Митька Микушкин уныло стоял в углу комнаты.
— Не ел я сметану! Не ел! — выкрикивал он. — Наташка слизала, а ты на меня нападаешь!
Улучив удобную минуту, он со всех ног бросился из дому, по лестнице залез на чердак, быстро втащил её вслед за собой.
— Ну и сиди теперь там до самого вечера! — мать погрозила ему ремнем. — Только посмей спуститься!..
Немного успокоившись, Митька достал ящичек с книгами. Взял одну из них, придвинулся ближе к свету, стал читать.
Любовь к чтению ему передалась от отца, который, пока был жив, на последние деньги покупал книги в райцентре. Часто он читал сыну отрывки из какой-либо повести или романа. Не случайно в школе Митьке больше всего нравились уроки литературы.
Отец погиб нелепой смертью: сушил погреб и задохнулся в угарном дыму. Кроме Митьки — он тогда учился в седьмом классе — на руках у матери осталось ещё двое детей: Андрей десяти лет и Наташка, которая только что пошла в первый класс. После похорон отца мать как-то враз постарела, стала раздражительной, часто била Митьку ремнём из-за всякого пустяка. То он дров вовремя не наколол, то за младшими не досмотрел…
В полдень услышал голос матери:
— Митька?
Он не отвечал.
— Митька?
— ?!
— Слазь сейчас же! Жрать иди!..
— Бить будешь!.. Не спущусь!..
— Не бойся! Не буду!
Митьке уже давно хотелось есть. Он спустился, осторожно вошел в сенцы, открыл дверь.
— Проходи, суп остывает! Все дети, как дети, — ворчала мать, — а этот сурок и сурок! Весь в отца — такой же нелюдимый.
…Митька ел жадно, внимательно прислушиваясь к её словам.
— Поел? — она подошла поближе. — Бери Андрея, Наташку — идите дрова пилить! Напилите — расколешь их, потом сложите около забора. Стайку не забудь почистить. Завтра — все в огород, картошку огребать!..
Митька встал, вытер ладонью рот, не торопясь зашагал к порогу. Он уже знал, что мать сегодня бить его не будет.
С заданием управились засветло. Вечером Митька направился к своему другу Гришке, сыну продавца единственного в деревне магазина.
Гришка тоже любил читать книги. К тому же у него часто были конфеты. Мать Гришки жалела Митьку, часто садила его за стол, кормила. Но Митьке не нравилось, как она на него смотрела, будто он умрет не сегодня-завтра!..
Друзья часто убегали в лес. Там, на старой берёзе, у них была построена вышка, замаскированная от посторонних глаз, — наблюдательный пункт! Иногда они его использовали как трибуну: по очереди выступали друг перед другом с речами.
Вот и сегодня они отправились к вышке.
— Гришка! — Митька важно нахмурился. — Перед тобой молодые солдаты, завтра им в бой. Ты должен своей речью зажечь в них ненависть к врагу. Выступай!
— Товарищи! Советский народ доверил вам огромной важности задачу! — кричал Гришка на весь лес. — Вы должны завтра встретиться лицом к лицу с настоящими врагами! Не жалейте гадов! Смело бейте их!
Митька в это время изображал командира полка. Он взволнованно слушал речь, стоял по стойке “смирно”. После заключительных призывов оратора выкрикнул три раза «ура».
— Молодец! — пожал руку Гришке. Завтра моя очередь!
По дороге домой заспорили. Митька утверждал, что Лумумбу убил капитан Гад, бельгийский офицер. Гришка не верил:
— Откуда это тебе известно?
— По радио слышал.
— Ну тогда скажи, что еще говорили?
— Стихотворение читали.
— Запомнил?
— Конечно.
— Ну? Прочитай!..
Говорят, что Гад убийца,
Но смиренный кроткий Даг
Кровожадного бельгийца
В голубой закутал флаг…
— А кто такой Даг? Может, и его знаешь? — недоверчиво усмехнулся Гришка.
— Знаю! Даг — это Хаммаршельд — Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций. Он за этого Гада заступился! Сам, наверно, буржуй добрый!..
— Конечно, — соглашался Гришка. — Вот бы шибануть его чем-нибудь! Ночью подкараулить — и по толстой морде кирпичом…
А что?.. — Митька остановился, задумался. — А-а, — вспомнил! По радио еще такие стихи читали:
Чомбе, Чомбе,
Кирпичом бы…
Ты хоть знаешь, кто такой Чомбе? — повернулся он к Гришке.
— Знаю. Это, — враг Патриса Лумумбы. Тоже гад, только из негров. Он свой народ предал…
— Правильно. А кого еще знаешь?
— Касавубу, Мобуту…
— Точно. Эх, брали бы добровольцев, я б хоть сейчас ушел! — вздохнул Митька. — В тридцать седьмом в Испанию ехали добровольцы… Наверное, и мальчишки некоторые участвовали! Везет же людям! А тут только и жди, когда тебе вдарят!..
— Сегодня мать опять гоняла? — спросил Гришка.
— Гоняла! Что ей делать-то? Злая, хоть из дома куда сматывайся!
Попрощались, разошлись по домам.
…Рано утром Митьку, Андрея и Наташку мать отправила в огород огребать картошку.
Солнце с каждым часом палило все сильнее! Митька побежал в дом, принес холодной воды. В обед немного отдохнули, потом опять работали — до самого вечера, пока из балки не налетели желтые длинноногие комары.
После работы он вновь направился к Гришке.
— Знаешь, что я решил?
— Что?
— Надо создать Общество всесторонне развитых мальчишек – ОВРМ.
— Чем же мы будем заниматься?
— Я составил программу. Во-первых, перечитаем всех великих писателей. Во-вторых, будем заниматься спортом. В-третьих, научимся танцевать и плясать, играть на гармошке или гитаре. В-четвертых, сами займемся творчеством — будем рисовать, сочинять стихи…
— Все?
— Пока все. Твои замечания?
— Боюсь, слишком большая программа. Не выполним.
— Кто захочет, тот выполнит! Желаешь вступить в ОВРМ?
— Согласен!..
— Тогда сегодня и начнем. Великие люди, революционеры не любили откладывать важные дела на завтра. Они дорожили каждой минутой…
— А не поздно сегодня? — осторожно возразил Гришка.
— Не поздно! — Митьке не хотелось отступать от своей программы. — Бегом! До болота и обратно. Три километра. — Митька согнул руки в локтях, побежал в сторону чернеющего в густых сумерках болота:
— Не отставай! — весело крикнул он Гришке. — Ночью прохладно, хорошо…
На следующий день они встретились вновь.
— Завтра суббота, банный день. Так? – было видно, что Митька одержим какой-то идеей.
— Так.
— А мы сегодня баню истопим!
— Зачем?
— Будем там разучивать танцы, пляски…
…Выпросив разрешение у родителей, они натаскали воды, принесли дров березовых — баня задымила.
— Знаешь что? — Митька задумался. — А не позвать ли нам Витьку Сахатых? Он ведь на гармошке играет?
— Я не против, — мотнул головой Гришка.
…Витька сначала не понял, чего от него хотят. Но когда ему объяснили всё толком, согласился вступить в ОВРМ.
Взяли гармошку, пошли в баню.
Наскоро помывшись, выскочили в предбанник. Здесь было прохладно.
— Витька, давай ты играй, а мы плясать будем учиться.
Витька заиграл. Митька, задорно вскрикнув, бросился вприсядку, одновременно поднимая руку к уху, как бы отдавая честь. Гришка подражал другу. Им было весело, интересно.
Витька вдруг перестал играть, пискнув резко сжатой гармошкой:
— Я тоже хочу попробовать!
— А играть, кто будет?!
— Вы! Кто-то из вас. Мы же договаривались и на гармошке учиться. Вон Гришка умеет чуть-чуть.
— Я только на басах, — растерялся Гришка.
— Ну и что! Давай на басах! — согласился Митька. — А я тебе помогу — натаранкивать буду:
Ты, подгорна, ты, подгорна,
Не лови меня за горло,
А лови за бороду —
Пойдем гулять по городу.”\
— Знаете что?! — во время передышки предложил Гришка, — не позвать ли нам в наше ОВРМ Таньку Падерину. Ух, она танцует лихо! Одно загляденье!
— А что, я не против, — Витька почему-то заволновался.
— Ты что покраснел? Влюбился что ли в нее?
— Не знаю. Она красивая.
— Кра-си-ва-я! — передразнил Гришка. — Наверно, не один ты в нее влюбился!..
— И ты, Гришка? — лукаво взглянул на него Митька.
— Скрывать не буду…
— Значит, так, — лицо Митьки стало строгим. — Про любовь свою не болтайте. Ее надо заслужить! Танька влюбится в того, кто лучше всех будет играть, петь, плясать, кто будет самый сильный, кто будет стихи сочинять! Одним словом, кто выполнит программу ОВРМ! Согласны?
— Вполне! — ответил за себя и за Гришку Витька.
…Танька, русоволосая, верткая девчонка, на предложение троих друзей ответила согласием. Поначалу ребята стеснялись. Но потом, наоборот, каждый из них стремился, как можно дольше с ней протанцевать. Даже Митька — независимый, гордый — и тот не устоял перед Танькиным обаянием – влюбился!
В первый же праздник, отмечавшийся в школе в новом учебном году, друзья смело вышли танцевать. Все ахнули! И Митька, и Гришка, и Витька кружились в вальсе плавно, без всякого стеснения. Лихо шаркали ботинками, танцуя фокстрот. Даже твист и летку-енку могли!
— Ну вы даете! Где так научились? – удивлялись старшеклассники.
— Военная тайна! — спокойно ответил за всех Митька. Еще не то скоро узнаете!
… И действительно. В очередном выпуске школьной стенгазеты были напечатаны Митькины стихи. Начинались они так:
Луна огородами катится,
Березки ведут хоровод.
Девчонка в серебряном платьице
Тихонько из детства идет…
Учитель литературы Мефодий Иванович Мастерских при всем классе похвалил Митьку, мол, талант есть! Попросил принести другие стихи.
…Гришка нервничал. Он не мог согласиться с тем, что Митька обошел его в сочинении стихов. Но как ни старался, у него ничего не получалось! И Гришка, и Витька замечали, что Танька лучше относится к Митьке. Ревность, любовные муки терзали их…
Правда, Витьке было легче. Он научился играть на гармошке два вальса: «Дунайские волны» и «Берёзку».
Танька иногда подсаживалась к нему.
— Хорошо играешь, Витя. Молодчина! А вот Митя и Гриша один вальс и тот не могут разучить!
Митька сердился, надоедал Витьке: учи меня лучше! И добился своего — к Новому году играл «Под небом Парижа» — любимый Танькин вальс.
Гришка тоже наконец-то научился играть на гармошке. Правда, только один фокстрот «Мы идем по Уругваю».
— То ни одного гармониста не было, теперь сразу три, — улыбались, довольные, девчонки. — Вот бы все мальчишки научились играть! Была бы потеха!
Но самым настоящим сюрпризом было то, что Танька однажды попросила гармошку у Витьки. Заиграла вальс! Оказывается, она уже давно втайне училась у него дома.
На другой день Митька спросил у неё:
— Ну что, скрываться начали! Забыли, о чем договор был?!
— О чем? — непонимающе прищурилась Танька.
— Об “Обществе”.
— Я думаю, ничего плохого нет, если Витя меня научит меня на гармошке играть?
— Вот и дружи со своим Витей! — вспылил Митька. — Целуйся с ним!
— Дурак! — Танька покраснела, отвернулась от него.
С этого дня Митька делал вид, что не замечает Таньки. Он и с Витькой, и с Гришкой поругался, назвал их предателями.
Трудно Митьке было и из-за одежды. Стыдно. Придет в школу — штаны старые, с двумя большими заплатками, куртка тоже столетняя. Все давно ходят в валенках, он — в сапогах. У директора в кабинете, заседала какая-то комиссия. Вызвали мать, дали деньги ему на валенки. Куда там! Мать набрала муки, крупы и вина, конечно. Все деньги истратила. Ее снова вызвали в школу, ругать начали. А она как заплачет:
— Отвяжитесь от меня! Вам бы такую ораву — посмотрела тогда, что из вас получилось бы! Продуктов купила на ваши деньги – чего вам ещё!
Как-то Митьку встретил пасечник Иван Игнатьевич:
— Сто рамок отскоблишь от воска — дам тебе старенькие валенки. Валенки были не ахти какие, но Митька остался доволен – пусть и подшитые не раз, но выдюжат хоть сорок градусов мороза, хоть все пятьдесят!
В клуб он ходил теперь редко. Брал гармошку, играл что-нибудь грустное, плавное. Друзья старались сгладить ссору – ничего не получалось. Танька иногда посматривала в его сторону — он будто не замечал её.
Дома, когда все засыпали, уходил на кухню. Читал, сочинял стихи, готовил уроки. Часто ему казалось, что он самый несчастный человек. Чего не жить Гришке или Витьке? Новенькие костюмчики, конфетки, улыбочки: «Извините, пожалуйста», «Приятного аппетита». А тут каждый день одно и то же: суп, суп, суп. Без мяса, без всякого вкуса. Наварит мать ведро — ешь целую неделю!
Хоть бы не била — ладно тогда. А то сегодня толчок, завтра ремнем во всю спину оттянет — не сладко! Быстрей бы окончить восемь классов! Уехать на тракториста учиться или на шофера! Ребятишек только жалко — все на них свалится!
…Раздумья Митьки нередко прерывал жесткий окрик матери из дальнего угла, где стояла ее кровать:
— Выключай свет! Завтра тебя не добудишься! Полуночник!
Митька щелкал выключателем, ложился спать.
Ближе к весне школьники вновь чаще стали приходить в клуб, готовили концерты. Митька выступать не любил — не было нарядов. Но на Восьмое Марта его просто заставили.
Народу собралось много. Митька должен был читать свои стихи.
— Выступает ученик восьмого класса… — ведущий назвал его имя.
Митьку будто огнем обдало. Вышел. Начал читать. Странно, но голоса своего он почему-то не слышал. Видел только внимательные, любопытные лица сельчан. Потом раздались аплодисменты!
После концерта к нему подошла Танька:
— Молодец, Митя, здорово!
— Да ну, — махнул он рукой, — ерунда, а не стихи. Мне они самому не нравятся!
— А мне еще как нравятся! — вспыхнула Танька. — Напишешь для меня хоть одно стихотворение?
— Зачем тебе?
— Надо…
Просьба Таньки разбередила былую рану… Домой он не шел – летел! Запыхавшись, остановился у ворот. Ему вдруг захотелось побыть одному. Медленно пошел к лесу, за деревню. Сломил прутик, начертил на снегу:
«Таня. Танечка. Милая!» От этого слова Митьку бросило в пот, ему стало стыдно, он оглянулся – никого! И все равно было стыдно — перед самим собой. Но Митька пересилил себя, смело дописал: «Люблю». Потом быстро-быстро замел написанное: днем кто увидит — засмеют!
…В классе на Таньку старался не смотреть, боялся раскрыться перед остальными. Танька тоже смущалась.
— Жених и невеста поехали по тесто! — затараторила Ленка Шакутова на перемене, показывая на них пальцем. Однако никто не засмеялся. Даже он, Митька, промолчал. И Танька тоже.
Получилось как-то само собой, что Митька пошел провожать Таньку до дома. Теперь они встречались каждый вечер. Учителя заволновались. В восьмом классе дружить!? Этого еще не было в истории школы и деревни. На родительском собрании директор прямо так и сказал:
— У нас наблюдаются нездоровые явления. В восьмом классе уже есть ученики… — директор строго посмотрел в сторону Танькиных родителей, Митькина мать на собрания не ходила. — Есть ученики, — повторил он, подбирая оригинальное выражение, — которые… ходят …ручку под крендель!
Назавтра в школе пошли смешки:
— Митька Микушкин из восьмого с Танькой ходят «под крендель» — так директор сказал на собрании.
Больше всех злились старшеклассники:
— Салажата любовь крутят, а на нас шишки полетят!
Танькины родители сделали дочери внушение. Митькина мать напустилась на «жениха» с ремнем, грозила, если он задержится еще раз на улице допоздна, не пустит в дом.
Влюблённые неделю не встречались. Но потом не выдержали, договорились о свидании.
— Мать тебя била? — спросила Танька.
— Нет, — соврал Митька, — я ей теперь не поддаюсь.
— Меня ругали-ругали – отступились!
— Директор тоже хорош! — бросил Митька. — Как последняя сплетница!
— И какое им дело! — она сердито насупила брови.
Долго молчали…
— Митя? – прошептала вдруг Танька.
— Что? — он напрягся, тревожно взглянул ей в глаза.
— Поцелуй меня!
Митька на секунду растерялся. Затем шагнул ближе, сильно прижался губами сперва к ее носу, потом к губам — теплым, влажным.
В этот вечер они поцеловались не меньше ста раз! Им очень нравилось целоваться. Они шептались, говорили обо всем, перебивая друг друга, и тихонько смеялись.
Митька проводил Таньку до калитки. Было уже двенадцать часов!
— Ты будешь меня любить всегда-всегда?! Всю жизнь?! Даже если я заболею и умру?!
— Буду, Таня, — Митька впервые ее так назвал. — Я тебя буду любить всегда-всегда! Всю жизнь! Пока бьется мое сердце!
— И я! Митенька!.. Дорогой мой! Любимый!.. — Танька выскользнула из его объятий, легко вбежала на крыльцо и скрылась за дверью.
Митька изо всех сил понесся по притихшей улице домой.
Сегодня его совсем не страшило, закрыла мать дверь на крючок или нет.