ванну она разбила все сорок яиц, ведь крокодил Ли был очень голоден.
В шапки налила по стакану подсолнечного масла – угостила на здоровье черепашек Тото и Тити.
Страусу Моте досталось не только мороженное, но и целый ворох пирожных, правда, слегка надкушенных.
Удава Пыша накормила на славу, перемазав «от ушей до хвоста» сладким кремом.
Больше всех повезло слону Ого. Салатов было много, и куда только не сыпала их щедрая рука Чиниты: селёдку под шубой уместила в бархатную шляпу, а винегреты рассовала по карманам.
Отброшена последняя тарелка, и теперь друзьям не мешало хорошенько повеселиться.
— А хотите снега, много снега, не холодного, а нашего южного? – крикнула отчаянная Чинита.
Друзья, разумеется, были не против этого.
«Мешки со снегом» лежали тут же на кровати. Обезьянка вытаскивали из спальни тяжёлые подушки, вспарывала и трясла их. Метель из лёгкого пуха, который летал по всем комнатам, привела её в дикий восторг.
— Вау, — она носилась вихрем по комнатам, заглядывая то в ванную, то в спальню, то в столовую. – А вот и Новый год! Сейчас ещё не то будет, гоп-ля-ля! Предлагаю весёлую игру: будем швырять друг в друга ботинками, сапогами, кроссовками! Ну, удав Пыш, берегись!..
***
Отец проснулся, испуганно встал и огляделся. На месте висел синий костюм младшего сына Лёвы, сияла игрушками ёлка.
«Слава Богу, — вздохнул, — пока обошлось без фантазий живой обезьянки». А ведь он хотел купить и подарить сыновьям Чиниту, маленькую мартышку, которую предлагал ему пьяный фотограф за символические 2004 рубля. Они договорились о встречи у тира.
Пока ребята спали, отец оделся, вышел и… крупно зашагал в другую от тира сторону.
Когда Лёва проснулся, он увидела сидевшую на стуле синюю плюшевую обезьянку. Малыш обрадовался, засмеялся и, тут же, принялась играть с нею. А отец смотрел на него с грустью и вспоминал маленькую живую Чиниту с её большими фантазиями.
— На год Собаки обязательно заведём пса, — пообещал он мне и подмигнул.
— Хочу обезьяну! – я нахмурил брови точь-в-точь как отец.
Отец тоже нахмурил брови точь-в-точь как я и капризно поджал губы:
— Не вредно хотеть, — пробормотал он скороговоркой, — но надо в Африку лететь у обезьяньих родителей разрешение просить, чтобы они могли к нам Чиниту отпустить. Я уже слетал, но папаша хвостом замахал, на меня накричал, и разрешения не дал.
Я удивился, неужели у обезьянок родители тоже очень капризны?
— А почему же он не дал? – я посмотрел на отца подозрительно.
— Потому что Чинита плохо себя вела. Садись и послушай, что устроила маленькая обезьянка.
***
Так я и узнал про Новый год по-африкански.
Гибель «Варяга»
— Ваш дед не только мечтал стать моряком. Он для этого силу воли закалял: осенью плавал в пруду, в дождь ходил босиком и целыми днями пел мужественную песню про крейсер «Варяг».
— А что это за песня такая? – удивились мы с Лёвой.
Отец губы оттопырил от обиды, а нос вздёрнул.
«Опять капризничает», – увидев его таким, сказала бы мама. Но отец переживал. Он был потрясеён! Как! Мы не знаем такой замечательной, такой героической вещи.
Он встал и рванул басом:
Наверх вы, товарищи, все по местам!
Последний парад наступает…
Торжественная песня, громкая и парадная. Нам с Лёвой понравилась. Так понравилась, что мы тоже встали, руки по швам и, я с правой ноги, а брат (мне назло) с левой, замаршировали.
— Раз, два, левой! – крикнул я, расширяя ноздри и улавливая запах горелого молока.
— Лаз, два, лёвой! – вопит радостно Лёва.
— Лёвой, Лёвой! – подхватываю весело.
— Васей, Васей! – парирует Лев.
— Зачем в школе военные парады отменили? – присел передо мной отец, сурово глядя мне прямо в глаза.
Я растерялся и пожал плечами, мол, не знаю.
— Жаль, — встал отец. — Помню снежный февраль, за окном вьюга повизгивает белой хрюшкой, а мы сидим в классе.
Ольга Ивановна так таинственно говорит:
— Ко дню Советской армии в школе будет проходить художественный смотр песни. Мы тоже участники. Кем бы вы хотели быть: лётчиками, танкистами или моряками?
Тут я как закричу:
— Моряками!
— Гусев, — удивилась учительница, — какой у тебя, тихони, голос капитанский. Формируй команду корабля.
— Крейсера «Варяга», — гордо выкрикиваю я, — я и песню знаю!
— Хорошо, — обрадовано говорит Ольга Ивановна, — ты нам её не споешь?
Как не спеть? Грудь так и распирало.
Я стал, как и мой дедушка, ноги шире, руки по-военному – по швам и гаркнул во все легкие:
— Наверх вы, товарищи, все по местам!..
Тут в горле у меня что-то «отодраилось», защипало, и я, красный, со слезами на глазах, поперхнулся.
— На обед давали щи по-флотски с куском мяса и котлеты на второе. Ты где пропадал? – сочувствующе обняла меня учительница. – Не поел, вот и не поётся.
— Я с записочкой, — говорю, — на улицу Первомайскую бегал к директору.
Ольга Ивановна ахнула. Вышла на минутку и попросила вожатую сводить «капитана к коку в кубрик».
Пока я ел флотскую пищу, в классе списали песню и спорили о том, какую форму готовить на смотр.
От мысли, что я тоже буду маршировать в бескозырке с шёлковыми ленточками, я пришёл в такой восторг, что, закружившись, едва не сбил учительницу.
— А ты, Гусев, у нас капитан, — остановила и важно сказала мне Ольга Ивановна, — тебе нужна особая форма. Я думаю, вы с отцом её обдумаете. В субботу репетиция, готовься командовать.
Понимаете, мои мужички, мои будущие воины, чтобы одержать маленькую победу, нужно долго кормить большое войско.
Представьте, со второго класса уже капитаном назначают, такой в мою сторону зюйд-вест.
Команду я начал комплектовать с того, что удачно выбрал боцмана-лоцмана – вашего дедушку.
— Боцмана, который похож на бочку? – хихикнул Лёва, всё сильнее принюхиваясь и морща нос.
— Время горит, время подгорает, то есть поджимает…
— Нет, это каша у нас подгорает, — первым спохватывается Лёва.
Отец схватился за голову. Мать, уходя, велела помешивать кашу с тыквой, а он забыл.
Три кока атакуют кухню с наскока. Кто-то наступает кошке на хвост, та дико взвывает. А по кухне стелется едкий дым.
— Пропали, — сокрушается отец, — погорели.
Но мы не погорели.
«Мужики, вы и есть мужики», — сказала потом мама, удивляясь, почему это мы наворачиваем пригорелую, пропахшую до горечи дымом пшёнку. Она не догадывалась, что каша-то флотская.
— Пап, — напомнил я, споласкивая тарелку, — мы ждём, ждё-м.
Тот не понял.
— Я ем, – развел руками, — ем, ем.
— Есть и мы умеем, а ты рассказывай, рассказывай нам, капитан Врунгель.
— Слушаюсь, юнги! Так вот, надоумил меня боцман на ленточках бескозырок якоря золотые нарисовать.
Поставил меня перед зеркалом и стал учить команды подавать: «Отряд, на месте шагом марш! Раз, два, левой, левой, левой! На месте стой! Раз, два! Вперед, шагом марш! Песню запевай!..»
Мне одно не нравилось, все будут в бескозырках, а я без фуражки, все в матросках, а я в рубашке. Не капитан, а шантрапа какая-то.
И вот в субботу заявляю отцу, то есть боцману, своему лоцману, что я в школу не пойду.
Стою, зареветь готовый, а мой боцман-лоцман улыбнулся хитро, потом встал, отдал честь и доложил:
— Товарищ капитан, приказ выполнен, форма готова!
— Какая форма?
Выхожу в столовую, а на диване… У меня хохоток изо рта так и посыпался, слёзы высохли, ещё бы: белеет капитанская фуражка с золотым якорем на околыше, а рядом белые перчатки, рубашка с чёрными погонами и кортик в ножнах на золотой цепочке.
В форме я стал стройным и высоким, сантиметров десять, не меньше, прибавил.
И тут на меня такое накатило, прямо озарение. Такое, что я корабль смастерил.
— Настоящий?
— Не совсем, но красивый и большой. Брус обтесал, на него набил брус поменьше – палубу. Приладил трубу, две мачты и пушку. Покрасил в голубую краску и подписал «Варяг». Потом мы с вашим дедом якорь сделали, такой огромный, что я на нём мог повиснуть, сверху привязали толстую веревку.
— И Лёва мог бы на нём удержаться?
— Конечно. Покрасили мы якорь в красный цвет: «Варяг» синий, а якорь красный, красиво так!
В школу их принёс, все в классе так и ахнули. Ну, я представил ребятам вашего дедушку, и мы начали перед ним демонстрировать отрядную выучку.
Я впереди, за мной ребята якорь несут, а с краю, чтобы было виднее, четверо несут макет корабля.
Матросы в голубых бескозырках стоят ровным четырёхугольником.
Живо я это представлял, жалея, что у нас нет таких смотров, а то я бы тоже был капитаном. Одел бы фуражку, китель и стал бы сразу на десять сантиметров выше. А Лёву взял бы в юнги – знай, палубу драй, к морской жизни привыкай.
— Ну и как, отличились вы на параде? – Горю я душой.
— Ещё как отличились, а я особенно. На последней репетиции парад адмирал принимал.
— А какой, пап, адмирал? – удивился я, не скрывая зависти.
Наверное, настоящий, пропахший табаком и морской солью, весь в шрамах и орденах. Седой, обветренный, бронзовый. Брови, как махрушки, усы сивые, а глаза, как у нас, у мальчишек, восхищённые. Голос, небось, сиплый, но могучий. Похлопал бы меня по плечу и сказал: «Беру на корабль в кругосветное путешествие».
— Как, какой адмирал? Учительница наша Ольга Ивановна.
Тут отца мне жаль стало, ну, какой же адмирал – учительница. Взять, например, нашу Надежду Львовну, маленькую, в очках, с тоненьким голосом. У неё и ладонь мягкая, душистая. Если ласкательный адмирал, понять можно, но морской, сурово-стихийный.
Я разочарованно хмыкнул, и отец «оставил штурвал». Вдруг закапризничал, рукой махнул и морскую повесть оборвал.
О том, как произошёл парад, мне рассказала мать. Оказывается, отец и впрямь отличился.
После генеральной репетиции подходит к нему сосед по парте Коля Попов и говорит по-свойски:
— Алёш, как друга просим, можно, я якорь понесу, а Витька с Серёгой корабль?
— Ага, я завтра прикажу вас переставить, — пообещал тот, ведь он же капитан.
На перемене к Алексею прибежали оба «якореносца», чтобы узнать, кого из них он заменять собирается.
Капитан растерялся, вправду, а кого? Скажешь, Кузю, он спросит, а почему меня? Скажешь – Дрюню, он тоже спросит, а почему? Что делать?
Коля посоветовал испытать их: кто из окна на якоре спустится, тот и понесёт.
Идея интересная. Завязали на конце каната узел. Встали семь самых крепких пацанов, чтобы канат держать, а Кузя, ему первому досталось, вниз спустился и повис.
Его заякорили на землю, потом и Дрюню заякорили. Оба не испугались.
— Ладно, Алёша почесал затылок, — продолжим, — и зычно крикнул. – Эй, обратно на якоре поднимайтесь на корабль. Кто заберется сюда, тот и победил!»
Теперь первым поднимали Дрюню. Он ухватился за края, как за руль, крикнул было: «Поехали!», подпрыгнул и… бж-ж-ж, упал в траву. Якорь-то деревянным был, вот концы и отломились.
Капитану понравилось командовать.
— Раз Дрюня упал, то Кузя несёт! – объявил торжественно.
А нести-то уже, оказывается, нечего, одни обломочки.
Можно было гвоздиками эти обломочки сбить, но капитан с горя заехал Кольке Попову в ухо и с рёвом убежал из класса. Злополучный якорь спрятали подальше в шкаф.
А утром уже парад. Всё же кто-то из ребят, может, Коля Попов, а может, Кузя с Дрюней, догадался скрепить якорь гвоздями. Так вот Кузя с Дрюней остались на месте, а вот корабль несли теперь двое других, то есть Витька с Серёгой.
Все, кто нёс атрибутику: флаг, якорь, макет корабля на параде команды поворотов не выполняли. У них была другая задача – стоять ровно и идти ровно.
Парад принимают ветераны войны, директор школы, директор завода.
После Гимна Советского Союза старшеклассник Виктор Васильченко попросил у военрука, майора Юрия Васильевича Ефремова, открыть парад. Тот разрешил.
Прошли в шлемах танкисты, смешно, вперевалку, невпопад. Ещё бы, в шлемах им ничего не слышно, а потому и сбились, хотя песня «Три танкиста, три весёлых друга» всем понравилась.
Следующим шёл второй «Г», то есть моряки.
Чёрные глаза капитана горели. Он не шёл, а вибрировал, как струна. Малыши-матросики звонкими, словно хрустальными, голосами выпевали: «Врагу не сдаётся наш гордый Варяг»…
И ладно, и складно, майор-военрук крякнул от восхищения, любуясь капитаном. А он ног не чуял. Команды отчеканил, рука в белой перчатке лихо щелкнула у козырька.
Остались повороты.
— Отряд стой! Раз, два! На-пра-во!
Гордый «Варяг» дрогнул и дал крен. Двое несущих макет остались на месте, а вот двое дружков, то есть Витька с Серёгой привычно исполнили команду, то есть повернулись.
Витька попытался пододвинуть плечо под корабль, но неумолимо прозвучала новая команда: «На-пра-во!»
И «Варяг», скользнув задней частью по спинам, начал тонуть.
Раздался грохот и хохот. Крейсер свалился на пол…
— Отряд, нале-во!
Но отряда больше не было, Витьке попало по ноге, он вскрикнул. Любопытные оглянулись и… развернулись совсем в другую сторону. Получилось, кто в лес кто по дрова – одни вправо, а другие влево.
Ребята, державшие якорь, тоже оглянулись и якорь, накренившись, стукнул Дрюню по бескозырке, так, что та слетела.
Матросы, с огорченными лицами, глядели вниз, на утонувший крейсер.
Во рту несчастного капитана пересохло. Он густо покраснел и разом позабыл все слова. А зрители кругом, потрясённые замечательной театрализацией гибели легендарного «Варяга» захлопали в ладоши.
Юрий Васильевич шагнул к тонущему капитану на помощь, подхватил его, поднял высоко, поздравляя.
«Зачем я поставил Витьку с Серёгой, зачем поломал якорь? – изогнулся Алёшка и закричал с горьким плачем. – Я плохой капитан. Я сгубил крейсер «Варяг» и его команду!»
Второму классу «Г» дали первое месть, а самому лихому командиру – грамоту, однако капитаном Гусев Алексей, ваш отец, больше не был, закапризничал и всё.
Самый лучший самурай на свете
У нас половина класса записалась на карате.
Акатов — тренер суровый, командует по-японски и гоняет до седьмого пота. Ему хочется, чтобы мы к новому году были готовы к соревнованиям «Белый пояс». А потому он требует, чтобы мы и дома занимались «Камаите», то есть закрепляли точность движения и технику.
Я тренирую Лёву. В первую очередь обучаю его японскому счёту. Я заставляю его прыгать выше и сурово командую:
— Ичи, ни, сан, си, го, року, сичи, хачи, кю, дзю!
То есть, я считаю: раз, два, три… и так – до десяти.
Лёве занятие очень нравится, а кому не понравится, когда на японском языке считают? Но прыгает он низковато и слишком уж бестолков!
Говорю с братом сурово:
— Яме — стоп! Когда я что-то объясняю, ты должен поднять руки и сказать по-японски: «Ос», то есть «понятно». Тебе понятно?
Лёва радостно кивает. Он думает, что всё так просто!
— Йои! – реву.
То есть нам надо приготовиться. Брат выходит и наклоняет голову.
— Джэ дачи!
Пусть станет в полную стойку и начнёт прыгать вместе со мной.
— Хадзимэ!
Но до чего же брат несерьёзный. Исполняет команду «Мокусо», — глаза закрывает, да ещё улыбается.
— Отвечай, когда тебе понятно? – напоминаю я сурово и еще раз показываю стойку готовности после команды «Йои!».
— Дже дачи! Хадзиме! Лев, начинай!
Брат кое-как подпрыгивает, при этом скрючивается, как старый дед.
— А где твоё «понятно», Лев?
— Забыл.
— Не забывай. Начали! Йои!
— Осы, осы! – тоненьким голоском кричит, как ужаленный, Лев.
Я тру щеки, кусаю губы, морщу лоб – сколько же объяснять?
— Да не «осы», а «Ос», то есть «понятно». «Йои» сделал, а потом «Дже дачи», понял?
— Понял.
— Не пищи, а грубее, как японец, говори. И не «понял» говори, а «Ос», понял?
— Осы….
Жалко, что я не оса. Так бы и ужалил дуралея.
— Запомни, Лев, кучка ос села на нос! И хватит хихикать! Ос! Ос! Ос!.. Повторяй.
Одеты мы соответствующе – каждый в кимоно. У меня есть пояс, а брату он пока не положен.
— Ладно, — поднимаю руки, — «Ясуме» — отдохни. Стань и посмотри, как надо делать. Посмотри, как отрабатывается «Камаите». Сегодня тренировка посвящается отработке приёмов руками и ногами, ясно? Это левосторонняя стойка, видишь? Называется «Хидари зенкусу дачи».
Лев кивает, широко раскрыв глаза и рот.
Тут незаметно отец вошёл. Взгляд хмурый, широкий нос капризно вздёрнут. Стал и наблюдает, чем это мы занимаемся?
Лев присел отдышаться, сделал вид, что сильно устал. Слабоват он ещё для карате.
Демонстрирую готовность — «Йои», становлюсь в левостороннюю стойку — «Хидари зенкусу дачи» и начинаю ката. Надо показать Льву всё, что я умею. Я подпрыгиваю и слегка приседаю. Правая нога впереди, согнута так, что пальцы стопы находятся точно под коленом. Левая нога сзади, прямая. Я сосредоточен, я в «Киме».
Затем я напоминаю брату.
— У нас прыжки. Лев, ты понял? – спрашиваю строго.
— Ага, — кивает тот, сияя от счастья, — понял.
Я отворачиваюсь: «Не «Ага», а «Ос»! Эх, не кусали тебя осы. Сразу бы запомнил! Взмахиваю руками, и мы прыгаем, громко кричим:
— Ичи, ни, сан…
— Что это вы тут на американском языке тарабарите? – решился напомнить про себя отец.
— Ги-ги-хи! – присвистнул я. – Отсталый ты, папка, ведь это же…
— Понял, понял, — отец сморщил лоб и поднял палец, затем подмигнул мне. – Схватка немецких рыцарей. Дер, ди, дас, ду-у!
Тут уж я за живот схватился.
— Ты что, пап, с ума сошел? Ха-ха-ха-ха! Ой, не могу!
— А, ясно, французские шпаги!.. Что смешного? – отец капризно поджал губы. — Пока тренируетесь без оружия.
— Ху-уууу! – и смеюсь, и морщусь. – Не угадал, не отгадал!
— Не угадал, не угадал, — запрыгал Лёва на одной ножке, – не отгадал, не отгадал. Это Я-по-ни-я, осы?
В голубых глазах отца загорелся живой интерес, они у него посветлели, стали тёплыми и ласковыми.
— Страна восходящего солнца? – сказал он с уважением. – Маленькая, но очень гордая и самостоятельная.
Широкий нос отца сморщился, открытый рот расползся в улыбке.
— Японцы не потерпели бы такой жары и запаха пота. Перед занятиями надо комнату хорошенько проветрить…
Хлопнули форточки на одном и на другом окне — отец не церемонился. Свежий, пахнущий морозом воздух хлынул в комнату.
— Лет двадцать с лишним назад, — оглянулся отец, — я видел суровый фильм «Гений дзюдо» и даже мечтал стать самураем.
— Кем, кем? – не поняли мы с Левой.
Отец поджал губы и выпятил грудь.
— Не кем, а кем-то! В Японии, знаете, как говорят: «Цветок сакуры – первый среди цветов; воин – первый среди мужчин; самурай – первый среди воинов».
Бледное лицо отца окаменело, мы с Лёвой тоже стояли хмурыми и гордыми.
— Самурай, если он истинный самурай, останется верным кодексу чести – бусидо – до конца и не свернёт с «пути воина».
Отец говорил торжественно, спокойно и твёрдо. Казалось, что у нас с Лёвой тоже твердели руки и ноги, твердели и наливались мужеством сердца!
— Если в семье самурая родился мальчик, то вся его суровая жизнь была военной школой. Главное, в семье имелся фамильный самурайский меч, который передавался от старших братьев к младшим, после их гибели. Настоящие герои – суровые и беззаветно храбрые.
Мурашки поползли по моей спине, я сразу представил себя воином – самураем. Хотя…
— Пап, но ведь мы не хотим воевать, — я вспомнил правила нашего клуба. – Акатов, наш сенсей, то есть учитель, говорит, что карате – это мышечный праздник. Нам драки запрещены.
Отец лёг на спину, посадил на живот Лёву, и они поскакали: «Ичи, ни, сан, чи, гоп, гоп, гоп!
Хотя драки были запрещены, но если перед тобой такой огромный мальчишка, как папа, да ещё с шевелюрой мягких тёмных волос, с озорными глазами и сопящим, как у паровоза, носом, то, как тут не напасть.
Зажмурив глаза и взвизгнув от восторга, я бросаюсь в атаку, Лёва тоже визжит, и начинается весёлая дребезня… совсем не по японским правилам. Кричим мы и хохочем на весь дом.
А потом мы все трое сидим в кресле и слушаем, что рассказывает отец.
— В нашем возрасте в моде была канадка – короткая спортивная причёска, которая мне сильно нравилась.
Родительские мягкие пальцы поворошили волосы на моей макушке, ущипнули ушко у Лёвы.
— Но я, прочитав в одной замечательной книге о жизни самурайской семьи, решил немедленно заняться самопеределкой.
За полрубля мне выстригли и выбрили сзади волосы до затылка.
Я вырезал из дуба меч и отполировал его до блеска.
У меня на кровати была подстелена грубая белая ткань. Я называл себя пиратом, а её парусиной. Из неё я сделал себе кимоно. Сам обшил кусок материи и вырезал круг, чтобы просовывать голову. Заодно сделал прорези – для пояса.
Книгу перечитали все мальчишки класса. Все наделали себе длинные родовые мечи, все обрили до затылка голову и поклялись быть настоящими самураями, способными выполнять священный долг – «Гири»
Отец, вздохнув, с улыбкой посмотрел на маленького самурайчика – на Лёву, который умудрился уснуть в неудобном месте — прямо в кресле, в неудобной позе – сидя.
— У меня не было младшего брата, и в случае моей гибели, я был обязан переломить меч на три равные части. Я начал приставать к матери и к отцу, требуя, чтобы они купили мне брата. Были скоплены деньги, но зимой маленьких детей нигде не продавали, а рожать мама почему-то не захотела.
Конечно, я был в отчаянии. Хурасава погиб в жесткой схватке, но его брат Тудзиоко женился на девушке самурайского рода. Когда у них родился сын, его нарекли Хурасавой, и дух бесстрашного воина перешёл в тело мальчика. Как я хотел брата!
Решив стать самураями, мы с ребятами начали усиленно заниматься спортом. На лыжах старались съезжать с самых высоких гор – укрепляли дух.
Очкарик Неупокоев «накалякал» такие стихи, что их мгновенно выучили и превратили в песню, которую пели день и ночь. Скоро это нам пригодилось.
Не успел наш класс оглянуться, а на носу праздник – 23 февраля. Надо к «смотру военного строя и песни» готовиться.
Остались после уроков, а Марина – староста спрашивает: «Вам, мальчишки, что больше нравится: фонарики электрические или лобзики?»
Мы от подарков гордо отказались, а вот на смотр «Строя и песни» попросили девчонок придти в длинных, цветных, ярких халатах. На ноги попросили их обуть сабо на толстой подошве. А потом мы показали девочкам, как сделать из жёлтой бумаги японские шляпы.
Они – сёстры – будут провожать героев на битву, и ждать тех, кто вернётся.
Когда девчонки ушли из класса, я предложил петь песню не всем, а только Потапову и Чурееву, так как голоса у них самые подходящие – хриплые и жуткие. А остальные должны были бесстрастно, басом петь припев.
Классная руководительница у нас заболела, и военрук разрешил классу не участвовать в смотре, а потому удивился, когда увидел нас в списке, в пример поставил, вот, мол, какие в седьмом «Б» самостоятельные. Решили и в этом году не подкачать.
Мы теперь выступали в старшей группе.
Класс вышел, как положено, но стал двумя колоннами: мы с мечами за спиной отдельно, девчонки отдельно. Стоим суровые, спокойные, ни на кого внимания не обращаем. Зато на нас все оглядываются.
Девчонки заволновались – слабый они народ, бесхарактерный. А мы — самураи. А на дело самурай идет с мёртвым сердцем, ему не нужны эмоции. Если бы из нас кто рассмеялся, то он тут же вышел бы и на глазах у всех сделал харакири, то есть убил бы себя!
Командующий приблизился и удивлённо поинтересовался: «Какой род войск? Повара что ли с весёлками, не пойму?»
Мы стоим молча, мол, погоди, поймёшь, погоди, сам увидишь! А он опять спрашивает: «А кто командир?»
Я – первый среди других – склонил голову.
Директор на нас показал и подозвал военрука, мол, кто они?
Юрий Васильевич крутанул браво ус и улыбнулся нам, как настоящим героям.
А по залу песни гремят: то «Канарейка жалобно поёт», то «Наверх вы, товарищи, все по местам», то про танкистов ребята в шлемах бацают.
Дошло до нас. По залу прошёл ропот, а потом наступила любопытная тишина, будто в первый раз увидели, как выступает седьмой «Б» класс.
Нам всё равно. Девчонки перешли на другую сторону зала и, разделившись на две группы, стали по обе стороны от судейского стола.
Я спокойно ждал.
Потом я вытащил меч и глухо сказал: «Самурай всегда защищает Родину и дом. Он – воин. Его единственная дорога – путь воина, его оружие – меч. Мы, прощаясь с сестрами, отдаём им цветы сакуры».
Тут мы подошли к своим слегка опешившим девчонкам и отдали по яркому белому цветку, который каждый держал терпеливо в левой руке.
«Сёстры» низко нам поклонились, но тут же выпрямились – они гордились «братьями».
Мы быстро построились и повторили, как священную молитву великие слова:
«Цветок сакуры – первый среди цветов;
воин – первый среди мужчин;
самурай – первый среди воинов».
Мы достали мечи и, потрясая ими, разделились на две группы, решив показать ритуал священного боя.
Погибших самураев было трое. Мы ходили вокруг них, обещали отомстить, обещали позаботиться о них самих и, главное, передать их мечи братьям.
Пели мы угрюмо и хрипло. Начинали Потапов и Чуреев:
Профессия – воин — сурова –
Спать на снегу и шагать по огню!
Выполнять своё данное слово,
Отдавать хлеб и ужин коню.
Мы все с бесстрастными лицами подхватили припев и запели грубыми голосами:
Путь воина, путь воина
Пройди достойно!
Умри! Но честь семьи не урони!
Мы самураи,
Мы самураи,
Мы лучшие воины страны!
Голос у Потапова страшный, а у Чуреева жуткий – мороз дерёт по коже.
Мечом ем, бреюсь мечом.
— Помни всегда о мече родовом! –
В самурайской семье учат сына.
Я выпятил челюсть вперёд и насупил брови.
Путь воина, путь воина
Пройди достойно!..
Мы, суровые и неприступные, прошли мимо стола жюри.
«Сёстры» махали белыми цветами сакуры, а затем, присоединились к нам, и мы, пройдя по кругу, вернулись на прежнее место.
К празднику девчонки купили нам электрические фонарики, лобзики, а ещё каждому сочинили и спели весёлые частушки.
Никакого места нам не присудили, наше выступленье обошли удивительным молчаньем. А военруку, нам потом сказали, директор объявил выговор.
Позже, в старших классах, когда мы стали изучать военное дело, Юрий Васильевич на одном из уроков признался, что ему наш отряд самураев ужасно понравился. Он даже попросил переписать ему слова той песни, какие написал очкарик Неупокоев.
Вот так историю рассказал отец! Я разом почувствовал себя самураем.
— Пап, а меч? Я же старший сын, и родовой меч переходит ко мне.
— Тише, а то Лёву разбудишь.
Отец виновато улыбнулся, лукаво покосился глазом в мою сторону.
— Меч уплыл. Пацаны – отрава! – дразнили нас, ну и по весне, зашвырнули его в Дон, в полую воду.
Я кинулся плыть за ним, но меня не пустили.
Книжку попробую найти, если не заиграли. Раз изучаешь японский язык, единоборства, то почему бы тебе не познакомиться с самураем Хурасавой?
Я обнял отца. Хорошо, что он не поплыл в ледяной воде за мечом, ведь мог и утонуть. Что мне великий Хурасава, когда передо мной сидел самый лучший самурай на свете.
Его ласковые пальцы теребили мои волосы, и я сделал «Мокусо» — закрыл блаженно глаза.
Галоши
Наш папа раскапризничался — дождь, сырость, прошу купить мне галоши.
Мама сразу пропела: «Куплю тебе, Алёша, я новые калоши, калоши настоящие, красивые, блестящие».
Мы с братом Лёвой так и подскочили от восторга, здорово мама сочиняет, но мама сказала, что эти стихи давным-давно сочинены.
— Зачем же тебе галоши? Неудобно как-то, все без галош, один ты, как человек в футляре.
— На нас надвигается модный шквал! — с пафосом отвечал отец. — Англия щеголяет в блестящих, Франция в узконосых, надетых на цветные шерстяные носки, а то и на портянки, Италия, наконец, пустила в распродажу разноцветные галошки по типу Сабо на толстой подошве. Я буду зачинателем грандиозного дела, его подхватят — всем захочется калош. Калоши по песку, калоши по тундре, хе-хе, калоши в пищу крокодилам, калоши-лодочки, в конце концов. По берегу походил, сел и речку переплыл. Калоши-кровати — в одну лёг, другой накрылся. Представляешь, как воспрянет наша фабрика калош, наша калошевая страна «Красный богатырь». Богатырь разом проснётся.
Мы слушали папу и прыгали от восторга. Брат прыгал как лев, ведь его звали Лёва, а я как кот, меня зовут Василий.
Потом мы прыгали от нетерпенья, поджидая мать из магазина. Мать поставила коробку на подоконник и вышла переодеться, а мы прыгали и визжали:
— Купила ма папоше на ноги две лодоши, лодоши-лодки, чёрные селедки!
Потом Лёвка попросил:
— Ма, а можно мы посмотрим, ну, можно?
Мы начали приплясывать и петь:
— Можно? Можно? Можно?
Котёнок Филипп сидел под диваном и боялся вылезти, так громко мы просили.
— Можно, — ответила, наконец, мама, спешно собираясь на работу. К двенадцати ей надо было успеть в детский сад. Она работала там воспитательницей.
Коробка немедленно перекочевала на середину стола.
— Лев, — толкнул старший младшего, — ножницы неси.
— Давай не резать. Длинным шнуром комнату перегородим
— Ладно, — согласился я и потянул за петельку.
Верёвочка собралась узелком. Я потянул сильнее — не развязывается. Пришлось резать. Размотали бечёвку, а она на две ровные половины разделилась. Наверное, мама специально так завязала, чтобы мы не дрались.
Раскрыли мы коробку и ахнули. Лежат прижатые друг к другу две чёрные и впрямь блестящие лодочки. Дно снаружи ребристое, как шляпка гвоздя, а внутри красной материей оклеено.
Не прошло минуты, как мы с Лёвой усердно надували щёки и громко гудели — перевозили бочки с бензином на автозаправочную станцию для нашего огромного гаража.
Не знаю почему, но мы всегда с Львом соревнуемся. Я то этого не хочу, а вот Лёве вечно неймется.
Я только что-нибудь новое придумаю, он тут же начинает повторять как попугай. А кому это понравится?
Я подвез бензин и стал сливать по трубе в баки — бульк-бульк.
Лёва следом забулькал. Я ему говорю:
— Ты свое изобретай, нечего пузыри пускать.
Он как не слышит.
— Ой, спохватился я, — Брось курить, тут же огнеопасно!
Лёва опять сзади сюсюкает:
— Потуши спички, а то загоримся!
Я хотел заорать на него, но некогда мне, искра упала в лужицу с горючим и как вспыхнет.
И Лев следом вскочил: «Пх-х!» Лицо прикрыл, голову.
— Некогда мне, — повторяю, — не лезь! Не видишь, горим?
— Пожар! — орёт Лева. — Огонь кругом!
Никак он не даёт мне сосредоточиться.
— Отвезите бочки, — командую.
Смотрю, а Лев, дуралей, перепутал.
— Сгружай бочки! — кричит.
Зачем? Они взорвутся, и сгорит весь гараж. Но мне некогда. Отвёз бочки, сгрузил и мчусь за водой.
— Отъезжайте, отъезжайте, — тороплю шоферов, — выводите машины из гаража! Коля, садись на «пожарку» и вези воду.
Смотрю, мой Лев подался к туалету, что с ним? Слава Богу, отстал.
Гляжу, а он, олух, в новую отцовскую галошу воду налил и тащит. Коридор весь улил. Даст ему теперь отец.
Эх, я бы и сам отнял галошу и надавал по шее, но некогда, пожар, огонь к строеньям подбирается. Шланги раскручиваю, брандспойт направил, как дал струей…. Ха-ха-ха! Лев глупый на свои машины воду вылил, хочет, чтобы они заржавели?
Беда, бензин всплывает и горит на воде. Чем же ещё тушить? Ага, вспомнил, надо песком. Сейчас мигом огонь закидаем.
— Мужики! — зову. — Лопаты готовьте. Мишка, песок выгружай!
Лев, шутоломный Лев опять в туалет побежал. Во-во, пусть свой огонь водой тушит, только фиг ему удастся!
— Лев, ты чего же, с ума сошёл, в новую галошу песка насыпал, да ещё в сырую. Песок-то кошачий. Лев, ведь тебе уже четыре года. Ну, попадет тебе от отца!
Расстроился я, не хочу больше в эту игру играть.
— Ты как хочешь, — говорю Льву, — а я пожар затушил. Сыпь свой песок, а я на рыбалку ухожу.
Сходил с лопатой в сад, накопал червей, взял удочку и пошёл «на пляж». Там жарища, ну, я, разумеется, разделся и решил выкупаться, ведь после пожара я хожу весь в копоти и грязи. Объявил об этом торжественно Льву.
Он обрадовался. Разом свой пожар затушил. Песок чуть-чуть разбросал и вопит в восторге:
— Ой, как чёрт, перепачкался, пора помыться!
«Во-во, — думаю, — ты мойся, а я рыбалкой займусь, то есть в туалет схожу. Хоть тут мне удастся братца, как говорится, с хвоста сбросить, пусть не мешается. Оставил я галошу, червей и удочку в ванной, а сам взял большую книжку с цветными картинками, закрылся в туалете и начал громко читать: «В бо-ль-шом де-ле и ма-ала-я по-мо-щь хо-хо-хо-ро-ша.»
— Лёвка, — ору, — иди, делай пока море в ванной.
— А как его делать? — подошел тот.
— Как, как! Воду включи в ванной.
— Я боюсь.
— А ты сначала холодную, а потом горячую добавляй. Не бойся, я же сейчас приду.
Читаю я хорошо, складно. Через пять минут книгу прочитал, все пять листов. Вышел, чудно, у двери нет Левы, а в ванной шум, вода льёт. Ах, да, Лев море делает.
Открыл дверь и обомлел. Вода заливает мою лодку, удочку и червей. Лев их не вытащил и пробку не заткнул. Пришлось самому море делать и в сырой лодке рыбу ловить.
Всякое было: лодка переворачивалась и тонула вместе с рыбой, я сам тонул несколько раз, черви тоже тонули. Все равно наловил шесть килограммов китов и две банки килек в томатном соусе. А Лев поймал только четыре кита и шесть селёдок.
Как мы после этого проголодались!
— Лев, — говорю, — ты вынеси лодки на балкон и переверни вверх дном, пусть подсохнут на солнышке, а я пойду уху варить.
Лев, молодец, взял галоши и ушёл в столовую. А я ссыпал китов в коробку из-под галош и повёз на кухню.
Только чайник начал весело посвистывать, как отец вернулся.
Мы, с криками «Ура!», повисли на его карманах, ведь в них столько интересного.
— Говорят, мать галоши мне купила, — подмигнул отец. — Несите их сюда.
— Ага, несём!
Мы вперегонки бросились на балкон. Я опередил Льва, распахнул дверь, высунулся, а «цапать» нечего. Пропали наши лодочки.
— Лев, куда ты их дел?
Туда, сюда глянул, нет. Может, вон те вороны их утащили? В углу балкона стояли какие-то ящики. Я заглянул и так удивился. Вот они где наши галоши. Достаю, а они какие-то блёклые стали. Высохли и постарели, и ещё уменьшились. Но делать нечего. Я сую галоши Льву, мол, неси.
Отец как свои галоши увидел, так кулаки и сжал.
— Такими пусть крокодилы питаются! — вскипел. — Мать вам их дала?
— Да, — не понял Лёва, — в обед их принесла.
— Пошутили и хорош! — отец подошел к окну, раскрыл его и швырнул галоши в сторону сидевших ворон.
Зря он так сделал, мы же так здорово играли в них! Лев от удивленья хлопал глазами и едва не плакал. И почему у нас отец такой капризный?
Но, оказалось, отец вышвырнул мои, приготовленные к валенкам галоши. Его же были сброшены ветром вниз и валялись под балконом.
Вулкан
Нас всегда прогоняют из кухни родители.
Не потому, что мы таскаем конфеты, а потому, что папе и маме нужно одним попить чая и договориться о следующей экспедиции. Сидят, планируют, куда брать билеты на двоих. Отправят нас с Лёвой к бабушке и укатят на поезде или самолёте.
Они же вулканологи.
На этот раз мы спрятались под стол, накрытый золотистой скатертью.
— Ну что, – услышал я мамин голос, — едем?
Отец сидел на стуле и читал научный журнал. Я видел его огромные клетчатые тапочки, похожие на перегруженные лодки. У Лёвы чесался нос, и он тёр его кулаком. Только бы он не чихнул, я погрозил ему кулаком.
— Куда на этот раз? – пробасил папа – На острова Рюкю?.
Мама рассмеялась.
— Попробуй угадать по аромату чая? Какой я заварила на этот раз?
Я тоже стал принюхиваться, неужели в Таиланд?
По комнате разлился тонкий запах роз. Я закрыл глаза и живо представил пышную клумбу, сплошь усыпанную крупными душистыми цветами.
— Индонезия! – предположил отец.
— Садись за стол и порежь лимон, — сказала мама быстрым голосом. – Запах похож, но ты ошибся. Мы исследуем остров Минами.
Зашелестела бумага, я увидел, как большие клетчатые тапочки вздрогнули и повернулись в мою сторону.
— На Тихий океан. И сверху поглядим и под воду опустимся.
«Я тоже хочу под воду, я тоже хочу увидеть океан, чёрный остров, огнедышащий поток лавы» — желание было сильнее моего страха. В этот момент Лёва громко чихнул.
Мой затылок непроизвольно стукнул снизу по крышке стола.
— И я! – сердце моё бешено заколотилось. – И меня возьмите!
Мама от неожиданности кипяток мимо чашки пролила, а отец уронил из рук журнал.
— Ах, они подслушивают, — наклонилась к столу чёрная борода и прожужжала майским жуком, — ремень давай, Марин!
— Возьмите! – я встал с колен и с надеждой посмотрел на маму, потом на отца.
Родители переглянулись, кивнули друг другу, потом улыбнулись.
У папы глаза ночи, у мамы – океана. Сейчас и те, и те улыбались мне.
Я почувствовал, что обе стихии хотят мне счастья.
— Ну ладно, — звонко объявила мама, и нежная ямочка появилась на её загорелой щеке, — раз у тебя скоро день рожденья, то берём!
Я не выкрикивал:
— Ура! Ура! Ура! – я выстреливал из звонкой пушки.
— А меня? – плаксивым голосом затянул противный Лев, желая всё испортить. – Я тоже хочу с вами-и-и-и.
— Туда маленьким нельзя, ты к бабушке поедешь, — попытался я успокоить брата. – Знаешь, как у бабушки хорошо, у неё теперь кошка Луна окатилась. У неё котята.
— Я с вами хочу-у-у-у, — завыл Лев, вот ведь какой он упрямый.
Хорошо, что отец капризничать не стал, взял нас обоих.
***
Мы подъехали к высокому, овальному обрыву и стали ждать вертолёт у стоявшей на краю корявой сосны. Я видел скалистый берег огромного океана и завидовал дереву, которое цеплялось узловатыми корнями, как пальцами, за камни, не желая свалиться вниз. Ветер высек ей половину кроны, но оно не сдавалось.
— Это Берингово море, — сказал отец, показывая на бесконечную, сливающуюся с небом лазурь вод. – Идите и поздоровайтесь с Тихим океаном.
Обрывистый берег оседал к воде и имел пологий выступ, по которому мы легко, цепляясь за гранитные, поросшие лишайником глыбы, спустились вниз.
Кругом чайки, под ногами галька и ракушки, а впереди бушуют огромные волны. Так и набрасываются на скалы с необыкновенной яростью. Клочья пены, солёные брызги летят на жёлто-бурые выступы.
Шум прибоя, как шум боя, будоражит моё сердце: ему тоже хочется сражаться. Я хватаю камни и начинаю швырять их в накатывающиеся бело-зелёные волны. Брат не отстаёт.
«У-у-у-х, ты-ы-ы-ы-ы! У-у-ух!» — ворчит и шипит на нас океан.
А мы не боимся, нам весело.
От волн, вместе с ветром, чувствуются солёные брызги, остро пахнет йодом. По побережью и там и сям лежат зелёные и тёмно-бурые водоросли. Это он них исходит такой терпкий и приятный запах.
В кармане у меня нашёлся кусок булки. Какое счастье! Чайки разом засуетились вокруг нас и, словно голуби, задрались из-за хлебных крошек.
***
Вскоре неподалёку опустился огромной чайкой белый, с синим винтом вертолёт. И не успели мы, как следует усесться и оглядеться, как были уже над водой.
В кабине, кроме родителей сидели ещё четверо бородатых дядек. Они изучали карту.
— Вот тут извергался в последний раз подводный вулкан, — сказал смуглолицый, похожий на разбойника, бородач.
Он ткнул пальцем в какую-то точку среди голубого раздолья на карте. Внизу под нами тоже голубел и синел, сверкал под солнцем красавец океан.
— Эй, ребята, подойдите сюда! – крикнул нам пилот.
Мы подошли, заворожено наблюдая за сверкающими огоньками приборами и рычагами управления. Впереди, через стёкла была видна бесконечная гладь океана, сливающаяся в зелёной дымке с небом. Вдруг я увидел вдали два белых парохода. Куда это они плывут, наверное, в Японию?
— Меня Иваном Тимофеевичем зовут, а тебя? – оглянулся, сняв шлемофон, пилот.
— Васей меня зовут, — отозвался я, заворожено наблюдая за приближающимися пароходами. – А это мой младший брат Лев.
— Ну, Василий, что это у тебя на груди?
Тут я только вспомнил про фотоаппарат.
— Ну, щёлкни океан-то на память, — посоветовал летчик-вертолётчик, молодой, единственный, кто был без бороды, парень. – Ишь ты, ведь как живой, шевелится.
Я сфотографировал и океан, и бородатых ученых, смеющихся папу и маму с Лёвой, и самого пилота в шлеме, среди приборов.
Снижаемся! – крикнул пилот.
Вдруг вижу, вода сбоку под нами вскипела и забурлила. Из глубины вырвались клубы белесого пара, затем серо-фиолетовые клубы дыма. Запахло серой и гарью. Стёкла вертолёта мигом заволокло туманом.
Лёва испугался, за маму спрятался.
— Точные координаты, — заволновались бородачи, — и по времени точно, видите, ровно в половине двенадцатого началось извержение.
— Вынужден взлететь на безопасное расстояние! – предупредил пилот.
Мы поднялись на высоту. Все бородачи, папа и мама наблюдали в окна за тем, что происходило над водой. Щелкали фотоаппараты, работала кинокамера. Только Лёва всё ещё боялся подходить близко к окошку.
Внизу на воде возникали и лопались огромные коричневые пузыри, сверкали разноцветные стёклышки брызг. Вода из сине-зелёной сделалась рыжей.
Ветер относил в сторону плотный столб пара и дыма, который поднимался всё выше и выше, превращаясь в клубы облаков.
Я тоже хотел стать ученым-вулканологом. Я поспешно открыл общую тетрадь и записал свои наблюдения. Потом я сфотографировал вулкан с разных положений.
Тут пилот отворил дверцу выхода из кабины и кинул туда верёвочную лестницу.
— Эй, Василий, — крикнул он весело, — полетай в воздухе.
Он показал в сторону верёвочной лестницы, мол, хочешь спуститься. Я кивнул.
— Нет-нет! Ни в коем случае! – испуганно крикнула мама.
Отец её успокоил, ведь парень уже большой, что с ним может случиться.
— Пусть слазит, — махнул рукой, а потом погрозил пальцем. – Только держись, как обезьяна!
Я смело полез вниз, туда, где ревел мотор, сильно дул ветер, а верёвка стремилась вырваться из рук.
Над океаном в воздухе было здорово. Я понял, почему мои родители стали вулканологами. Ведь океан сейчас напоминал огромную чашу кипящего волшебного варева. Запах этого варева околдовал моих родителей, и меня он околдовал. Пахло водорослями и рыбой, но всего крепче пахло псиной, то есть чем-то кисленьким, тянуло сероводородом. Тут всё зависело от того, в какую сторону поворачивал пышный бело-бурый хвост, взыгравшийся под водой разгоряченный гигантский пёс.
Вот клубы пара и газа повалили ещё сильнее, потом ещё, раздался мощный гул, вода внизу начала вдруг вздыматься, как тесто, а затем лопнула там, в середине и вверх ударила стеклянный столб воды и чёрного газа.
Что, если подставить руки, ведь он рядом, высокий, метров в сто, а то и двести фонтан.
Я прижался плотно к лесенке коленками, освободил руки, и попробовал набрать в ладони вулканической воды. Дунул ветер, я покачнулся, не удержался и… полетел вниз, прямо в пасть вулкана.
— А-а-а-а! – закричал я испуганно.
***
Конечно, никуда нас не взяли. Но зато приехала бабушка и привезла собаку. Теперь у нас был свой Вулкан – четырёхмесячный, огненно-рыжий пёс.
Когда родители вернулись, он задал такую дикую и весёлую пляску, что папа воскликнул:
— Ну, Вулкан, просто настоящий Вулкан!
Трепещущий Листик
— Смотрите на последнего из братьев листьев на ветке большого дуба, — сказал отец, притормозив лыжи. – А, напротив, на высохшем стволе сидит симпатичная дама в высокой шапке из белого снега, со смешным личиком гриба трутовика. Она, видите, тянет к Листику обе руки, желая до него дотронуться, но ветви сломал ветер, оставил слишком короткие сучья.
Признаюсь честно, я никакой дамы не видел, разве что корявый сук от высохшего дуба.
На дубе по другую сторону лыжни впрямь висел одинокий листик, он был небольшим среди братьев, зато крепким, будто вырезанным из железа. Зимой он сделался бурым, и всё время вздрагивал, наблюдая, как другие листья падают на землю.
— Папа, а почему листик не слетел на землю? – спросил Лёва.
— А ты как думаешь, почему? – отец подмигнул.
— По снегу, между дубами оврага пролегала лыжня, по ней весело бегали дети и взрослые. Листику тоже было весело, он хотел сорваться и лететь следом, однако его удерживало желание навсегда остаться возле милой дамы.
Это я так объяснил Лёве. Он доверчиво махнул головой, и мы поехали вверх по дну оврага.
Уже наступила весна, но снег ещё не таял. Овраг упирался в дорожку, что вела к Михайловским дачам. Там лыжня делала поворот и вела по просеке назад к теплотрассе, то есть к началу круга.
Стоял ветреный мартовский вечер. Мы уже пробегали второй круг, и тут я остановился. Из норки, что таилась у основания сухого, корявого дуба вылез мышонок. Он учуял запах печенья, его крошки остались в колее лыжни после трапезы двоих девочек. Тут днём лыжницы фотографировали «даму», что чинно сидела на сухом стволе дерева, и называли её царицей оврага.
Бурый хвостатый комочек с большими ушами и хвостом осторожно добрался до лыжни и нырнул в ямку.
Мышонку повезло, в канаву от лыжной палки девочка уронила половину печенья, а потому пушистый комочек залез в ямку и принялся грызть сладкое печенье с таким аппетитом, что снаружи только хвостик шевелился.
Игривый ветер гнал впереди по лыжне коричневый палый лист. Было такое ощущенье, что это бегут мышата.
Я отстал, делая вид, что хочу прокатиться с горки. А на самом деле мне хотелось понаблюдать за смелым мышонком. Я выглянул из-за сломанного дерева, на котором слоёным кремом высилась шапка снега, краем глаза уловил движение рыжего пятна.
С пригорка мышонка заметил голодный молодой лис. Мышонок был для него лакомством. Конечно, пахло людьми, но в овраге всюду пахло людьми, главное, не пахло порохом.
«Ого, вышел на охоту!» — подумал я, замирая.
Листик, казалось, тоже увидел ярко-рыжего зверька, бежавшего к лыжне и вздрогнул: сейчас тот схватит мышонка.
Он трепетал всё сильнее, не зря провисел всю зиму, пришла пора рыцаря совершить подвиг перед дамой.
Вот дунул порыв ветра, Листик оторвался, закружился и упал в ямку рядом с мышонком, выставив наружу длинный черешок. Ямку продувал ветер, оттого черешок листа тоже шевелился.
Рыжий охотник подкрался близко и, прыгнув, ударил лапами.
Увы, он поймал обычный дубовый лист, а мышонок успел убежать.
Потом ветер подхватил Листик и унёс далеко от милой дамы. Но царица оврага успела благословить рыцаря на подвиг, и он его совершил.
Так я и объяснил папе и Лёве исчезновение листика, который вот уже вторую неделю весны встречал нас радостным трепетом.
Отец задумчиво осмотрел следы, похожие на собачьи, потом улыбнулся:
— Получается, дубовый листик спас жизнь мышонку? Молодец! Ну что, дадим ещё кружок, фантазёр?