Юрий Эльтеков
Внукам моих друзей.
— Да?
……..
— Привет, Боб!
……..
— Нормально, а ты?
……………
-Читаю… «Остров сокровищ».
…………
— Да теперь нам все книги по возрасту. Потом ведь, у меня с этой книгой с в о и приключения были.
……
— Неужели не рассказывал?
…..
— Ладно, расскажу как-нибудь.
………..
— По телефону долго. У тебя терпения не хватит. Я уж лучше твоим, Оле или Лене…
……
— Ну, если настаиваешь… Только тогда уж заходи. Выпьем по рюмочке, может, и расскажу.
Через неделю Боб зашел ко мне, и мы выпили по рюмочке.
Глава I . «ОСТРОВ СОКРОВИЩ»
— Помнишь, мы жили раньше у Витебского вокзала? Да, в коммуналке, коридор большущий. Ты, наверно, до конца этого коридора и не доходил никогда — мы-то ближе жили.
А всего там было шесть семей. Я жил с тётей Натой, а соседка рядом с нами сдавала комнату. Сама жила, не знаю где. Пускала к себе курсантов, студентов. Я с ними быстренько знакомился и бегал играть в шахматы.
И вот, однажды привела очередного студента из демобилизованных. Здоровый парень — это я с теперешних позиций говорю «парень», тогда он мне чуть ли не пожилым человеком показался. Познакомила с тетей Натой. Зовут Андреем Ивановичем.
— Или Андрей, как Вам удобнее.
Тетушке он сразу понравился, и она сказала, что будет звать его Андрюшей — дескать, мне можно, я уже старая. Ей, кстати, было тогда лет пятьдесят пять, и она работала бухгалтером в какой-то артели. Да, а я учился в девятом классе.
Ну вот, поселился Андрей Иванович — Андрюша рядом с нами, и я стал бегать к нему играть в шахматы. Иногда и он к нам заходил чаю попить.
А в школе у нас с самого начала года была новая учительница английского языка. Молоденькая, только что из института, симпатичная. В нее все мальчишки были влюблены. И я, конечно. Зинаида Васильевна. Мы ее звали Зиночкой. И вот, эта Зиночка воспользовалась нашей всеобщей любовью… А у нас ведь тогда мужская школа была — одни мальчишки. И вот, воспользовавшись нашей любовью, Зиночка организовала кружок английского языка. Представляешь? Тут и урок не высидишь, а мы еще стали в кружок ходить! И собирались мы всего-навсего поставить спектакль на английском языке. По «Острову сокровищ». По этому самому, знаменитому «Острову сокровищ» Стивенсона! — Вот оно, где начало всех моих приключений!
Зиночка якобы писала сценарий, а мы пока должны были прочитать тот «Остров» на английском. Причем в подлиннике, не адаптированный. Правда, можно было пользоваться русским переводом.
Я, как один из самых маленьких по росту, был кандидатом на главную роль Джима. Хоть в этом-то мне со своим ростом повезло. Наши высокорослые красавцы должны были играть Билли Бонса, Сильвера, и я немного опасался, что они из ревности меня придушат по ходу действия. Опасался, но «над текстом работал». Обычно у меня на столе лежали две открытые книжки, и я то в русский текст смотрел, то в английский. Ну, а иногда, чтобы лучше войти в будущую роль, просто валялся на диване с русской книжкой. Так увлекся, что шахматы забросил, к Андрею не заходил с неделю.
Наконец, он сам явился. Я как раз вникал в образ, лежа на диване.
— Что это ты читаешь? Стивенсона? — Отреагировал прямо, как ты сейчас: «Не по возрасту!» Хотя почему? — Отличная книжка, ее и в тридцать можно читать, и в шестьдесят. Это я сейчас так думаю, а тогда мне сразу стало стыдно, что я читаю детские книжки, я стал оправдываться и рассказал ему про Зиночку, про кружок, про наши грандиозные планы.
Андрей заинтересовался:
— Надо же! Молодец ваша Зиночка — таких балбесов увлечь!
А через неделю он вдруг сам попросил у меня «Остров Сокровищ», сказал, что я напомнил ему одну старую историю.
— Расскажите!
Я его то «на Вы», то «на ты» называл, никак не мог привыкнуть.
— Не «расскажите», а «расскажи». Вот, познакомишь меня с Зиночкой, тогда и расскажу.
Это было перспективное предложение, как теперь говорят. Мы подумали вместе и решили, что Андрей… конечно, Иванович, сходит на родительское собрание под видом моего дяди. Тётя Ната сразу согласилась — в школу она ходить не любила и против симпатичного кузена тоже не возражала.
Андрей вернулся с собрания в полном восторге. Он там наплел что-то о моих затруднениях с английским и полчаса беседовал с Зиночкой. Я спросил, не записался ли он сам в Билли Бонсы? — Был бы свой человек среди пиратов.
Нет, в пираты он еще не записался, не все сразу.
— Билли Бонса из меня, слава Богу, на фронте не сделали. Оба глаза целы, а вот Сильвер, готовый.
— Как это?
-Неужели ничего не замечал? Это хорошо. Вот, смотри!
И он задрал штанину, а там протез! Небольшой, ступня, чуть повыше.
— Видел!? Современный Сильвер с усовершенствованной деревянной ногой!
А через пару дней Андрей рассказал мне обещанную историю.
— Ты знаешь, что я учусь? Да, на историческом. А до войны я три курса геофака закончил. Два раза на практику ездил.
После второго курса мы с моим другом Вовкой Красновым устроились в ЦНИГРИ к Введенскому. Слышал? Нет, ну ладно. Работали мы на Охотском побережье. Там две такие реки есть: Охота и Кухтуй — вот, между ними. Почти три месяца проработали, медведей насмотрелись… В геологии, конечно, я еще мало что понимал, но песчаник от сланца отличал. А главное мое дело было таскать рюкзак и заворачивать образцы.
На обратном пути мы остановились в маленьком эвенском поселочке — Уега. Не Уега, а Уега — ударение на последнем слоге. В этой Уеге у эвенов был оленеводческий колхоз. Отдыхаем. Ждем лошадей. Введенский пишет целыми днями, мы с Вовкой бродим по поселку. Особенно-то ходить некуда. Лес там прекрасный — лиственницы, но мы и так уже все лето в лесу. И вот, сразу за поселком наткнулись на могилу. Одна, всего одна могила. Большой крест, никакой надписи. Стали спрашивать, и один старый эвен сказал, что там лежит купец, Афанасьев. Большой купец. Торговал там до революции. А потом зимой поехал из Якутска в Охотск — там зимник, они его «трактом» называют — ну вот, ехал в Охотск, а в Уеге заболел и умер. Купца этого они побаивались. Он, вроде, немножко колдуном был, шаманом.
Когда мы Введенскому рассказали, он заинтересовался. А он такой, старый интеллигент, историю знает, Дальний Восток, Якутию. Сходили вместе с ним на могилу, благо там все рядом. И Введенский нам с Вовкой сказал, что действительно был в Якутске такой богатый купец Афанасьев и, возможно, это и есть его могила. Поздравил нас с небольшим историческим открытием.
Вернулись в Ленинград. Вовка об этом и думать забыл, а мне эта фраза про богатого купца засела в голову — видно еще школьные воспоминания об «Острове сокровищ» играли. Стал искать по библиотекам. В Публичку ходил, на истфак тогда в первый раз заглянул. И выяснил. Действительно был такой богатый купец, миллионер — Иван Егорович Афанасьев. Приказчиков рассылал от Якутска до Охотска. В Охотске у него тоже лавки были. Собирал пушнину, с золотом был как-то связан. В общем, был богатый человек. В гражданскую войну он сотрудничал с колчаковцами, а когда пришли красные, бежал из Якутска. И куда он делся, и куда делись его миллионы, история не знает. А мы узнали! Правда, узнали, где он сам, а где его миллионы, это надо вычислить. Вот, давай и попробуем, если хочешь.
«Попробуем, Если хочешь!» — ты представляешь сказать такое мальчишке, девятикласснику. Еще бы не хотеть! Я выразил полный восторг, и Андрей изложил мне свою версию:
— Богатый человек, так? Бежал. Должен он был что-то захватить с собой? Конечно. Выбрал дорогу не на юг, где всех ловили, а на восток. Старый заброшенный тракт. Свободный. Но трудный. Ясно, что он шел не пешком, а на лошадях. Наверно, не один. На себе много не унесешь, на лошадях уже можно. Все миллионы захватить можно. Но в Уегу он пришел один, без людей, без лошадей. Значит, что-то случилось в пути? Бескормица, звери, болезни? В общем, где-то он остался один в тайге со своими миллионами. Бумажные деньги были ему ни к чему. Ну, разве немного, на всякий случай. А остальное? — Золото, камни. Все тяжелое. А еще надо пищу нести, ружье, топор — это, как минимум. А он уже устал. Раз такие трудности в дороге, значит, и сам устал. На пределе. Что делать в таком случае? Ну вот, ты, что бы ты сделал?
— Закопал бы!
— Конечно! Ящичек, шкатулочку какую-нибудь закопал, запрятал и место заметил.
— Или записал!
— Может быть, и записал. Причем, место это должно быть не очень далеко от Уеги, иначе ему не дойти. Значит, километров шестьдесят по тракту, не больше. Верно? — Вот тебе и Остров Сокровищ,
Всё это я тогда рассказал Вовке Краснову. Он моих фантазий не разделял, парень был целеустремленный, с первого курса в науку ударился, а я собирался снова туда поехать. Но, сорок первый, война… А сейчас, сам понимаешь, экспедиции для меня исключены… Так что, если хочешь, ищи! Дарю!
— А как же Вы… ты?
— А я через два года начну учить оболтусов, вроде тебя, а в свободное время рыться в архивах. Ну, например, изучать историю Охотского тракта… А ты, если найдешь, купишь мне бутылочку коньяка. Хорошего!
— Ну, что ты! Я поделюсь с тобой!
— Делись, согласен. Только учти, что нашедшему полагается всего двадцать пять процентов, а ты, если и найдешь, то не один. Делить придется на многих, так что бутылочка коньяку и выйдет.
А искать, как ты собираешься? Надо же экспедицию какую-нибудь найти, подходящую. Ты, кстати, кем собираешься стать?
-Я? Гроссмейстером!- Вообще-то я собирался стать чемпионом мира, но поскромничал.
— Вот те на! А как же сокровища?
— В отпуске буду искать.
— Широко шагаешь! Так, вот: Во-первых, гроссмейстером ты не будешь. Чтобы стать гроссмейстером, надо уже в твоем возрасте мастером быть, а ты мне проигрываешь. Так что больше кандидата в мастера тебе не светит. Будешь сидеть в каком-нибудь доме культуры и руководить кружком.
— Да уж!- я представил себя на месте нашего Якова Семеновича в «Пищевике», — а во-вторых?
— А во-вторых, это дело серьезное, отпуском не отделаешься. Так что подавайся лучше в геологи, в геодезисты, ну в археологи — и будешь искать клады в рабочее время. И еще, знаешь, без толку не болтай, а то пираты ведь никогда не переводятся!
Глава II. ПОХОЖЕ, Я ВЫБРАЛ СЕБЕ ПРОФЕССИЮ
Несколько месяцев я созревал. «Остров Сокровищ» штудировал по-прежнему, но к нему добавил Шерлока Холмса, чтобы при случае воспользоваться его дедуктивным методом. Заниматься я стал похуже, и моему «названному дядюшке» приходилось отдуваться за меня на родительских собраниях. Но поскольку он после собраний обсуждал с Зиночкой общие педагогические проблемы, то не возражал. Довольны были все: и Андрей, и я, и тётя Ната.
В то, что клад существует, я поверил окончательно. Вопрос был за небольшим — как его найти? Шестьдесят километров, на которых он вроде бы спрятан, это очень много. Нужны какие-то дополнительные приметы. Найти бы место, где оставлены сани или нарты, скелеты лошадей или оленей, может быть, могилу спутника. И еще одно: наверняка же Афанасьев не всё оставил, прихватил с собой какой-нибудь мешочек. С камешками, например — много ли он весит? Значит, они должны быть у эвенов в этой Уеге-Уеге с ударением на последнем слоге.
Я поделился с Андреем, но он опроверг все мои догадки: за тридцать лет там и скелетов не осталось, сани сгнили, полозья, если были, заржавели и рассыпались, могила спутника, если и найдем ее, могла быть в другом месте, раньше, чем Афанасьеву пришлось бросить сани и груз.
— А кольца твои… знаешь, не могу себе представить эвенов с алмазными перстнями на пальцах. Правда, могли повесить на шею на ремешке. Да тоже, за тридцать лет обменяли бы. На ружье, на мешок муки. Или просто потеряли. — Мне тоже такие мысли приходили, когда я сам ещё искать собирался. Но это всё несерьезно. Думай, Валя, думай! Пока в институт поступишь, два-три курса закончишь, что-нибудь и придумаешь.
И придумаю! К этому времени я уже решил, что в институт поступать буду. В конце концов, и Ботвинник кончал институт, даже доктором стал. Но ждать долго. Три года!
Как-то вечером Андрей вернулся позже обычного. Я открыл ему и поехидничал:
— Небось, с Зиночкой в театр ходил?
— Нет. И не шути над дядей! Знаешь, кого я встретил? Вовку Краснова! Он же архангельский, раньше в общежитии жил. Я понятия не имел, где его искать! А тут встретились. У нас в Университете! Знаешь, кто он уже?
— Профессор, — сказал я, чтобы наверняка не продешевить.
— Ну, это ты уж загнул. Кандидат. Пока я тут по госпиталям валялся, да специальность менял, он уже и диплом, и диссертацию защитил.
— Что же он не воевал?
— Воевал немного. Его сразу ранили. Полегче моего, но достаточно, чтобы снова на фронт его не взяли… Да, так вот он этим летом едет в те самые места. И в Уеге будет!
— Уже?
— Что значит «уже»?
— Да я-то еще никуда не поступил, ничего не закончил, а он ведь не каждый год в Уегу будет ездить!
— Поступай к нему рабочим. Тебе сколько лет?
— Шестнадцать.
— Да, трудно… ну, я поговорю. А тётя Ната тебя отпустит?
— Я и сам уже взрослый.
— Нет, так не пойдет! Поговори с ней. А то она меня не простит.
Я обещал поговорить с тетей Натой, а он с Вовкой Красновым.
Владимир Михайлович Краснов, еще не профессор, но почти доцент, оказался длинным, тощим и ехидным. Он захотел лично посмотреть на мальчишку, которого ему пытаются всучить в качестве экспедиционного рабочего. Мы с Андреем пришли к нему на кафедру.
— Сачков? Фамилия у тебя какая-то подозрительная… Tы в лесу-то бывал?
— За грибами…
— За грибами! А ночевал когда-нибудь в лесу? Костер разожжешь?
— Я в турпоход ходил.
— Плавать умеешь?
— Второй разряд.
— Ну ладно, легче. Подожди в коридоре. Мы с Андреем поговорим.
Мне было, конечно, очень интересно. Дверь закрылась не плотно, а слух у меня (я не сказал Краснову еще об одном своем достоинстве), слух у меня был очень хороший.
— Слушай, Андрей, ну зачем ты все это затеял? Мальчишка какой-то крохотный. Сачков еще. Ну, поищу я твой клад, честное слово, сам поищу!
Вот ведь прицепился к фамилии! Сачков и Сачков, что в этом особенного? В школе никто внимания не обращает.
— Конечно! Будет у тебя время на мои фантазии! Ты, как первое обнажение увидишь, не то что про клад, про меня забудешь.
Слышно было, как Краснов вздохнул.
— А к фамилии что прицепился? Работящий парень, английский целыми днями зубрит. А фамилия… фамилия — может, у него предки энтомологами были.
Молодец Андрей! Я тоже так думал.
— Ну, хорошо, хорошо. Возьму я его, чем он тебе поможет? Он ведь со мной всё время будет, одного я его никуда не отпущу.
— Я понимаю. Правильно, и не отпускай, но… Понимаешь, память у него отличная, голова светлая, второй разряд по шахматам.
Какой у меня дядюшка! Как он меня понимает!
— У нас тут одного такого «светлого» — кандидат в мастера, как же! — в прошлом семестре чуть за неуспеваемость не выперли.
Вот звери! Кандидата!
— Нет, Володя, не тот случай. Валентин хорошо учится.
— А ты откуда знаешь?
— Я у него на родительских собраниях был.
— Ты что, усыновить его что ли собираешься?
— Да ну, что ты, он с тёткой живет.
— Тётка что ли красавица?
Ага! Тётка! Я-то знал, какая у него тётка — красавица.
— Да брось, Владимир!
— Ну ладно, ладно. Светлая, говоришь! И что толку будет от его светлости?
— Всё узнает, всё запомнит. Если и не найдете ничего, всё равно, какие-нибудь новые сведения привезёте.
— Понятно, значит, это будущий историк в тебе говорит. Ну ладно, если отдел кадров меня не разорвет…
— Постарайся! Я-то ведь сам… Понимаешь?
Наверно, Андрей показал Кравцову свой протез.
— Ладно, ладно! Сказал, что постараюсь.
Отдел кадров Краснова не разорвал, и через три недели в конце июня 1950 года я оказался в Охотске.
Глава III. ДЖOH CИЛЬBЕР СТЕПАНЫЧ
Ты был в Охотске? Нет? Он стоит на галечной косе — с одной стороны море, с другой — лиман. Как он там держится триста лет? Улицы сплошь покрыты галькой, идешь, как по пляжу — ноги вязнут.
А Краснов бегал по этой гальке, как лось. Ну, может, не лось, не знаю, какие звери там по гальке бегают, лоси тоже, наверно. Оказался он не таким страшным, как при первом знакомстве. В общем, он мне даже нравился, если не считать, что меня сразу же прозвал Билли Бонсом.
Я протестовал, уверял, что я Джим.
— Джим? Джим был скромный маленький мальчик. А ты типичный джентльмен удачи, Билли Бонс!
Тоже знал «Остров сокровищ». Большой ученый! Чтобы обосновать свои претензии на Джима, я рассказал Краснову, что в школе мы хотели поставить «Остров Сокровищ», и мне была поручена эта самая роль.
— Ну и как, поставили?
— Нет, не получилось.
— Видишь, а почему? Потому что ты типичный Билли Бонс, а не Джим. Режиссёр не угадал. Кто у вас режиссёром был?
— Зиночка.
-Какая еще Зиночка!? Разве у вас не мужская школа?
— Зинаида Васильевна, учительница английского.
— Небось, молоденькая, и Билли Бонса-то живого никогда не видела.
— А вы что, видели?
— Конечно. Каждый год. И не по одному. Вот, песню «Пятнадцать человек на сундук мертвеца…» — поешь?
— Пою…
— Ну вот, типичная пиратская песня.
Вторым геологом в отряде был Сергей. Он недавно окончил Университет, учился в аспирантуре, и оба они, и Сергей и Краснов — были на кафедре Введенского. Сергей ко мне относился хорошо. Да, в общем-то, все ко мне относились хорошо: и Краснов, и Сергей, и третий наш…, ну как это сказать? — коллега? сотрудник? Третьим был постоянный коллектор Краснова — Федя. Федор Орлов. Краснов и Сергей были вытянуты в длину, а этот — в ширину. Не высокий, но плечистый, квадратный. Он был главный специалист по снаряжению, по доставанию билетов и еще по многим делам. Будь его воля, он, конечно, не взял бы меня в поле. Но… Краснова он уважал и меня терпел.
В Охотске нам надо было нанять вьючных лошадей с каюром до Уеги, а там поменять их на оленей. Арендовать лошадей Краснову посоветовали на Рыбзаводе, и он с Федей отправился туда. Рыбзавод — это самая главная организация — у нее и лошади, и машины, и катера. Ну вот, Владимир Михайлович с Федей ушли договариваться, а у нас с Сергеем образовался выходной день. Сергей был единственным, кто относился к моей затее с кладом вполне серьезно. Краснов все время подшучивал, говорил серьезным тоном всякую ерунду, Федя хмыкал и мотал головой, а Сергей заинтересовался, и мы с ним строили всевозможные предположения.
В тот день мы решили сходить с ним в краеведческий музей — мало ли, что-нибудь новое узнаем, в образ вживемся. По дороге поели в какой-то столовой. В углу из большой железной бочки продавали спирт — буфетчик доставал его маленьким ковшиком и продавал «по сорок и восемьдесят кубиков». Мы немножко поглазели на эту процедуру, съели по шницелю с макаронами и отправились в музей.
Ну, музей — это громко сказано, так, две комнаты в клубе. Кроме нас там не было никого, и старушка, которая смотрела за порядком, обрадовалась нам, как родным. Она ходила с нами от витрины к витрине, повторяла наизусть подписи под фотографиями и рассказывала о своих знакомых. А на фотографиях почти сплошь были ее знакомые, так что и саму старушку можно было считать экспонатом.
На одной из фотографий был снят магазин, мимо которого мы только что проходили, но вместо плаката «Слава Советскому народу», над окнами шла большая вывеска: «Торговый домъ Афанасьева». «Домъ» с твердым знаком, и рядом мужичок в одежде, как из журнала «Нива». Мы так и приклеились к этому снимку. Старушка тоже подбежала:
— А это очень старая фотография, я тогда еще тут не жила. Афанасьев, это был большой купец. До революции. Сам жил в Якутске, а лавки его по всему побережью были. Всю пушнину скупал.
— Это же ваш магазин, — спросил Сергей, — тут, рядом?
— Рядом-рядом. А раньше был Афанасьева. Видишь, как построен? Кирпичный. Кирпич нашего завода, ничего ему не делается.
— И сам Афанасьев сюда приезжал? — Кирпич Сергея не заинтересовал.
— А как же. Раз в год обязательно. Или он сам, или брат его.
— Как же тогда из Якутска добирались?
— Трактом, зимой. На санях, на нартах.
— Долго…
— Да уж не скоро! Самолетом-то теперь быстрее. Зато не разбивался никто.
— Не разбивались, так, наверно, в дороге замерзали.
— Бывало всякое.
— А куда он потом делся, этот Афанасьев?
— Да вот, он как раз и помер в дороге. То ли замерз, то ли так заболел. Могила его в Уеге, слышали про такую?
Вот тебе и на! Тайна! Тут оказывается, каждая старушка об этой могиле знает.
— А вы сами-то, кто будете, геодезисты?
-Геологи, в экспедицию приехали.
— Tо-то вижу, всем интересуетесь.
— А как же,- объяснил Сергей,- нам потом отчёт писать: кто первый прошел, кто второй, какая погода была… Простите, Вас как зовут?
— Евдокия Ильинична.
— Очень приятно! Меня — Сергей Александрович, а это — Валентин. Евдокия Ильинична, Вы сами-то, откуда всё это знаете про Афанасьева?
— А тут у нас приказчик его бывший живет — Лукич, Степан Лукич Устинов. Вот он, молодой — старушка показала на фотографию.- Раньше и торговал в этом магазине. И в Арку ездил, и в Уегу. Вместе с сыном.
— Сколько же лет ему?
— Да уж за восемьдесят. Сыну лет пятьдесят. Федор Степанович — он на Рыбзаводе работает, конюхом.
— И где они живут?
— В Резиденции.
— В какой такой резиденции?!
Старушка захихикала:
— Деревня у нас так называется, в пяти километрах. Все удивляются.
Мы распрощались с Евдокией Ильиничной. Я чувствовал большое разочарование. Всем всё известно: и что Афaнасьев был, и где он похоронен, и даже люди живы, которые ездили вместе с ним! Почему же Андрей об этом не знал? Правда, он был здесь тринадцать лет назад, в Охотске провел несколько дней, и музея, наверно, здесь не было. Жалко! Зачем я тогда вообще поехал?
Вечером мы собрались в гостинице. Tочно, в пятизвездочной! — Общежитие. Комната, четыре койки, по две у каждой стены. Между койками у окна стол, стулья, хорошо, если два, пара тумбочек. Краснов и Федя занимали койки у окна, а мы с Сергеем — ближе к двери.
Краснов был доволен: договор заключили, лошадей наняли, с каюром договорились. Отправляться можно, хоть завтра.
— Кто каюр?
— Местный с Рыбзавода, из Резиденции. Билли Бонс, знаешь, что такое Резиденция?
— Знаю, сэр, деревня.
— Умный. Все знаешь… Тогда почему рожа кислая?
Сергей рассказал о нашем походе в музей.
— Ну и что? И ты из-за этого раскис? Хорошо ведь! Был, значит, такой Афанасьев. Купцом был. Богатым. Правильно все Андрей говорил! А что ничего не нашли, так они ж лопухи! Вот мы с тобой пойдем и все раскопаем. Месторождения золота открывают, знаешь, какая там концентрация? — Несколько граммов на куб. А тут целый сундук! — Самородок, можно сказать. Килограмм сорок! Как ты думаешь!
— Почему сорок?
— А меньше Афанасьев бы пешком утащил.
На следующий день мы, конечно, никуда не вышли — прособирались до вечера. Тут уж главным был Фёдор — даже Краснов его слушался. Меня Федя вообще загонял. Всё время заставлял что-то перекладывать, развязывать, завязывать.
— Ну что ты узлов накрутил, как старая баба? Лошадь упадет, некогда будет распутывать! Надо, чтоб раз! — Дернул и все.
— Федя, мы же сейчас по дороге пойдем, — заступался Сергей.
— Ничего, пусть сразу привыкает!
В обед зашел наш новый каюр. Невысокий, крепкий мужичок. Волосы с проседью. Потрогал готовые вьюки. Похвалил.
-Знаешь, как его зовут? — потихоньку спросил меня Сергей, — Федор Иванович Устинов. Тебе это ничего не говорит?
— Неужели тот самый?!
— Конюх. С Рыбзавода. Живет в Резиденции. Сколько же их там, Федоров Степанычей? Так что считай, Джон Сильвер уже обозначился, теперь только команду ему подобрать.
Федор Степанович как раз стоял около нашего Феди и смотрел, как тот чистит карабин.
— Видишь, к оружию приглядывается.
Черт возьми. Сергей смеётся, а ведь, как всё похоже: Афанасьев вместо капитана Флинта, клад, живой свидетель — с Афанасьевым по тракту ездил. Карты с сокровищами, правда, нет. Так ведь этот, так называемый «каюр» небось, надеется, что у нас карта! Он-то, конечно, искал, ничего не нашел, решил проверить, не знаем ли мы? А про нас он откуда узнал? Агентура?! — Старуха музейная! — Вот, мол, появились тут такие, не то геодезисты, не то геологи. Всё Афанасьевым интересуются, расспрашивают…
Краснову бы только надо мной издеваться, шутки шутить — нашел себе под силу! Федя вообще меня за ребенка считает — навязали ему на шею. И черт с ними! Сам буду присматриваться потихоньку. Может, и спасу этих шутников! — Сценарий мне известен, «Остров сокровищ» наизусть знаю.
И вот, мы вышли из Охотска. Теперь нас уже пятеро и небольшая собачка, вроде лайки. Пальма. Нашего нового каюра Федора Степановича. Краснов сразу стал звать его Степанычем, а тот его уважительно — Михалычем, а всех остальных — по имени.
Дорога вдоль моря, несколько километров до Нового Устья — это деревня примерно в устье Охоты — а дальше, вверх по реке. На ночь остановились в каком-то крохотном посёлочке, которого и на карте-то нет, так, последние строения Новоустьинского колхоза. Ночевали в пустом амбаре, а Степаныч ушел к свояку — сторожу. Этот сторож там прямо и жил, один с двумя собаками. Если бы не эти самые псы, я, наверно, отправился бы выслеживать нашего Степаныча — до того всё это казалось мне подозрительным. Но собаки такие, что на двор не выбежать, не то, чтобы выслеживать… Однако, ничего, утром все проснулись, все живы-здоровы. Выжидает Джон Сильвер Степаныч, выжидает!
А дальше нам надо было идти по так называемому Охотскому тракту. Я вообще подозреваю, что трактом он никогда не был, а дорогой, если и был, то лет сто назад. Сейчас это была вьючная тропа, то пошире, то поуже.
Степаныч объяснял:
— Правильно, какой это тракт? Вот дальше, за Аркой посмотришь. Тоже зарос, конечно. А здесь зимой по Охоте — никакого тебе и тракта не надо.
Мы шли пешком километров по тридцать в день. Краснов торопился. Я очень уставал с непривычки. А вечером еще палатку ставить, кашу варить под руководством Фёдора. На третий день, слава Богу, пошел дождь, и Краснов объявил днёвку. После завтрака Степаныч ушел смотреть лошадей, мои начальники сели играть в преферанс — я тогда еще не играл, пытался понять, заглядывая в карты, ничего, конечно, не понял и устроился у двери с карманными шахматами. На лето у меня были две цели: найти клад и разобраться с французской защитой — у меня с собой был журнал с несколькими партиями Ботвинника. Часа через два Степаныч вернулся вместе с Пальмой и устроился напротив меня.
— Ну что, парень, скучаешь? Поспал бы, раз такая погода. И чего тебя к нам занесло? — Степаныч почесал у Пальмы за ухом. — Я, правда, смолоду тоже любил побродяжить. Вот, по этим самым местам с отцом ходил. Как раз такой и был, как ты. Tвоего возраста. Но, однако, покрепче.
Это была прямо моя тема. Я отложил шахматы, тоже погладил Пальму и уставился на Степаныча.
— Про купца такого слышал, Афанасьева?
— Да, мы в музее фотографию видели — его магазин в Охотске.
— Вот-вот. Мой отец у него приказчиком был. В Якутск ездил и меня с собой брал.
Мне очень хотелось расспросить про Афанасьева, Степанычу и самому, видно, хотелось поговорить, но в этот момент Пальма залаяла и выскочила из палатки. И Степаныч вышел, поглядеть, в чем дело, а когда вернулся, разговора уже не продолжал. Больше ничего нового в тот день я не узнал.
Спать легли рано. Дождь все еще лил. Краснов ворчал в углу, что завтра всё равно пойдем, хоть бы и под дождем. Степаныч разговаривал со своей Пальмой. Федя храпел. И я заснул. — Приятно засыпать под шум дождя.
А утром!.. Всё, как в другом мире: облака куда-то подевались, солнце, дорога хорошая — набитая тропа в лиственном лесу. — Да, я понимаю, что надо бы сказать «в лиственничном», но на мой слух это как-то слишком официально, по-канцелярски, так и кажется, что после речь пойдет о «норме выруба». Hу, ладно. В общем, лес из лиственниц. — Так вот, эти места очень похожи на наш Карельский перешеек — сосновый бор на холмах, но еще светлее. Как ранней весной в лесу, когда листья еще маленькие. Как в романсе: «…и зелень рощ сквозила». Вот, в лиственничном лесу так и «сквозит» все лето. Правда, хорошо!
Я старался держаться ближе к Степанычу, ждал, может, ещё что-нибудь расскажет. Километров через пять, когда мы поднимались на какой-то особенно симпатичный холмик, заросший ягелем, мой Джон Сильвер действительно заговорил:
— Что, Валентин, хорошо? Видно, правильно, что приехал. Зря я вчера тебя ругал. Хорошие места. Самые лучшие на этой дороге! Здесь бы жить, а? Хотел бы?
— Можно… летом. — Зимой, конечно, в Ленинграде.
— Ишь ты, летом! Туда-сюда кататься — денег не напасёшься!
— А Вы-то что ж тут не живёте?
— Да и в Резиденции у нас тоже неплохо. А отец из Резиденции, из Охотска. Всегда там жил. Его с места не стронешь.
Глава IV. ПИРАТЫ НА ГОРИЗОНТЕ
Вечером мы пришли в Арку. Симпатичный поселок: десятка два домов, магазин, сельсовет, метеостанция — да в хорошую погоду все эти поселки симпатичные. И Арка тоже. Но лишних домов там обычно не водится, так что надо ставить палатку. А пока мы занялись этим, Краснов пошел представиться местному начальству.
Вернулся он через полчаса вместе с председателем:
— Вот, пожалуйста, весь мой отряд, моя команда. Все в сборе. А это Иван Алексеевич Суров, председатель Поселкового Совета, прошу любить и жаловать.
Иван Алексеевич был пожилой человек, невысокого роста, под стать Степанычу. Одет председатель был во френч, я думаю, для официальности. Поздоровался сначала со всеми вместе, потом с каждым в отдельности за руку. Со Степанычем особо, видно, он его и раньше знал. Потом прогнал ребятишек, которые собрались вокруг нас посмотреть новых людей, и сообщил, что сегодня утром получили радиограмму из Охотска, через метеостанцию — другой связи здесь нету. В Охотске ограбили магазин, убили кассира…
Степаныч ахнул.
— Это кого же? В каком магазине? Неужто Маньку Сeмёнову!?
— Не сказано. Преступников пока не нашли. Есть опасения, что они подадутся в тайгу, возможно, к нам сюда. Велено быть осторожней.
— Да кто ж это мог? — Степаныч выступал, как главное заинтересованное лицо. Остальные молчали, и я тоже, конечно. Не знаю, как у других, а у меня, я чувствовал, как шерсть на холке встала дыбом: к нам, сюда, вот они — не пираты, так бандиты!
— Ну, пока не поймали, сказать нельзя, но предполагают, что один из них Мирошкин…
— Мирошкин!! Ах ты — — — — — -!
Тут я вынужден сделать отступление. До сих пор я честно пересказывал все, как помнил. И речь старался передать, по возможности, похоже. Но тут, простите, и женщины могут прочитать, и дети… Некоторые обороты народной речи я написать просто не могу, рука не пишет. Обычно в таких случаях ставят многоточие. Но для меня многоточие связано с незавершенностью, с раздумьем, с тихой речью. Так что, хоть это и не по правилам, я буду ставить вместо энергичных выражений такие же энергичные тире. Ну а, если рассказывать или читать, то в этих местах надо делать выразительные паузы или издавать тихий скромный писк, как по телевизору. Вообще-то я ругани не одобрял ни тогда, ни сейчас. И от Степаныча тоже не ожидал. Он раньше, конечно, так… употреблял иногда, когда его кони не слушались, но, видно, здесь допекло:
— Ах, ты — — — — — — старый — — — — — — ! Туда же! Не ймется ему — — — — — ! А кто ж второй-то?
— Второй или третий неизвестно. Но сообщено, что действовал не один. И советую вам поостеречься. Отряд небольшой, а вещей у вас много соблазнительных, полезных: и оружие, и карты, и продукты. И лошади тоже. Так что советую вам собаками обзавестись — в крайнем случае, предупредят.
— Да что ж им сюда лезть? наконец, прорезался еще один после Степаныча, самый бойкий из нас — Фёдор.
— А куда им деться? В порту их ждут, на самолет не попасть, по берегу идти — поймают. Вот и свернут в тайгу.
— А дальше-то как?
— Да что вы меня-то спрашиваете, «как»? Сдуру, спьяна, может, все и сделано. А теперь уж только бежать, а куда, они и сами не знают!
Да, дела!… Чем дальше, тем страшнее.
Когда председатель ушел, и мы уселись у палатки перед костерком варить свой ужин, Краснов продолжил разговор:
— А ты что, Степаныч, знаешь что ли этого Мирошкина?
— Как не знать!? Охотский он, местный, Милиционером тут раньше был, а потом сам проворовался и загремел на десять лет. Может, потом и ещё добавили, не знаю. Год он, как в Охотск вернулся. И снова теперь! А — — — — — — — — — — !
— Да что ты, Степаныч, разошелся? Кто тебе этот Мирошкин? Или Маньку Семенову жалко?
— Ох ты, Господи прости! Не могу про этого Мирошкина без срамных слов говорить! Манька-то, ладно. За свояка я боюсь! Видел, где он живет-то!
Краснов один и видел этого свояка, они со Степанычем к нему заходили. А я, если помнишь, пошёл тогда следить за Степанычем, думал, что он и есть этот наш Джон Сильвер, пошел, да псы помешали. Псы там такие были! Так свояка и не видел. А на Краснова этот свояк, видимо, произвел большое впечатление.
— Ну, это ты зря опасаешься! Твой свояк сам кого угодно скрутит. И карабин у него, и собаки, дай Боже!
— Эх, Михайлович! Если б до драки дело дошло, Ванюшка бы и без карабина двух Мирошкиных положил!
— Так что же?
— А то, что обманом его можно взять. Ванька наш — мужик простодушный и выпить любит.
— Да такого кабана свалить литр спирту надо!
— Нет, не говори! Слаб он на это дело. Со стакана валится. А вот в Мирошкина сколько ни лей, всё попусту! На крючке Ваня у него, на крючке!
— Как это?
— Ну, расскажу после. До Уеги далеко… Так бы и попросился у тебя назад. Да нет, взялся, так надо до олешек вас доставить.
— Да уж, это ты обязательно!
За Аркой дорога немного переменилась. Мы шли всё время вдоль Охоты. По берегам валялись обглоданные скелеты большущих рыбин. Пахло тухлятиной. На деревьях сидело несметное число ворон. По берегам бегали лисы. Один раз видели, как от нас убегал медведь. Зверьё переживало прошлогоднюю путину и готовилось к новой.
Якутский тракт действительно стал заметней. Он был неширокий, но какой-то хорошо утрамбованный. Видно было, что его утаптывали триста лет. Дожди нас больше не задерживали. Шли мы, как и раньше, но я уже не уставал, втянулся. Раза два переходили Охоту — здесь её уже можно было перейти по перекатам. Вечером я с успехом варил кашу, а после ужина чистил картошку. Утром для скорости всё это, ворча, делал Федя.
Я несколько раз пытался расспросить Степаныча о его походах в Якутск в молодости. Надеялся навести разговор на купца Афанасьева, но Степаныч отвечал коротко. Видно, обдумывал, как помочь свояку.
Однажды вечером, уже недалеко от Уеги мы пили чай и отмахивались от комаров. У Краснова была большая эмалированная кружка с зайчиком — зайчик ест морковку. Краснов этой кружкой очень дорожил, сам её мыл и носил в своем рюкзаке. Степаныч тоже любил чай. Да все мы пили много чаю и доедали последний хлеб из Арки — дальше, Федя говорил, перейдем на лепешки.
И вот, Краснов выпил первую кружку с зайчиком, налил вторую и спросил Степаныча:
— Слушай, Степаныч, помнишь, ты как-то про купца Афанасьева вспоминал? Перед Аркой, мы еще дождь целый день пережидали?
— Вспоминал. Было дело.
— Тут же могила его в Уеге.
— А ты почем знаешь?
— Я ж там был в сороковом году, с экспедицией, с Введенским. Не слышал?
— В сороковом? Нет, не слыхал. В сороковом я в Аян летом ездил. Tак что, могилу, говоришь, видел?
— Да я студентом еще был. Мы с другом моим, Андреем, бродили по Уеге и наткнулись на могилу. Крест, надписи нет. Потом какой-то старик сказал, что это купца Афанасьева могила.
— Tочно, его.
— А почему ж без надписи?
— Михайлович! Вот, не поверишь, как в жизни одно к другому привязано! Ты, вот, меня про Мирошкина спрашивал, про убийцу этого подлюгу, так вот, он, когда еще в милиции служил, сюда приезжал и могилу раскапывал — нехристь! А потом так и велел закопать без надписи. Крест, правда, разрешил поставить.
— Вот те на! Зачем же это?
— Это рассказ длинный… Старик тебе, говоришь, про могилу рассказал? Это, видно, эвен, Василий.
— Да, правильно. Эвен.
— Так, вот, к этому эвену Афанасьев зимой и прибежал.
— Как это прибежал? Один?
— В том-то и дело, что один. Из Якутска он понятно не пешком шел и не один. Да вышел-то он в самое неудобное время. Снег выпал, а река не встала. Лед тонкий. Что там случилось, не знаю, а в Уегу он уже один пришел, пешком. То ли пали лошади, то ли медведь задрал. Да и сам-то он, видно, простыл.
— Что же он в такое время пошёл?
— Видать, надо было. Без нужды бы не тронулся. Василий, у которого Афанасьев помер, потом ходил вверх по реке. Сани его нашел брошенные, продуктов мешок, палатку. Это за Качей — будет река такая. Вот, давай карту, покажу. Но самое-то: Афанасьев Василию мешочек оставил. Для брата. Для Петра. Василий этого Петра знал. И письмо оставил, велел в Охотск отвезти. А ему за труды винчестер отдал. Эвены народ честный. Василий всё, как есть, выполнил. Никому не говорил, брата Афанасьевского ждал. Но как-то об этом прознали. Года через три, позже ли, заявились зимой в Уегу. Милиция. Этот самый Мирошкин. Мешочек у Василия отняли и могилу велели раскопать. Искали что-то.
— Нашли?
— Не было ничего. Закопали обратно. Василия долго допрашивали, куда он с Афанасьевым ходил, да где останавливались. Где он сани брошенные нашел. Ездили туда, вокруг этого места все расковыряли. Да, что ж, разве Иван Егорович — это Афанасьева так звали — разве ж он такой дурак, чтобы рядом с санями свою мошну закопать!
— Думаешь, была она, эта мошна?
— Дак ведь искали, указания, значит, были в письме, что где-то она есть, а где — не сказано.
Краснов согласился, что похоже, так и было.
— Брат Ивана Егоровича, Пётр, с ним что?
— Не знаю. Он тогда в Хабаровске жил. В молодости они вместе тут ходили. Иван Егорович старше, Пётр — помоложе. Это отец мне рассказывал. Сам я брата не знал.
— А Ивана Егоровича знал?
— Видал раза два. Крепкий был мужик. Ростом, вот, с тебя, а телом, как Федор.
— Значит, нас двоих сложить надо?
— Вот, в самый раз, и вышел бы Иван Егорович.
— Сам-то не пробовал искать?
— Не я положил, не мне искать.
— Может, ты и прав. А? Как ты думаешь, Билли Бонс?
— Как это ты его называешь? — удивился Степаныч.
— Билли Бонс — это пират такой, старый одноглазый, любил сокровища искать.
Степаныч засмеялся. Cколько мы с ним, недели две вместе были? Первый раз только и засмеялся, когда Краснов меня Билли Бонсом назвал.
— Да какой же он Билли-пират?! Он еще Белёк!
Вот черт! Теперь меня и Бельком ещё будут звать.
— Да, Степаныч, говоришь, дорога хорошая. Афанасьев сколько по ней ездил — всю жизнь! А последний раз не прошел.
— Дак ведь и дома в постели помирают, а тут всё же тайга.
В Уеге Степаныч расстался с нами. Он еще успел рассказать, что этот самый Мирошкин, бывший милиционер, который у эвена отобрал посылку купца Афанасьева — ну, мешочек, а в нем, видно, кольца что ли, серьги — так вот, Мирошкин стащил оттуда пару колец. А когда продавать стал, его и накрыли. За это и сидел.
Степаныч торопился назад, но видно было, что и ему с нами не хочется расставаться. Меня он последние дни так всё и называл Бельком.
— Федор Степанович, что это вы меня Бельком называете?
— А ты бельков-то видел? Знаешь кто это?
— Видел в кино. Детеныш тюленя.
— Ну, дак ведь похож! Маленький и голова круглая, белая, а глаза черные.
— Я же не детеныш!
— Ты парень, хоть куда. Я бы с тобой и в Якутск пошел. Ну, прощай, не обижайся. Осенью за вами приду.
Уега еще меньше Арки: несколько избушек, несколько чумов. Живут почти всё эвены. Краснов с колхозом еще зимой списался, договорился об оленях. Но теперь надо было подождать, пока сходят за ними в стадо.
Делать особенно было нечего. Даже Краснову. В первый же день мы сходили на могилу Афанасьева. Все было, как говорили: небольшой холмик, деревянный крест и никакой надписи. Краснов сразу вспомнил свою первую экспедицию. Десять лет назад! Повздыхал, как быстро летит время. Это ему быстро?! Мне вообще сороковой год казался другой жизнью — «до войны». Я-то ведь еще и в школу не ходил!
Нам сказали, что Василий — эвен, у которого умер Афанасьев, сейчас в стаде. Краснов спросил, нельзя ли его взять к нам, каюром? Бригадир ответил, что можно, если сам Василий захочет. Про Афанасьева, из тех, кто остался в поселке, помнил только один старик, и то говорил всякую ерунду: как купец после смерти к Василию ходил, пугал, долго пугал, пока шаман не помог.
После рассказов Степаныча Краснов перестал надо мною смеяться, а когда мы сходили на могилу Афанасьева, устроил даже что-то вроде производственного совещания по поискам клада.
— Ну что ж, товарищи пираты, что у нас получается? Выходит и правда, был такой купец Афанасьев. Сокровища с собой вез? — Да, наверно, вёз, видно, в письме что-то о них говорилось, без этого искать бы не стали. А почему только через три года к Василию нагрянули? А? как ты думаешь Билли Бонс? Tо есть, простите, Валентин. — Вернулось письмо в Охотск, не найдя адресата! Вот там его какая-нибудь любопытная почтальонша и прочитала, подруге рассказала, слухи пошли, дошло до властей. Так, Федя?
— Может, и так. А может, и не отправляли письмо никуда, валялось себе в Охотске.
— Ну, может, и валялось. Допускаю. Не в этом дело. Пойдем дальше. Кое-что, что полегче и подороже, Афанасьев взял с собой — этот самый мешочек несчастный. Остальное где-то зарыл, а где, в письме точно не указывал. Опасался — и правильно опасался — вдруг попадет не по адресу.
— А толку-то что, если в письме все равно написано: «Иди к Василию, он все скажет!»
— А вот и толк, Федя, что не нашли! У Василия спрашивали, да, видно, он ничего не знал. Значит? — Значит, в письме только намеки были. Намеки на какой-то общий секрет, который оба брата знали.
— Мы-то его не знаем.
— Оптимист Вы, Владимир Михайлович!
— Погоди, погоди, Федя. Оптимист-пессимист — это мы после выясним. Пойдем дальше. Место, где Афанасьев сани бросил, мы знаем, Степаныч показал — устье Качи. В сорока километрах от Уеги, — Краснов достал карту, — обратите внимание, что это место на другом берегу Охоты. А переправа… Сколько тут? Сантиметров двенадцать? — Значит, в двенадцати километрах ниже. А когда он шел? Помните? Река только-только встала, лед тонкий. Пошел бы он с грузом? Зачем понапрасну рисковать? Значит, зарыл или спрятал вот на этом отрезке в двенадцать километров. Согласны? Ну что, тоже много?
Хорошо заговорил Владимир Михайлович! Почти как мой «названный дядюшка» Андрюша. А Краснов продолжал так:
— Но вот, что я хочу у вас спросить, уважаемые товарищи пираты! Как мне Степаныч ответил? — «Hе я положил, не мне и искать!» А? А вы, как думаете? Ведь не мы положили?
По части этики у нас самый большой специалист был Сергей.
— А кого мы обидим? Был бы жив его брат, знал бы, так уж за тридцать лет объявился, пришел бы к Василию.
— А, может, уже приходил.
— Приходил, так тем более: либо всё сам увез, либо ничего не нашёл. Нам это не мешает. Ну, а увёз, так увёз.
— Да! — сказал Краснов, — успокоил!
— Не волнуйтесь, Владимир Михайлович. Если Петр этот, Афанасьев найдется, отдадим ему,.. если будет, что отдавать.
— Это как же, в сберкассу что ли положим?
— Было бы, что класть, — заметил Федя.
— Ладно, ладно. А ты, что молчишь, Валентин?
— А я, как Сергей.
— Хорошо. Решили. Будем искать. Только, чур, в нерабочее время. А то Введенский велит меня на рее повесить!
Глава V. ЭВЕНСКИЙ ОРНАМЕНТ
И вот, мы, наконец, работаем. А то можно подумать, что и дел-то у нас ходить взад-вперед: туда пол-лета, потом обратно. Что поделаешь? Тогда вертолётов еще не было, по крайней мере, в геологии. Рации у нас, кстати, тоже не было, так что мы не знали, поймали этих самых бандитов, ушли они куда-нибудь, или за нами по пятам крадутся.
Зато оленей у нас было теперь штук двадцать или тридцать — не помню — в общем, много. Они же маленькие, вместо одной лошади надо трёх или четырёх, а еще верховые у каюров, да их собственный груз. Василий с нами работать не захотел, сказал, что ноги болят, будто гоняться за стадом легче. Зато согласился его внук Семён и еще один старый эвен, у которого, видно, ноги не так болели.
Семёну было, наверно, лет тридцать — потом мы узнали, что он воевал. Всю войну, причем, разведчиком — его туда сразу определили. Он и по-русски хорошо говорил, и карту знал, а ориентируются они вообще хорошо. Если не придуриваются. Вот второй — не помню, как его звали — ну, условно пусть будет Егор — у них, у всех русские имена. Второй как раз и любил придуриваться: то «олень убежал», то вьюк потерял, то встал не там, где ему Краснов велел ждать нас вечером. Краснов ругается, а Егор ручками разведет: «Не понимаю». Я думаю, он всё понимал, но приходилось просить Семёна, чтобы тот перевел. Егор был очень маленький — ростом ниже меня тогдашнего. Я потом-то подрос, а тогда в классе на физкультуре стоял предпоследним. Вот такой Егор: маленький, сухонький, сморщенный какой-то, но шустрый. Шустрый, когда ему самому это нужно, а так заставить его, что-нибудь делать быстрее было просто невозможно.
У Семёна был отличный пёс — Керемес — большая красивая лайка. Пальма ушла вместе со Степанычем, зато сразу Керемес появился, так что без собак мы не жили. У Егора тоже была какая-то шавка, вроде бы помогала ему оленей искать. Керемес был похож на Семёна — независимый, общительный. Вместе с Семёном сидел с нами у костра, слушал. А шавка, как Егор, нас обходила стороной и предпочитала лежать около своего хозяина в чуме. Да, в чуме, именно так! Егор никак не соглашался спать в палатке, каждый раз ставил свой отдельный чум. А Семен, как придется: если мы все вместе, одним отрядом, он, конечно, ночевал с Егором, в чуме, а, когда разъединялись — с нами, в палатке.
Мы постепенно двигались вверх, вдоль Охоты. Горки там невысокие, метров по пятьсот, но понемногу становились всё выше и выше. А конечной нашей целью был большой гранитный массив в самых истоках Охоты и Кухтуя — там десять лет назад Bведенский нашёл какие-то редкие, какой-то минерал с танталом. Кстати, и нашёл-то наш дотошный Краснов, который был у него на практике. Вот, к этому массиву мы и приближались.
В маршруты Краснов ходил с Федей, а Сергей со мной. Но иногда они менялись: в трудные маршруты Краснов давал Сергею Федю, а меня оставлял себе. Я протестовал. Краснов отшучивался: дескать, на палубе брига он, конечно, отдал бы предпочтение такому морскому волку, как я, а в лесу «Федя главнее». Ну, что Федя главнее меня, я не сомневался. Я даже думаю, в лесу он был главнее Краснова.
Вечером, когда Федя вместе с Красновым или с Сергеем спускался к лагерю, если всё было нормально — дымил костер, пахло ужином — он еще издали запевал:
Матушка, матушка, что во поле пыльно?…
Голос у него был здоровый — на соседней сопке слышно. А если мы приходили позже, и Федя сам возился у костра, он бурчал свою вторую любимую песню:
Мы не дрогнем в бою
За столицу свою…
Чаще всех готовил Семён — обычно каюры приходили раньше нас, а Семён легко соглашался на любую работу — но иногда приходилось мне или Феде. Вот тогда он и предупреждал:
За каждый разрушенный камень
Отплатим мы страшной ценой!
Егор никогда не готовил. Сказал, что не умеет — и всё.
— Как же ты питаешься сам-то, — спрашивал Краснов, — что ешь?
— Чай ем, лепеска, мясо… Я не олень траву есть.
А Семена, видно, служба в армии приучила — всё мёл подряд, как и мы.
Те самые двенадцать километров вдоль Охоты, которые Краснов вычислил для поисков клада, мы прошли все вместе. Все присматривались. Все — каюров я не считаю, мы им тогда ещё ничего не рассказали. Федя иногда даже мох сапогом шевелил, будто грибы ищет. Конечно, ничего. Лес, как лес. Да мало ли куда можно закопать или засунуть мешок или ящичек! Через день рядом пройдешь и не увидишь!
А вечером того же дня остановились в устье речушки Качи, там, где Афанасьев всё бросил и пошёл дальше пешком. Сейчас там действительно не было ничего, абсолютно ничего! Конечно, мы всё обошли, особенно я. Пока Семён варил кашу, я всё вокруг облазил.
Егор почему-то очень волновался в тот вечер. Даже пришел к нашему костру вместе со своей собачонкой. А когда стали пить чай, бросил кусочек сахара в огонь:
— На! Возьми, Афанасий! Оленя не пугай!
Мы, естественно, уставились на него, а Федя тихонько толкнул Семена:
— Чего это он?
— Купца просит, чтоб оленей не пугал, Афанасьева. Про купца знаешь? — Могила у нас в Уеге.
— Ну!
— Старики говорят, он оленей пугает. Как на этом месте остановишься, все олени разбегутся!
— И у тебя разбегались?
— Я здесь никогда не останавливался.
— Боялся?
— Чего бояться? — Не надо было, и не останавливался.
— А что, это помогает, кусок сахару бросить? Спроси его! — и сам спросил, — А, Егор, помогает, когда сахар Афанасьеву даешь?
— Конечно, помогает! Зачем зря сахар бросать? Я бы зря не стал!
Каюры несколько минут говорили по- эвенски. Потом Семен перевел:
— Он говорит, что первый раз был здесь вместе с Василием — с моим дедом. Давно, очень давно, говорит, я ещё маленьким был. Остановились тут, Василий ему это место и показал. Ночевали тут, а к утру все олени разбежались. Весь день собирали.
Егор слушал, кивал, добавлял что-то по-эвенски.
— Говорит, что еще два раза тут останавливался. Опять олени убегали. Спросил у бригадира и у шамана. Бригадир ругался…
— Правильно, — сказал Федя, — и я бы ругался.
— Зачем ругать? Помогать надо! Шаман помогал. Велел угощать Афанасия: сахар, лепеска, чай можно. Поясок давал…
— И поясок в огонь?!
— Зачем в огонь? Поясок шаман мне давал. Носить.
— И что, помогает? Не уходят олени?
— Видишь, не ушли? Рядом ходят.
— А поясок-то на тебе?
— Вот он, да.
— Покажи!
— Сейчас нельзя. Завтра покажу.
Утром мы разглядывали поясок. Крепкий ещё, кожаный ремень. Вышиты какие-то знаки. Знаки вообще-то необычные. Я уже пригляделся к эвенским орнаментам, а здесь было что-то не то. Я, пожалуй, сначала нарисую — все, что касается Афанасьева, я сразу запомнил и сейчас помню. Вроде заходящего солнца, как дети рисуют – полукруг с лучиками. Один луч проходит через какой-то трезубец, и черточки на этом луче. Небольшой рисунок. Несколько раз повторяется по всему поясу. Мы разглядывали, а Егор не выпускал пояска из рук.
— Это солнце, конечно?
— Солнце. Да.
— А это что? — Краснов показал на трезубец.
— Рога. Олень.
— Не похоже на оленя.
— Олень, однако. Солнце его к нам гонит. Шаман говорил.
Наши олени в ту ночь действительно никуда не убегали. Паслись рядом.
Невдалеке от этого заколдованного места мы поставили лабаз, чтобы не таскать зря лишние продукты. Лабаз — это не избушка, не землянка, а навес на деревьях. Нашли три небольшие лиственницы рядом, спилили верхушки, обрубили сучья, наверх — жерди, навес из жердей, и на них продукты. Чтобы зверьё не съело. Белки, конечно, могут забраться, а медведи, лисицы — нет. Да и мыши, вроде, не забирались. Во всяком случае, у нас всё целым осталось — там народ опытный был.
Ну вот, поставили лабаз, пошли дальше. Работы много. Утром уходишь рано, вечером приходишь поздно. Комары жрут. Каши с комарами наешься, и скорей под полог. А в мешок залез — и заснул мгновенно. В общем, не до кладов!
Дошли, наконец, и до того самого, «Введенского» массива. Там уже довольно высоко, не только леса, и мха почти нет. Каюры оставили нас вчетвером на берегу ручья в самой середине массива, а сами спустились обратно, немного ниже, где долины пошире, ягель растет, ветерок продувает — всё, что нужно оленям. Где-то в тех местах и стадо из Уеги кочевало, Василий там пастухами командовал.
А мы остались на неделю одни. Хорошее время! Днем жарко — это ведь конец июля, и всё же широта Ленинграда. Комаров почти нет. После того кошмара, который был внизу, можно считать, что и совсем нет. Утром мы с Сергеем поднимались вверх по ручью. Потом он где-нибудь застревал часа на два, на каком-нибудь интересном обнажении, а я, хоть и помогал ему, чем мог, всё равно, был почти свободен. Ну, тут уж мысли начинали крутиться вокруг купца Афанасьева. А что последнее с ним было связано? — Шаманство, поясок с ребусом. Действительно, эта вышивка больше походила на ребус из журнала «Пионер», чем на эвенский орнамент. Может, какой-нибудь внук Василия журнал видел? Да нет, это давно было. Сейчас из Уеги дети на зиму в интернат, в школу уезжают, а тогда… Это же двадцатые годы… Да что я знаю о правилах колдовства? Ну, видел украшения на кухлянках, на унтах, а это же какая-то специальная ритуальная вещь!
— Э-эй! Валентин! Забери образцы, да пойдем дальше. Ты что, заснул что ли?
И к следующему уникальному объекту неживой природы. Больше всего я не любил, когда Сергей мерил трещины: компас приложит — скажет азимут, повернет — угол падения. Измеряет, диктует, а я записываю. И так часа два-три. Ему, может, интересно, перед глазами готовые диаграммы с выводами маячат. А мне как?
Зато домой мы бежали — вот это зрелище! Выходили на наш ручей, а он тек между огромных гранитных глыб, журчал где-то внизу. Кончали мы примерно в одно и то же время. Солнце слева сзади, уже довольно низко. Освещение рельефное. Небо голубое, ни облачка. Ветра нет. Шум только от нашего ручья, но мы привыкли, вроде, и не замечаем. Тишина! На камнях совершенно никакого ни мха, ни лишайников — не скользко. Совершенно не скользко. Уклон у ручья большой. И вот, мы вниз — Сергей впереди, я за ним. Какая уж техника безопасности! От камня до камня метр — полтора, и мы прыгаем с одного на другой — хорошо! Без дороги в горах километра два — сколько надо времени? Минут сорок, час? А мы за пятнадцать минут их пробегали!
Палатка закрыта, никого не видно. Ага! Значит, кашу варить мне, а Федя через полчаса будет напевать: «Что во поле пыльно?» Ну, что ж, спускаемся. Развожу костер, варю кашу. Иногда и Сергей помогает.
В один из вечеров, когда мы все уже застегнулись в своих мешках, Краснов спросил Сергея, что он думает об этих шаманских рисунках? — с Федей они, вероятно, об этом уже поговорили, а мое слово по старшинству было последним.
— Путает что-то Егор. Хорошо бы еще у кого-нибудь спросить. Может быть, нам к Василию зайти, в стадо? Семён говорил, они недалеко.
— Ну что ж, посмотрим, посмотрим… Может, и зайдем.
Уходили мы с этого благодатного места, конечно, не через неделю. — Краснову еще что-то потребовалось выяснить. Каюры пришли, как и договаривались, рассказали, что побывали в стаде, видели Василия. Обратно пойдем — мимо проходить будем. Потом они снова ушли, оставили нас еще на три дня — оленям тут все равно есть нечего, они бы вниз убежали. А через три дня мы уже все снова собрались, спустились вниз и к вечеру действительно подошли к огромному оленьему стаду.
Таких я после уже не видел. Семён с Егором, как два лоцмана, вели нас сквозь оленью толпу к чуму пастухов. Навстречу вышел сам Василий. Он был высокий для эвена, костистый.
— А, эспедисия, здорово!
— Здравствуйте! Вот, решили в гости к вам заглянуть.
— Заходи, заходи! Чай пить будем. Палатку ставь.
В чуме у него после палатки, как в старой петербургской квартире после хрущевки: просторно, потолок высоко!
Первым делом попили чаю. Потом нас мясом покормили. Потом расставили палатку и к нам пошли чай пить. Заходили молодые пастухи — возраста нашего Семёна. Зайдет, кружку чая выпьет, посидит, послушает — и назад. Говорили старшие: у них — Василий, у нас — Краснов.
— Я ведь был здесь десять лет назад. С Введенским. Не помнишь?
— Помню, помню. Хороший мужик. Мне пачку патронов давал. И тебя помню. Молодой был, без бороды. Второй тоже без бороды, молодой, как ты.
— Верно! Ну и память у тебя, Василий! А я, вот, совсем тебя не помню.
— Э-э-э! Ты старый, наверно — ничего не помнишь. Теперь я молодой.
Краснов горестно вздохнул.
— Верно, Василий, верно. Старый я уже!
— Мясо есть надо — опять молодой будешь!
Попили чаю.
— А где же ты видел нас?
— Двоём приходили. Спрашивали, чья могила?
— Так это мы к т е б е ходили?!
— Ко мне, ко мне. Ничего не помнишь.
— Правда, Василий, не помню… А ты этого купца Афанасьева, что? Знал что ли?
— Знал, конечно. Он с попом приходил. Меня крестил. Василием назвал.
— Так он, выходит, твой крёстный?
— Да, правильно, крёстный. Он так говорил.
Я подумал, что Василий ростом так отличается от других эвенов, что у него не только духовное родство с купцами Афанасьевыми.
— А отчего же помер твой крёстный?
— Простыл. Под наледь провалился. Лихорадка была.
— Постой, постой! Разве наледи осенью бывают?
— Почему спрашиваешь? Афанасий весной шел.
— Весной? Точно?
— Весной, весной. Снег таял. Я хорошо помню.
— А болел он долго?
— Нет, не долго. Совсем мало.
К этому времени уже принесли ведро с мясом. Видимо, для восстановления Красновской памяти. Cтало не до разговоров.
Я насытился раньше других и стал разглядывать чум. Посередине горел небольшой костерок, над ним — чайник. Дыма почти не чувствовалось — весь дым уходил вверх, в дыру, там, где жерди сходятся. По бокам на стенках висели какие-то ремешки, тесёмки. За спиной Василия виднелся красивый поясок, и я подвинулся, чтобы лучше разглядеть.
— Чего мяса не ешь? Ты молодой, тебе расти надо, силу собирать.
— Спасибо, я наелся. Тут, вот поясок красивый — смотрю.
— А-а, — Василий взял поясок в руки, — моя баба вышивала. Она хорошо умеет.
На пояске были вышиты те же знаки, как у Егора. Краснов тоже их разглядел:
— Это что же, оленей в стадо собирать?
— Какое стадо? Почему так говоришь?
— Краснов рассказал про нашу ночевку в устье Качи, про колдовство Егора. Василий, вроде как рассердился:
— А-а! Егор! Глупый ты, однако. Сколько говорил: чтобы олень от Качи не бегал, Афанасию сахар кинуть надо. Поясок для другого совсем!
Егор стал оправдываться, ему это легче было по-эвенски. Василий тоже отвечал по-эвенски. Несколько минут мы ждали, потом Семён перевел:
— Он говорит, что рисунок сам Афанасьев дал. Велел на пояске вышить, чтобы свои узнавали. По рисунку. — Это значит, вроде пароля. — А потом, когда он умер и сниться стал, пугать стал, шаман и велел этот пояс на ночь надевать — Афанасьев пояс узнает и не тронет.
Василий молчал, слушал, что говорит Семён.
— Да, правильно говоришь! Афанасий меня узнал, успокоился. А Егор, зачем надевал? К нему Афанасий не ходил — зачем пояс надевать?
— Шаман велел…
— Шаман новый был, тоже не всё знал!
Вечером, когда мы продолжили чаепитие в нашей палатке, Краснов спросил:
— Василий, а ты знаешь, что в Охотске магазин ограбили, кассиршу убили? Слышал?
— Знаю, Мирошкин. Семён говорил. Мирошкин плохой человек, очень плохой! Афанасия раскопал. Винчестер отобрал…
— У тебя?!
— У меня, у меня. Афанасий дарил, Мирошкин отобрал. Винчестер отобрал, посылку отобрал!
— Какую посылку?
— Афанасий оставил. Брату. Петру.
— А ты сейчас-то не боишься, что Мирошкин опять придет?
— Чего бояться? Медведя не боюсь — Мирошкина чего бояться?
— Он же приходил раньше, винчестер забрал, посылку…
— Тогда Мирошкин милиционер был. Я боялся. Сейчас Мирошкин бандит, стрелять можно.
— Ну, Семен! Дед у тебя смелый!
— Смелый, конечно! И Семен смелый. Воевал. Медали есть… Чай у тебя хороший. Густой! Еще давай!
Федя налил ему «густого» чаю. У него на этот случай был специально припасен плиточный. Плиточный чай пил? — Ну вот, именно, что «густой». Не вкусный, но «густой»!
— А поясок с рисунком Афанасьевским Мирошкин тоже забрал?
— Нет, зачем ему поясок? — Тогда у всех такой был. Все носили. Один учитель в Охотск отвез, в музей.
— В музей? А мы что-то не видели, — удивился Сергей.
— Плохо смотрели, следопыты! — Федя не высоко ценил мои способности и, видно, стал переносить эту оценку на Сергея.
Краснов заступился:
— Да ладно, Федя. Может, там и нет уже этого пояска — его, небось, как ценный экспонат, в Ленинград отправили, в этнографический музей. А почему, скажи Василий, рисунок Афанасьев т е б е оставил, а носить в с е стали?
— Глупый народ. Всё равно, как Егор. Афанасия боялись. Зачем бояться? Афанасий хороший.
— Ведь и ты боялся.
— Я не боялся. Я Афанасию помогал.
— Пока жив был, помогал. А потом бояться стал?
— Потом тоже помогал.
— Как же так?
— Нельзя говорить. Нехорошо.
И больше мы к купцу Афанасьеву — к «Афанасию» и его пояску в этот вечер не возвращались.
Когда каюры ушли в свой чум, а мы расползлись по мешкам, Краснов спросил:
— Ну что, ребята? Как шаманский рисунок?
— Да уж, — отозвался Сергей из своего угла, — пустые картинки перед смертью рисовать не будешь! Конечно, это добавление к письму, но такое, чтоб другие не поняли. Ребус.
— Точно, ребус! Как, Билли Бонс, разгадаем ребус? Твой Ботвинник на этот счет ничего не пишет?
А я уже давно сообразил, что это ребус, и чего он тут Ботвинника приплёл? Чтобы не опозорить любимого гроссмейстера, я ляпнул первое, что пришло мне в голову:
— Пишет, пишет. Пишет, что надо учитывать психологию партнёра.
Краснов задумался:
— Ага… Верно. Вот, сейчас Сергей и учтёт.
— Почему я? Все навалимся.
— С тебя и начнем.
— Ну что ж, — сказал Сергей, — с меня, так с меня. У меня эта картинка всё равно перед глазами маячит. Как тут быть с психологией я, по правде говоря, не знаю, а вот ребус разгадать попробую. Стрелка, я думаю, указывает направление тайника. Согласны?
— Похоже.
— Солнце — везде солнце. Приметой может быть этот трезубец — оленьи рога, как Егор говорит.
— Ну, Василий-то по-другому объясняет.
— Василий вообще никак не объяснил, но я тоже думаю, что это не рога, а дерево — бывают такие деревья.
— Солнце не обычное, а на закате, сказал я.
— Или на восходе. Дальше!
— Ну а дальше, — сказал Сергей, — надо поискать такое дерево.
Вот как раз, на тех двенадцати километрах, которые ты наметил, и… по закатной тени…
— Не было там такого дерева, — пробурчал Федя.
— Да мы же всё там под ноги смотрели, а ты вообще кочки раскапывал!
Конечно. Правильно говорит Сергей: не будет человек перед смертью забавляться какими-то каракулями! Если уж брату письмо прощальное писал и рисовал еще что-то, значит, не иначе, как для него же. Боялся всё в письме написать, оставил ему отдельную памятку. Что он мог бы написать? Я фантазировал, попробовал представить. Ну, например, так: «Дорогой брат! Kак придешь к Василию, вспомни наши детские игры, вспомни, как я тебе журнал «Нива» читал. Вспомни, братик, какой ты был умный и всё умел разгадывать. Как вспомнишь, так сразу и найдешь всё, что я тебе оставил!» А дальше, Пётр узнаёт поясок, разгадывает ребус, едет на какую-нибудь полянку, известную им обоим, дожидается заката или восхода и по тени от дерева — конечно, дерева, больше ничего там такого похожего трехзубого нет, а деревьев таких я много видел — ну вот, идет по тени от трехзубого дерева три…, а чего три? Сажени, наверно. Тогда саженями мерили. А сколько в ней метров? Завтра спрошу.
Глава VI. ТУРИСТЫ
Утром надо было уже уходить. А уходить не хотелось: мне было интересно всё посмотреть, Федя — я думаю — был не против съесть еще пару вёдер оленины, Егор и Семён вообще были у своих. Но… наши геологи торопились.
Теперь мы шли вниз по Охоте к нашему лабазу. Был уже август, и по реке поднималась рыба. Огромные рыбины забирались в самые мелкие протоки и буквально ползком пробирались наверх к истокам реки. Ловить можно было прямо руками. Вот уж мы поели и вареной, и жареной, и икры. Правда, икра у нас не получалась такая вкусная, как у рыбаков. Вместе с нами пировало всё зверьё. Мы почти привыкли к ним, даже собаки лаяли, по-моему, только для порядка.
Когда до Качи, до нашего лабаза оставалось еще дня три, мы разделились. Сергей с Федей и Семёном — самый боевой состав — отправились километров за двадцать к Кухтую, на выходы скарнов, а мы потихонечку спускались вдоль Охоты. Нас осталось трое, и Егор — то ли ему скучно было одному без Семёна, то ли к нам уже привык — перестал ставить свой отдельный чум. Ночевал с нами в палатке, сидел у костра вместе со своей собачонкой.
На вторые сутки вечером — нам еще только переночевать, утром в маршрут и вечером снова все вместе, весь отряд, встретимся у нашего лабаза, «в нашей столице» — вот, этим вечером мы сидели у костра втроём, «не считая собаки». И вдруг эта Егорова шавка буквально залилась лаем. Краснов велел мне принести ружье из палатки. Карабин был у Феди, он с ним не расставался, а у нас было обычное охотничье ружье.
— Дай-ка жакан, Валя, — попросил Краснов.
Собачонка продолжала надрываться.
— Однако, не медведь, — сказал Егор.
И точно, через пару минут на краю полянки показались люди. Краснов поднял ружье.
— Эй, Кто такие?!
— Туристы! Как? К вашему огоньку нельзя ли? Да ты не застрели, смотри!
По тропинке шли трое. Краснов стоял с ружьем в руках, но было совершенно невозможно представить, что он вдруг выстрелит или заорет: « Стой! Стрелять буду!»
Впереди шёл пожилой полный человек с круглым добродушным лицом, за ним верзила, метра под два, с ружьем за плечами и сзади парень, ростом чуть выше меня.
— Что за туристы? Откуда вы взялись тут? Э, да никак Иван?! — Краснов опустил ружье.
— Я, я, Михалыч.
— Ты что, туристом заделался?
— Какие туристы! Это Матвеич шутит.
Все трое уже подошли к костру. Иваном Краснов назвал верзилу. Ага! Значит, это, наверно, зять, или, как там, свояк нашего Степаныча. Степаныча я уже не числил Джоном Сильвером, а потому и Иван не вызвал у меня подозрений. Полный, которого Иван назвал Матвеичем, вообще был сама доброта. Вот третий, парень, очень мне не понравился — такая противная рожа! Даже не могу сказать почему, но очень противная.
А Матвеич уже, как старший не только в своей группе, но вроде, как и у нас, протянул Краснову руку:
— Мирошкин Прохор Матвеевич.
Мирошкин! Тот самый! Убийца! Тут бы и взять его на мушку, если сразу не застрелить! Да поздно, вон они с Красновым руки друг другу жмут…
— Это Иван, ну, ты, выходит, его и сам знаешь. Это Штырь, а как его по паспорту зовут, он и сам забыл. А ты, значит, начальник? Краснов?
— Владимир Михайлович. Валентин, — он показал на меня, — а Егора ты и сам, наверно, знаешь.
— Знаю, знаю. Я их тут всех знаю. Ну-ка, Егорка, шавку свою убери!
По виду Краснова было не понять, вспомнил он, что нам про этого Мирошкина говорили, или нет. Должен был вспомнить. Но виду не подал. А, может, в темноте я и не разглядел.
— Ну что ж, садитесь! Каша, рыба. Есть, небось, хотите?
— Это верно. Рыбы нам не надо — вот как ей нажрались! — а кашу давай. Чайку покрепче.
— Где же ваше снаряжение, туристы?
— Хе-хе! А куда нам? Мы народ местный, привычный. Да и тащить на себе. Это у вас — вон сколько оленей! Вот, одолжи, тогда и снаряженье повезём. А, Егорка? Пойдешь с нами?
Егоровой собачонке это предложение не понравилось, и она опять залаяла.
— — — — — — — — — — — — — — — — — сказал Штырь и пнул собачонку. Она взвизгнула, убежала в лес и продолжала лаять и скулить одновременно, вот, знаешь, как собака, которая ждет хозяина у входа в магазин: лает, скулит, воет — все вместе.
— Слушай, Егор, я кому сказал, уйми сучку!
— Что-то ты, Прохор Матвеевич, раскомандовался! Давай-ка, садись лучше, поешь каши. Валя, ну-ка, давай, чайник набери!
Я ушел ручью. Да, похоже, мы влипли! Но Иван-то, Иван, неужели с ними? А может, и Степаныч? Нет, не может быть!
Я вернулся с полным чайником, повесил над костром. Наши гости уплетали кашу. Егор сидел, как Будда, будто его вообще ничего не касалось. Краснов внимательно смотрел на меня, ружье лежало с ним рядом. Иван, конечно, тоже снял ружье, и оно лежало между ним и Штырем. Да, конечно, Владимир Михайлович всё знал. Он сидел неподвижно, молчал и внимательно смотрел на меня, дескать: «Спокойно, Валентин, спокойно!» и вслух:
— Ну что ж, гости, куда вы путь держите?
Мирошкин кончил есть.
— Сейчас, Михайлович, чайку попьем и обсудим всё. Ну-ка, Валентин, что там костер-то у тебя? Ну-ка, пошуруй!
— Давай, давай, Валя, — сказал Краснов. — Завари покрепче!
— Правильно говоришь! Не жалей чаю, Валентин!
Эх! Чаю тебе! Нету у меня перстня с ядом! Сейчас бы их всех!
Ивана, конечно, жаль. И черт с ним — незачем было с убийцами связываться! Перстня еще захотелось, тоже мне, миледи! Мог бы и таблетку в кармане носить на такой случай! За сокровищами, дурак, увязался, а таблетку не прихватил! Ну что же, пейте, что есть, гады, без таблетки. Ваше счастье!
— Готово, Владимир Михайлович!
— Готово, так наливай.
Кружек у нас лишних не было. Кому же отдаст Краснов свою, с зайцем? Ага, Ивану! Выделяет Ивана. Моя досталась главному злодею, а Штырь пил из самой чумазой — Егоровой.
Попили. Мирошкин вытер усы. Поставил мою кружку.
— Ну, что ж, теперь поговорим. Гражданин начальник!
Глава VII. «ПРИПОМНИ НАШЕГО НЕПТУНА!»
— Что это ты, Матвеич? Чай в голову ударил, что ли?
-Ххе! Ишь ты! Так ведь пора! К делу пора! А по делу-то всех вас надо бы к ногтю, чтобы хлопот поменьше. Да вот, Иван не согласен.
— Серьёзный разговор! А Иван — молодец! Умный человек. Спасибо ему!
— Дурак он. Иван твой! Насшибают нам — — — — -, а то и вовсе — — — — — — ! Так он же своячка своего, Степаныча во всем слушает, как пацан малый!
— Не тронь Степаныча, — проворчал Иван.
— Да ладно, хрен с ним! Короче, отдаешь нам оленей, оружие, карту, жратвишку, какая есть — и живи! Рисуй свою науку!
— Да, что ж тебе отдать? Карабин у нас в другом отряде, здесь вон только эта пукалка, — Краснов ткнул пальцем в ружье. Продукты кончаются — сами в Уегу идем за ними. Олени, вообще, не мои.
— А не врёшь? Один карабин на всех?! Ну-ка проверь, Штырь!
Штырь ушел в палатку, рылся там минут десять. Добросовестно. Вернулся пустой, естественно.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — , — сказал Штырь.
А говорили наши гости так: Иван, как нормальный мужик — обычно без ругани, а рассердишь — ругается; Штырь этот самый, вообще, по-моему, говорить не умел, то есть отними у него ругательные слова, он бы и вообще замолчал. Ну, а Мирошкин, тот мог на двух языках: мог, как Штырь, а мог, как Иван. Мирошкин ведь когда-то служил, а как на службе? — с начальством — один язык, с подчиненными — другой. Знал два языка. Полиглот хренов! А Штыря мне придется переводить, чтобы не переводить бумагу. Прости за каламбур!
— Нету там ничего, — так надо было понимать Штыря, когда он вылез из палатки.
— Ну и снабжение у вас, у геологов! Один карабин?!… А, да тебе хоть пулемет дай, — — — — — — — — — — ! — Мирошкин имел в виду, что все равно, и пулемет без толку (буду уж переводить и Мирошкина). Служба всё-таки укоренилась в нем! Казалось, что он сначала решил покритиковать наше начальство за то, что оно выдало всего один карабин на отряд, а потом спохватился и стал оправдываться.
— Ну, а с карабином-то, где ваши?
— На Кухтуе.
— Где точно?
— Да у них свободный маршрут.
— А придут когда?
— Через неделю. В Уегу.
На самом-то деле, мы должны были встретиться завтра у нашего лабаза — задумал что-то Краснов!
— И продуктов нет?
— — — — — — — — — — — — — — — — — , — сказал Штырь, то есть «Вот такой мешочек — и всё!»
— Ты искать, может, не умеешь?! Ну-ка, Иван!
— А чего искать-то? Сверху идут, там магазинов нету.
— — — — ! — то есть «Плохо дело!» — Ну, оленей забираем… Егорка! Идешь с нами! Карта где, Михалыч?
— Да куда нам карта, Матвеич? Возня с ней одна. Я и так тут всё знаю, — опять вступил Иван.
— Ты-то знаешь, а что случится с тобой?
— Со мно-о-ой? Чего тут со мной случится? Тут не Охотск. Тут со мной ничего не будет. Это вон Штырю поберечься надо.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — -, — сказал Штырь, а как это перевести, я и сам не знаю.
— Вот-вот. Под ноги смотри чаще. — Посоветовал Иван. Он, видно, перевел Штыря.
— Егор-то вам зачем? — спросил Краснов.
— А мы, что? Сами оленей собирать будем?
— Куда же он потом?
— Жить захочет — найдет дорогу.
— Ты-то, Егор, что молчишь?
— Что говорить? Мирошкин большой начальник. Слушаться надо.
— Во-о! Косой, а понимает! И ты бы так, Михалыч!
— Ну что ж, ладно, Прохор Матвеич. Раз большой начальник,.. как говорится, твоя взяла! А у меня, вот, тут мысля одна появилась. Ну-ка, Валёк, принеси мою сумку!
— Стой!… Принеси, Штырь! А то, может, ты прозевал, а пацан сейчас пушку вытащит… Да еще пальнет сдуру!
Штырь принес полевую сумку Краснова.
— Открывай уж сам, Прохор Матвеевич, если меня подозреваешь. Так. Пикетажку, ну книжку записную достань. В неё лист вложен. Посмотри-ка!
На листе был рисунок с Егорова пояска: солнце, трезубец, стрелка с черточками. Мирошкин схватил рисунок будто сундук с деньгами. Потом помолчал, почмокал и спросил Краснова:
— Откуда ты эту — — — — — взял? — то есть «Откуда взял эту чепуху, ерунду?»
— Да вон, у Егора поясок.
— Ну и что? Я таких полно видел. У них у всех такие были.
— Были. Верно. А кто им этот рисунок дал, знаешь?
— — — — — — — — — -, сказал Мирошкин, то есть «Не знаю, мол.»
— Афанасьев! Купец!
— Что?! — — — — — — — — — — — — -, — то есть «С чего это ты взял?»
— Василий сказал.
— Василий?! А ведь точно — кисет Афанасьевский на таком пояске висел! Дальше-то что? Картинка и есть картинка — у них там все разрисовано!
— Так, то у них, а то у А ф а н а с ь е в а ! Перед смертью рисовал человек! А что там, на картинке-то, понимаешь? И Краснов стал рассказывать про солнце, про трехзубое дерево, про стрелку, которая на клад указывает. Зачем? Зачем он все это ему говорит?
— А кто разгадал? А? — Вот, Валя. Наш Билли Бонс! — Краснов показал на меня.
— Что ещё за Бонс?
— Не знаешь? Пират такой знаменитый, мастер по сокровищам! Взял бы ты его вместо Штыря!
Этого мне только не хватало!
— Ну, куда тебе это пугало?!
Штырь выругался и замахнулся на Краснова. Иван удержал.
— Хе! — удивился Мирошкин, — И верно! На что ты, Штырь, годен? Баб в очереди пугать? Так их тут нету!
— Давно утопить его надо, — посоветовал Иван.
Штырь заволновался.
— Ладно, не ерзай, живи пока! Верный пёс всегда нужен. А этот твой Бонс, может, и головастый, а так и норовит меня тяпнуть, как Егорова сучка!
Был бы я с Ивана, или хотя бы с Федю ростом, так не то, что бы тяпнул, загрыз бы! Не стал бы, как Краснов, с ним лясы точить!
— Ну что ж, начальник, хорошо! Давай дальше, разматывай картинку!
— А всё, дальше некуда! Всё «размотал». Теперь ты давай!
— Я?! Да ты что, дорогуша? — — — — — — — — — -?! — то есть, «рехнулся, спятил?!»
— Давай, давай! Вспомни, что там в Афанасьевском письме было?
— Всё-то ты знаешь! Ну, вспомню. Тебе-то — — — — — — — ? — то есть, — «Зачем это нужно?»
— Вместе поищем!
— Вме-е-есте! А вдруг найдем! Не боишься?
— Найдем, видно будет. Давай, Матвеич, напрягись! Небось, письмо, письмо это наизусть знал!
Мирошкин, как бы принял игру, и дальше разговаривал с Красновым уже серьезно. По делу.
— Верно, помню. Как не помнить? Только ты, Михалыч, правильно сказал, что человек перед смертью писал. Прощался. Детство вспоминал.
— Но вы же по письму искать пришли.
— Ну, это там было: «Пришлось, братец, бежать. Состояние наше отняли. Что осталось, захватил с собой. Вёз. Да, видно, не судьба! Товарищи померли, лошади пали, сам из последних сил к Василию приполз. А что с собой вёз, спрятать пришлось. Приезжай, Петруша, забери! Всё найдешь. Припомни только наши детские игры…» — так вроде было.
— И всё? Никакого намека? Слов каких-нибудь непонятных?
— Слова? Слова… Повозились с одним: «Припомни нашего Нептуна». И Устинову старому — отцу Степаныча — досталось, и Василию перепало! Клялись, божились, что нету такого Нептуна, ни у русских, ни у эвенов. Нету! А потом один наш следователь — раньше учителем был — сказал, что это бог старинный. Был, говорит, такой бог морской — Нептун. Так что зря старались.
— Правильно сказал — морской бог. А знаешь, какой знак власти у этого бога был?
— Ну?
— Трезубец! Вот, как на картинке.
— — — — — — — — — — — — -! — сказал Мирошкин, то есть, что-то вроде «Вот это да!», «Вот здорово!»
— То-то и оно! Говорю же тебе — не простой поясок! А даты на этом письме не было?
— Даты? Была. Погоди! Апрель, вроде.
— Апрель? А не осенью это было?
— Апрель, апрель. Тридцатого. Майские праздники! Хе-хе-хе! Да, — — — — — — — — -? — то есть, «зачем это тебе?»
— Все учесть надо. Какая погода, как от Качи шел.
— — — — — — — — -, — то есть, «Плохо шел, неудачно.» — Под наледь провалился, потом болел десять дней.
— Десять? Так написано было?
— Десять.
— Значит, двадцатого апреля он провалился?
— Выходит так. Всё? Ну, где искать будем, голова?
— Начнем там, где он сани бросил, в устье Качи. Где вы искали.
— Да мы ж там — — — — — — — — — — — ! — то есть, «Все перекопали, ничего нет!»
— А вы деревья трехзубые смотрели? Есть они там?
— А — — — — — — — — — — — -, — то есть, «Не знаю, не видал.»
— Вот и поищем для начала.
— Ну, давай! Только смотри, начальник, — — — — — — — — — — — — — — — — ! — то есть, «Если обманешь, головы тебе не сносить!»
Глава VIII КОНЕЦ ТУРИСТСКОГО СЕЗОНА
Решили назавтра идти к устью Качи, то есть так, как мы и шли. А «туристам» нашим, значит, приходилось возвращаться назад. Иван поворчал немного, что, мол, зря время теряем, но Мирошкин и Штырь прямо загорелись. Не знаю, можно ли так о бандитах сказать, наверно, лучше бы сказать, что «зачесалось» у них. Иван тоже согласился. Особенно не спорил.
Спал я впервые у костра и без мешка. Мирошкин и Штырь в наших с Красновым мешках устроились в палатке. По старшинству, наверно, надо бы Ивану второй мешок, но он сказал, что это баловство, наломал «лап» от лиственниц, от кедрача и устроился у костра. И мне помог соорудить лежанку. Краснов тоже рядом устроился.
Мирошкин, перед тем, как залезть в палатку, всё осмотрел, спросил Ивана:
— Может связать их?
— Чего их вязать? Не уйдут.
Да, без мешка-то — — — — — — — (то есть «плохо») — я сам с этими «туристами» заговорил на их жаргоне — с одного боку жарко, с другого — холодно, сучья в бок впиваются. Хорошо, что комары уже на спад пошли. Я просыпался часто. Краснов тоже плохо спал, а может быть, и совсем не спал — я проснусь, голову подниму — он на меня смотрит. А Иван… спит, будто на перине! Но, как костёр я пошевелил, — сразу проснулся:
— Спи, не трогай!
А с утра надо за оленями бежать, собирать их. Ну, Егор, конечно, пойдет, а кто еще? Неужели одного отпустят? Нет. Мирошкин Ивана послал:
— Сходи. А то Штырь упустить может!
Оленей привели, собрались, пошли — всё нормально. А Егорова собачонка так и не подходит. Лает, скулит издалека. Шли мы ходом, так что часам к семи вечера были на месте. А по дороге, километрах в двух от устья Качи дорога шла по косе — песок, галька мелкая — следы хорошо видны. Я тогда и подумал: если с этой стороны Семён или Сергей с Фёдором пойдут, наверняка заметят, что следов много, не три человека. Особенно Семён. И Семён, и Егор — они даже в лесу как-то оленьи следы замечали. Ну, а на косе, всем видно. Может быть, Краснов на это рассчитывал?
Подошли к Каче. Это там, где Мирошкин когда-то копался, и мы потом искали, и все без толку. Ну, и что ты думаешь? Прямо на небольшом пригорке, как на пьедестале, — сухая трехзубая лиственница! Очень приметная, как это мы раньше на нее внимания не обратили? «Туристы» так и кинулись к ней. Даже Иван не утерпел. Саперная лопатка у нас была. Кирку возили ненасаженную — Иван её уже вчера в том лагере насадил. Всё: дерево есть, инструменты есть — где копать?
— Ну, давай, начальник, определяй! Где рыть будем?
— Погоди. Вот солнце будет садиться, посмотришь, куда тень падает, меряй и копай!
— Да ты что?! Не знаешь, где солнце заходит?
— Примерно на западе, а так — каждый день по-разному. Вспомни-ка, летом и зимой!
— Правильно говорит, подождём, — согласился Иван.
— — — ты, Ванька! Тебя только дурак не — — — — — , — то есть «не обманет», — где оно в апреле-то заходило?
Ну, тут Краснов стал им объяснять, почему в августе оно заходит примерно там же, где в апреле. А чтобы точнее определить, надо хотя бы календарь, знаете, где долгота дня, время восхода, захода? А так, придется рыть пошире. Ничего не поделаешь.
«Туристы» успокоились, стали ждать захода солнца. А тем временем разбили лагерь. Я делал всё, что обычно, Иван помогал. Мирошкин, тот ясно, главный — сидел на бугре, следил за солнцем, чтобы ненароком не сбежало. А Штырь этот гнусный — недаром его рожа мне с первых минут не понравилась — сам ничего не умеет, а командовать хочется. А кем командовать? Ясно, мной! Егором еще можно, так Егор с оленями возится. Вот, один я ему под силу.
Выследил Мирошкин солнце, когда оно за горку заходить стало. Отмерили три метра, три сажени.
— Давай, Штырь!
— Да ну его, Матвеич. Он тут до утра ковыряться будет. Я сам.
Иван взялся копать. И пошел, как экскаватор! Такого бы канавщика! А наши олени — помнишь, я рассказывал, что здесь Егор колдовал: сахар в огонь бросал, поясок надевал «от Афанасия», чтобы олени не разбежались — так вот, олени, только их Егор отпустил, все до одного, так и дунули в сторону нашей прежней стоянки. Егор сразу к Мирошкину — он его за главного стал считать:
— Олень убежал. Афанасий пугает. Ловить надо!
А Мирошкину не до этого, он с лопаты глаз не спускает, смотрит, как Иван шурует.
— Штырь! Иди за Егором!
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — , — ответил Штырь, то есть «Как же я уйду, когда вы тут сокровища достаете!»
— Егора потеряешь, вот в эту яму тебя самого закопаю!
Ушли Егор со Штырем. Я, вообще-то — не знаю, уходил Штырь, или нет. Может быть, спрятался и где-нибудь с края опушки следил за раскопками. Но на глазах его не было.
А Иван копает. Грунт там легкий был. Он одной лопатой, почти без кайла такие траншеи нарыл, что в них не то, что в конце апреля, круглый год тень от заходящего солнца будет попадать! Но, ничего нет! Ничего, похожего на сумку, на какие-нибудь обрывки, на монеты — ничего! Иван, наконец, остановился.
— Ну что, Михалыч, скажи честно — — — — — — — — — — — ?! — то есть «обманул нас?»
— Больно скоро ты, Матвеич. Что, одно дерево такое?
— У каждого рыть — — — — — — — — — ! — то есть, «Устанешь, утомишься.»
— А ты думал? Миллион того стоит!
Вроде, на тихой ноте закончили. А уже стемнело. Я к тому времени кашу сварил — благо Штырь под ногами не вертелся. Ушёл все-таки, видно. Поели, попили чай. И тут Штырь вернулся. Один. Сбежал, говорит, Егор. Мирошкин его для науки по роже треснул, а потом к Краснову:
— Ну что, начальник? Говорил я тебе, если один сбежит, всех пришью?!
А Краснов будто и не волнуется.
— А ты откуда знаешь, что он сбежал? Эта что ли твоя шестёрка сказала? Так он, может, потерял Егора, а то и вообще, сидел тут за кустами, следил, как Иван копает! Спешишь ты все, Матвеич!
— Ладно, спешить не будем… Ну-ка, Штырь, утри рожу и свяжи пока нашего… начальника… Руки… Хватит. А теперь подождем!
Меня не тронули. Может быть, оттого, что я рядом с Иваном сидел?
Через полчаса Егора еще не было. Уже стемнело. Похоже, он и в самом деле сбежал. И собаки его не слышно.
— Одного — — — — — — — — , — то есть, «упустил», «прозевал», — бери дробовик, садись рядом с начальником. Упустишь, — — — — — — — — ! — то есть «Будет очень плохо». — А ты, Ваня, за пацаном следи!
То есть, за мной. Не помню, сколько времени прошло. Чего ждать? В такую темень не придет Егор. Может быть, утром? Мирошкин ушел в палатку. Я задремал. И вдруг Штырь как заорет: «Во-олк!» — и выстрелил. Выстрелил и сразу же взвыл, ружье отбросил, или оно само отлетело от него. Мирошкин выскочил из палатки. Иван тоже к Штырю бросился.
— О-о!!!… Разорвало-о!… Пальцы!
Иван схватил его, осмотрел руку.
— Целы твои пальцы. Ссаднил немного. А вот этот палец, может, сломал…
Штырь снова взвыл. А Мирошкин
тем временем подобрал ружье.
— Где тут разорвало? Ну-ка, Иван, взгляни. Замок испорчен… Как это? Ствол целый… Стой, стой! — — — — — — — — — — — ! — что-то вроде «черт возьми!» — Да ведь пулей испорчено… Выстрелил кто-то! — — — — — — — — — — — — — ! то есть, «Ах ты, такой-рассякой начальник! Притворился, что клад с нами ищешь, а сам нас под пули подвел!» — Кто там в кустах?! Убью! А сначала эту вот суку! — и он кинулся к Краснову с испорченным ружьем в руках.
Пока Штырь катался по земле, Иван смотрел его руку, а Мирошкин — отлетевшее ружье, диспозиция получилась такая: Штырь, Иван от меня слева почти рядом, Краснов справа, метрах в пяти. И вот, Мирошкин бежит мимо меня, держит ружье за ствол, как дубину, орет: «Убью!» и сейчас ударит Краснова прикладом. У Краснова связаны только руки, он мог бы вскочить и убежать, или отбежать, отпрыгнуть. Мог бы обороняться ногами. А может, и не мог, не смог бы. Не знаю. Во мне подействовала какая-то инстинктивная сила — я не дрался в детстве, почти не дрался, а тут вдруг… Тут вдруг я вспомнил, как на картинке, как в кино, эпизод из одного фантастического романа: драку маленького сухого японца со здоровенным американским сержантом. Сержант ударил, японец отлетел. Но японец был легкий, как лист, и мог летать без вреда. И когда сержант подошел к японцу, чтобы добить его, японец ловким движением захватил своими ногами ноги сержанта, как ножницами, и резко повернулся со спины на бок. Сержант упал, как подкошенный. Японец быстро вскочил, сел на поверженного сержанта и приставил нож к горлу! — Все это было написано именно в фантастическом романе, давно, тогда мы еще почти ничего не слышали о японской борьбе. И кино не было такого. Но, вот, я в тот самый момент увидел это кино и повторил прием японца, когда Мирошкин пробегал мимо с поднятым, как дубина, ружьем. Мирошкин шлепнулся, как тот сержант, ружье отлетело. Тут мне полагалось вскочить и приставить нож к его горлу. Но дальше кино не сработало — ножа у меня не было. Мирошкин вскочил и кинулся теперь уже на меня. Ружья у него не было, но чтобы такого щенка, как я, придавить, и ружья не надо. Я отскочил в сторону. Мирошкин тоже. И мне показалось, что он упал на меня и придавил своей тушей.
Да нет, в общем-то, ничего страшного не случилось — как видишь, я сам рассказываю — значит, остался жив!
А дело было так:
Егор пошел за оленями, Штыря послали следом. Вместе они прошли с полкилометра. Потом Штырь ткнул Егора в бок и что-то сказал.
— Что же он сказал тебе?
— Однако, шибко ругался. Потом ушел.
Наверно, Штырь хотел сказать, что иди, мол, потихоньку, а я догоню, а может, подожди, я догоню. И не ругался он, а просто изъяснялся, как умел. А Егор не понял.
Вот, дети, учитесь говорить по-русски правильно! Очень может пригодиться.
— Что ж, Егор, и ждать ты его не стал?
— Зачем ждать? Всё равно мешает. Ходить не умеет.
Штырь, Видимо, вернулся назад, смотреть, как Иван клад выкапывает, а Егор пошёл дальше один. Прошёл косу, где мы свои следы отпечатали. Олени так и убежали по своим следам назад. Дальше по лесу пошел по следам. Тут ему его собачонка помогла. Она, как только Штырь отстал, сама из лесу к хозяину вылезла. Ну вот, идет Егор по лесу по следам и слышит — песню! А это Семен уже свой караван ведет к нашему месту встречи, к лабазу, как мы договаривались. А поворот к лабазу сразу за этой косой. Пройдешь косу — и там маленький распадок.
Семён, когда один ехал на своём учике — это ездовой олень так у них назывался — всегда пел военные песни — больше всего он любил «Городок»:
«Есть на Севере хороший городок…» —
еще какие-то, или свои сочинил по-эвенски. А отчего не петь?! Погода хорошая, скоро лабаз — родное место. Друзей увидит. Рядом Керемес бежит, тоже радуется. Каюры наши и так бы встретились. Семен тоже по нашим следам ехал, да и собаки были у обоих. Но с песней быстрее и веселее, конечно. А как встретились, Егор сразу и рассказал ему всю историю наших последних суток. Семён быстренько оленей ему передал, показал распадок, откуда Сергей с Фёдором должны спуститься. Велел ждать, не пропустить. Им тоже всё рассказать. А сам с Керемесом — мелкашка у него всегда с собой была — к нашему лагерю.
Подошёл тихонько — он же и разведчик, и охотник — подошёл, запрятался в кедраче и стал смотреть. А мы в это время, как раз сели ужинать, ещё по-мирному. Семен видит — Иван! А он Ивана, оказывается, и до войны знал, и на фронт вместе отправляли. Kак же Иван-то здесь? Второй — толстый, Наверно, это и есть Мирошкин. О Мирошкине Семён много слышал, а видеть — не видел. Штыря тогда еще не было. Где он болтался? Может, Егора пробовал найти — ему ж велено было глаз не спускать с Егора, Мирошкин закопать грозился.
Семён смотрит — мирная картина, ужинают люди, не будешь же в них стрелять. Да и в кого? Иван — свой, можно сказать, приятель. Этот толстый, наверно, он и есть Мирошкин, но в таком деле нужна полная уверенность. Выходит, тоже нельзя. Вот, Семён и ждал.
Ну, а когда Штырь объявился, тут сразу всё прояснилось: Краснова связали, Штырь рядом с ружьём сел — враги, вроде, обозначились. Но мелкашка однозарядная, перезаряжать долго, а там два дробовика. Долго ли на вскидку хоть жаканом, хоть дробью с близкого расстояния? Правда, один дробовик у Ивана. Но Иван же не знает, кто тут в кедраче сидит. Пальнет ещё сдуру! Семен ждет, как бы это потише? Испортить бы один дробовик! Но надо незаметно. На всякий случай держит на прицеле замок того дробовика, с которым Штырь Краснова караулит.
И тут Керемес не выдержал, высунул морду. Штырь как заорет: «Волк!» И ружье вскинул. Ну, Семен-то быстрее стрелял. И точнее. Он выстрелил по ружью, по замку. Могли там и пальцы оказаться, но тут уж не до пальцев! Ружье у Штыря выбило. Выстрелил он уже вверх, и за этим громким выстрелом слабого щелчка мелкашки не было слышно.
Тут и началось представление! Штырь орёт — видно пальцы ему здорово оборвало — к нему Иван кинулся, Мирошкин из палатки выскочил, экспертизу ружья проводит. И ведь, сообразил гад, что оно пулей повреждено! Кинулся на Краснова. А снова стрелять кусты мешают. Вот! Сейчас! Выскочит на открытое место… И тут Валька ему ножку подставил! (Это так прозаически оценили мои друзья мой хитрый японский прием.) Мирошкин на Вальку. Опять кусты, ветки, лиственница там толстая… И тут голова Мирошкина высунулась из-за этой лиственницы. Семен выстрелил! Мирошкин свалился и Вальку придавил.
Эту героическую историю потом рассказывали все: и Семен, конечно, и Краснов, и Сергей с Федей — уже в своем переложении. Даже неразговорчивый Егор имел свой вариант:
— Семён в засаде сидел — разведчик! Один раз стрелял — ружье у Мирошкина сломал, другой раз — Мирошкина убил. Плохой человек. Правильно Семён делал.
Я оказался цел и невредим. Немного помял меня Мирошкин. Немного тошнило меня. Краснов опасался — не сотрясение ли? Заставил потом лежать целый день. Но назавтра у меня развился такой аппетит, что Владимир Михайлович отказался от своего диагноза.
Пока была вся эта суматоха, Штырь куда-то смылся. Его никто и не искал — куда он денется в тайге? Сам придет, если найдет. Нашел-таки. Дня через два вышел к нам на лабаз. Пожрать и сдаться.
А Иван остался. Как увидел Cемёна, сел у костра и молча сидел, смотрел на нашу суматоху и ликование.
Семен уговорил Краснова отпустить его. А потом самого Ивана — уйти. И Иван ушел. Забрал своё ружье, топор и ушел. Больше мы о нём ничего не слышали. И Степаныч осенью приехал за нами — тоже ничего не знал.
Сергей с Федором пришли поздно вечером, в маршруте задержались. Егор их встретил, рассказал, что знал, так что к лагерю они потихоньку и с опаской подбирались. Пришли — уже темно было. Я, на положении больного, лежал в палатке, спал уже, когда они пришли.
Егор с оленями только назавтра днём пришел. Они действительно на нашу прежнюю стоянку убежали.
А Мирошкина пока зарыли. Tеперь надо было в Арку ехать. В милицию сообщать.
Глава IX ”ТАК ПРОЩАЛИСЬ С САМОЙ СЕРЕБРИСТОЙ…»
И вот мы на лабазе. По случаю благополучного избавления устроили пир. У Краснова в конце августа день рождения, он на этот случай припас бутылочку. Рыбы наловили, сгущенку сварили. Я, конечно, очнулся сразу. Краснов меня уговаривал:
— Лежи, лежи, Валя. На всякий случай, несколько дней полежать надо, — именно уговаривал, не приказывал. Видно, оценил мое героическое нападение на Мирошкина. А Федя, как всегда, был настроен очень критически:
— Сотрясение! У него сейчас сотрясение желудка от сгущенки начнется! Нашли героя — чуть Семену не помешал! А Вы-то, Владимир Михайлович, хороши! С ружьем эту шваль подпустить!
— Что же мне, Федя, по туристам стрелять?
— По тури-истам!
— Ну, отпугнул бы я их, а что толку? Отошли на полкилометра, а ночью на нас! Что же, нам так и сидеть в обороне?
— Правильно! Лучше сразу под нож лечь и шею подставить! Нельзя Вас оставлять!
— Федя, я же у них новые сведения об Афанасьеве узнал.
— Узнали… «Нептун»! И так ясно было, что Нептун.
— Ну, это уж ты, милый, заврался!
— Ладно, ладно, узнали. А польза-то какая от этого «Нептуна»? А то, что копали они там, у Качи? А если бы нашли?
— Не нашли бы, Федя. Не могли найти! Я думаю, что рыть вообще бесполезно.
— Как это?!
— А так, Афанасьев же в апреле шел — теперь точно знаем, что в апреле. Мерзлота! Чем он рыть мог?
— Верно! Как же мы раньше не сообразили?
— На Степаныча полагались. Он, ведь, нам про осень рассказывал. Помнишь? «Снег только что выпал. Река не стала». Перепутал что-то.
Егор и Семён теперь, конечно, тоже были в курсе всех наших дел. Егор к этому относился безразлично, может быть, не понимал, а Семён заинтересовался:
— Интернату отдать надо.
— Найди сначала, — сказал Федя, — а найдем, без нас скажут, кому отдать.
Работы приходилось прервать. Краснов шел в Арку, сообщить все по начальству. Штырь еще этот навязался на нашу голову. Теперь надо было его, вроде как, конвоировать. Поэтому с Красновым шли Федя и Семён. Рассчитывали, что уходят недели на две. Я оставался с Сергеем и Егором. Перед уходом Краснов предупредил нас:
— Запомните: Иван сам ушел. Пока то, да сё, перестрелка, рукопашная, Валентина спасали, они со Штырем и удрали.
Ушли наши. Снова мы с Сергеем ходим в маршруты, только такой телячьей радости, как на том горном ручье, не было. От того холмика с Мирошкиным. Да и не ясно было, с чем Краснов вернется, как работу закончим.
Теперь мы не отходили от лабаза больше, чем на два перехода — находились какие-то интересные объекты для Сергея, а может быть, они с Красновым наскоро изменили программу в связи с нашими чрезвычайными обстоятельствами.
Интересно вёл себя Егор: как только мы отходили от Качи, он ставил отдельный чум, как только возвращались — спал с нами в общей палатке, не хотел один на один с «Афанасием» оставаться. Но угощал его всегда. Если сахара не было, так кусочком лепешки. Сергей относился к этому обряду уважительно и меня приучил. Пока Егор общался с духом Афанасьева, мы молчали, никак не комментировали и уж не шутили, конечно. Слушали внимательно. А формула была всегда одинаковая: «Возьми, Афанасий! Оленя не пугай!» Причем, говорил он с ним по-русски, видимо, учитывал, что Афанасьев не знал эвенского.
И вдруг формула расширилась! Егор пробормотал, что обычно, и потом добавил: «Мирошкина к нам не пускай!» Тут уж Сергей не удержался:
— А ты думаешь, может Афанасий с Мирошкиным справиться?
— Афанасий сильный! Справится!
— Сильный?! А могилу свою позволил раскопать!
— Мирошкин тогда в милиции был. Афанасий милицию слушался.
— А теперь, значит, сильнее Мирошкина?
— Теперь сильнее. Василий сказал: «Мирошкин бандит, стрелять надо!»
— Вот, Семён и стрелял!
— Правильно стрелял.
— А скажи, Егор, ты тогда от Kачи оленей, может, сам прогнал?
— Зачем сам? Афанасий прогнал, нам помогал.
— За что ему нам помогать? Он клад запрятал, а мы ищем.
— Не знаю. Однако, помогает.
— Наверно, тоже хочет в интернат отдать, как Семён. А может быть, он тебе помогает, Валя, а? Хочет, чтобы ты спокойно шел в Ботвинники, не шатался по лесу? А, может, он сам любил в шахматы играть? Как, Егор, не знаешь, играл Афанасий в шахматы?
— Зачем плохо говоришь? — Афанасий не ребёнок.
Во время наших маршрутов мы дважды проходили по заветной двенадцатикилометровой полосе вдоль Охоты, где по нашим расчетам, лежал клад. Один раз прошли с километр, потом свернули в сторону, в другой раз прошли целых четыре, но трехзубых деревьев, «Нептунов» больше не видели. Работы у Сергея было много, так что специально мы этим заниматься не могли. Если приходилось пройти по тем местам, присматривались, а специально не ходили. Зато по вечерам… только об этом и болтали. Каша варится, я дрова в костре шевелю, а Сергей развивает очередную идею:
— Слушай, Валя, — это после того, как мы вдоль Охоты четыре километра прошли, — а почему мы считаем, что только вдоль самого тракта искать надо?
— Как, почему? Устал Афанасьев, груз тяжелый, что он, петлями ходить будет?
— Нет, не перебивай!… Зачем петлями?! Он ведь, брату писал о каком-то определённом месте! Которое они оба знали! Понимаешь?! Они о б а этого «Нептуна» видели и знали. Иначе Петру этого клада не найти…
— Мы же ищем…
— Да у нас же это почти, как игра! Найдем, не найдем — что изменится? А для Петра Афанасьева — это вопрос жизни!
— А у нас игра? Мирошкин чуть всех не прикончил…
— Да Мирошкин — это случайная накладка: был он, не был. На нас и без всякого клада могли напасть. Знаешь, сколько их тут шатается? Я этих рассказов, как всю партию вырезали, от бичей наслушался! Да ведь, я же не про это! Ты опять меня куда-то в сторону увел. Ты согласен, что место, где этот самый «Нептун» находится, было известно обоим братьям?
— Ну, согласен.
— Значит, могло быть и в стороне от тракта! Не петлял, а о д и н раз свернул, запрятал и дальше пошёл! Согласен?
Получалось правдоподобно. Что же? Значит, круг поисков надо расширить?
А другая идея уже мне в голову пришла. Во время маршрута я увидел белку, она тоже заметила меня и юркнула в дупло.
— Сережа! — заорал я, не дожидаясь вечернего собеседования.
— В чем дело? Что кричишь?!
— В дупле! В дупле еще может быть спрятан!
— В каком дупле?… Может, конечно. Только дупел больших нам не попадалось. Ну, ты, прямо, перепугал меня!
— А что, неправильно я говорю?
— Правильно, правильно. Учтём. Только больше так не ори!
Вот так и совершенствовали мы нашу версию — по крупицам. Не то, что Шерлок Холмс — посмотрел, подумал и сразу всё объяснил. Ну, это же наше первое «дело»! Если бы вот так каждый год клады искать, конечно, сразу бы всё предусмотрели. Ладно, ближе к делу. Эти свои соображения я потом изложу, если соберусь написать методику кладоискательства.
Так вот, последним нашим объектом перед приходом Краснова был небольшой гранитный массивчик километрах в двух от Охоты. На нашем берегу, то есть, как раз в нашей «перспективной полосе», если Сережину поправку учесть. Около массивчика небольшое озеро. Озёр там вообще мало, не то, что у нас в Карелии, так что место приметное. И как только мы к этому озеру подошли, так в один голос и закричали с Сергеем:
— Нептун! Точно! Нептун!
Эта самая трехзубая лиственница, конечно, давно погибшая, без веток, торчала прямо из воды, из озера!
— Правильно! Трезубец Нептуна, точнее не назовешь!
— Серёжа, а как же она в озере выросла?
— Нет, вырасти она тут нe могла. Видно, уровень почему-то поднялся — надо будет посмотреть, в чем дело.
Потом мы выяснили, что из озера был единственный сток, и его завалило.
— А когда же это случилось? До Афанасьева или после?
— Конечно, д о — видишь, какие деревья на завале растут? А ведь они не сразу тут принялись. Этому завалу лет сто, не меньше.
— И за сто лет дерево не сгнило?
— Лиственница. В воде только крепче становится.
Все сходилось прямо один к одному! Трезубец торчал метрах в четырех от берега. Значит, в трех метрах от него копать было негде. Три сажени тоже приходились на болото. В апреле это был сплошной лед. А вот дальше!… Мы дождались захода солнца, взяли азимут по тени. На всякий случай, наметили сектор пошире и пошли осматривать все расщелины. Первый беглый осмотр ничего не дал. Тогда мы составили план, нанесли на него все крупные трещины и стали каждую проверять. Тут уж времени было не жалко. Азарт такой! Ищем, ищем — пока ничего. И вот, одна широкая расщелина, как раз третья, если считать от озера, и завалена буреломом. На краю расщелины — лиственница. Пень — не пень, обломок метра три высотой. Её верхушка и упала когда-то в расщелину. Вытащили мы эту верхушку. Разрубили и вытащили. В щель Сергей не влезал — узкая. Только я мог. Я внизу саперной лопаткой орудую, а Сергей мне советы дает.
Увы, ребята! Нет ничего! Ну, монеты, скажем, могли глубже провалиться, туда, где и мне не достать, но сумка-то или мешок? Может быть, сгнило все? А монеты действительно провалились? Но, так или иначе, нет ничего, а если и есть — не достать.
Вот после этого мы и стали план составлять. Все подряд осматривать — зима, снег, может быть, ошибся Афанасьев, не разглядел под снегом, не третья щель, скажем, а четвёртая. А может быть, чуть левее, чуть правее. Всё осмотрели — ничего! Горькое разочарование!
День мы на это потеряли. Потом занялись геологией, ничего не поделаешь!
А назавтра у лабаза встреча с Красновым и всеми остальными. Пришли они точно. Уложились ровно в свой срок. А с нашими еще трое: милицнонер, председатель из Арки, который нам про бандитов рассказывал, и еще какой-то старый эвен — все Мирошкнна в лицо знали.
Вернулись в устье Качи. Раскопали Мирошкнна. Узнали. Он, точно. Нас допросили. Остальных раньше допрашивали, а нас с Сергеем и Егором — теперь вот. Милиционер, лейтенант, поодиночке всех допрашивал. Я рассказал всё, как помнил. Про Ивана я тогда не знал. Когда он уходил, я уже в палатке на правах раненого лежал. Краснов с Семёном не рассказывали, что сами отпустили его. Это я уже потом, лет через пять в Ленинграде узнал.
Пришлось, конечно, и про поиски клада рассказать. Какая разница? — Найдем, так ведь всё равно скажем.
Уехали наши гости. Теперь вкалывать! Три недели упустили. Уже сентябрь, я тоже в школу опаздываю.
Рассказали Краснову о нашем «Нептуне» в озере. Краснова, кажется, больше заинтересовало само озеро, чем клад.
— Посмотрю. Обязательно. Зайдем… на обратном пути.
А нам надо было сделать еще один большой маршрут на север от лабаза. Это в стороне от тракта, ближе к Кухтую, Афанасьев там никогда не ходил, так что у нас был перерыв в кладоискательстве. И от «туристов» этих отдохнуть надо было. Вечером, конечно, прикидывали разные варианты. Сергей на карту нанес все трехзубые деревья. Было четыре таких дерева, считая «Нептуна» и то, где наши «туристы» копали. Еще два Краснов на самом тракте нашел, но ничего интересного около них не было. Ну, обратно пойдем — еще раз проверим. Сидит же он где-то!
В общем, когда мы вернулись на лабаз из нашего последнего маршрута, сложился примерно такой план:
Искать в широкой полосе, два — три километра шириной, у нас времени всё равно не хватит — тут целое лето надо. Наметили в этой полосе по карте места, подходящие для стоянок братьев Афанасьевых, там и будем искать — вдоль тракта и на стоянках. Почему на стоянках? — Да ведь, если это место запомнилось обоим братьям, наверняка, там была стоянка, ну, хотя бы привал. Так? Значит, какой-нибудь ручей или озеро. Озеро всего одно, мы там уже были и еще проверим. А что, кроме озера? — Тракт и ручьи. Прихватим еще от устья Качи километра два вверх — мог же Афанасьев немного назад отойти, если точно знал, куда — и вниз еще пару километров добавим, после переправы через Охоту, на всякий случай. Не очень убедительно? — Да, не очень. Но… время поджимало, решили искать, «где светлее». Помнишь такой анекдот про пьяницу?
С геологией вроде бы кончили. Как теперь бы сказали: «Геологическое задание выполнили». Во всяком случае, Краснов считал, что выполнили, ему было виднее. И Сергей не возражал.
Федя буквально преобразился, таким горячим стал сторонником поисков. Видно, снял с себя груз, что не успеют, что-то его любимый Краснов чего-то не сделает — всё успели! Теперь можно и клад поискать.
Самая надежная точка была всё-таки у озера, где трезубец из воды торчит. Туда и пришли сначала. Мне казалось, что мы с Сергеем искали очень тщательно, но как Федя за это дело принялся — это надо было посмотреть! Мало того, что из всех подходящих расщелин мы выгребали землю, ведь, как ни выгребай, дочиста не вычистишь — так Федя придумал еще и воду наливать, чтобы узнать, где там настоящее дно. В самый разгар этих «водных процедур» вернулись Краснов с Сергеем, они ходили посмотреть на сток из озера, выяснить, отчего уровень когда-то повысился.
— Золото моете? — спросил Краснов — много намыли?
Федя огрызнулся.
— Бросьте вы это дело! Тут такая трещиноватость — озера не хватит!
— А Вы посмотрите, Владимир Михайлович, вон расщелина у обломанного дерева. Смотрите, все чисто, земли нет, щебёнка крупная и вода по ней, как ручей бежит. Тут уж точно нет! И не было.
— Да уж, утешил! «Нет и не было!»
Не было ничего и в других расщелинах.
Стали спускаться вниз по Охоте, по тракту. Осмотрели всё около тех трезубцев, которые Краснов раньше нашел. Еще одно такое же нашли у ручейка в полукилометре от тракта — очень подходящее место для привала. Все трезубцы стояли в лесу, никаких скал, расщелин, берлог, деревьев с большими дуплами — ничего такого там не было. Ну, осмотрели всё, под корнями порылись. Даже Кермес нам помогал: увидел, что Семен что-то ищет и роет, и сам пошел лапами яму копать.
Эти двенадцать километров мы шли три дня. Представляешь, сколько там ковырялись? А в конце третьего дня Краснов объявил:
— Всё, товарищи пираты!
Тогда ещё мы не знали «Бригантину», а так, очень бы подошли нам эти слова:
. Так прощались с самой серебристой,
Самою заветною мечтой
Флибустьеры и авантюристы…
Глава X «СОН В РУКУ»
С горя мы отмахали километров тридцать и за один день добрались до Уеги. А там уже Степаныч ждал нас с лошадьми. Уега — крохотный посёлок, несколько избушек и чумов — показалась мне просто столицей. Я прогуливался между избушками с таким ощущением, будто хожу по Невскому.
Здесь мы отпускали Семёна и Егора с оленями и дальше на лошадях шли со Степанычем в Охотск. Все повторялось в обратном порядке, по сравнению с весной.
Степаныч знал, что Мирошкин убит, а Иван ушёл. Так знал, в общих чертах — ему в Охотске рассказывали. Он, конечно, сразу стал нас всех расспрашивать, как это мы Мирошкина к себе подпустили, как потом вывернулись, а главное, как Иван, как он себя вел? Краснов рассказывал, а Степаныч только мотал головой.
— Ну, Михалыч, извини, караульный из тебя не вышел! Зато потом ты его ловко провёл на пояске этом!
Ивана мы с Красновым очень хвалили. Говорили, что спас он нас, без него прикончил бы нас Мирошкин! И Семён подтвердил, что Иван в последний момент кинулся на помощь к Краснову, да «Валентин раньше успел».
— А ты, Белёк-то, смелый парень, — Степаныч одобрительно потряс меня за плечо, — на Мирошкина напал! Я его и то опасался!
Я попробовал объяснить, что нападал вроде бы и не я, а что-то, что внутри меня сидело. Но, думаю, остался непонятым.
— Раз в тебе сидело, значит, это ты и есть! Никого там другого нету!
Краснов рассказал, как мы вели раскопки в устье Качи.
— Иван твой там, как экскаватор работал!
— Это он может.
Рассказали, наконец, и про озеро, где трезубец из воды торчал, и про неудачное окончание наших поисков.
— Озеро я знаю. Был там. Один, правда, без Афанасьева. Пустое озеро, мертвое. А «Нептуна» вашего не запомнил — мне вроде бы и ни к чему. Лесины там видел затопленные. Может, от того и рыба повывелась… А близко вы, однако, к этому кладу подошли. Близко, а не дается!
На следующее утро мы должны были двинуться в Арку. А ночью мне приснился сон. Ты уж извини, что сны буду рассказывать, но тут без этого не обойтись.
Приснилось мне это самое наше озеро. Но зимой. Изо льда трезубец торчит, кругом снег — всё белое. А скалы, в которых мы расщелины осматривали, серые, рябые от лишайников. Только в трещинках снег — белые полоски. Ага! Значит, сдувает оттуда снег. А за третьей расщелиной в небольшой ложбинке стоит дерево. Там уже снег есть, и по снегу на лыжах идет к дереву человек. Я знаю, что это Афанасьев. Идет и нарты тащит за собой. Вот, он подходит к дереву, а дерево большое, целое, с ветками, с вершиной — не обломок, как мы наяву видели, а целое. Большая толстая лиственница. И в ней дупло. Афанасьев подходит — дупло у него, примерно, на уровне плеч — и заглядывает туда. Заглянул, потом к нартам вернулся, и два мешка, один за другим — в дупло. А потом ко мне поворачивается, я на берегу озера стою, и говорит:
— Смотри, Пётр, запоминай! Если летом придёшь, пожалуй, и не достанешь, тут еще снегу метр. Ну ничего, изловчишься как-нибудь! Запомнишь место, Пётр?
Я хочу крикнуть, что я не Пётр, и заодно спросить, почему он метрами меряет, а не аршинами, но крик, как, знаешь, бывает во сне, не получается. А я стараюсь вовсю… Тут меня Сергей и разбудил.
— Что кричишь? Мирошкин что ли приснился?
— Афанасьев! Он меня за своего брата принял, а я хотел сказать, что меня Валентином зовут, и не мог.
И я рассказал сон.
— Ну, ты, Валя, совсем на этом кладе чокнулся — кошмары снятся! Давай, спи. Утром обсудим.
А утром Сереже уже не казалось, что я брежу:
— Ну-ка, давай, расскажи снова. Пусть Владимир Михайлович послушает.
Я рассказал. Первая реакция Краснова была, как у Сергея ночью, но тот уже переменил своё мнение.
— Нет, ты подумай! Дупло на высоте плеч человека, плюс снега метр — это метра два с половиной, чуть больше будет? Так? Такой высоты и обломок там был, ну, где мы долго искали. Понимаешь, лиственницу с л о м а л о! И как раз, по дуплу! Верно ведь, самое слабое место? Всё!. И дупла не видно. Пень, как пень. И сверху не заглянешь — высокий.
— Ясно, ясно. Большой пень, а сверху, на пьедестале, мешки с золотом!
— Да брось шутить! Я же серьезно. Может быть, глубокое дупло, может, там уже вся сердцевина сгнила, и мешки вниз провалились.
— Провалились. Держи карман шире! Сами найти не смогли, теперь потусторонние силы призываем!
— Какие еще силы?! Валентин же всё время думал об этом, вот и нашёл решение. Что, тебе никогда удачных фраз к статьям не снилось?
— Не снилось!
— А мне снилось! А Менделееву, говорят, целая таблица приснилась!
— Ладно, Менделеев, давай узнаем, что остальные думают.
Федор, как только услышал мой сон, хлопнул себя по лбу:
— Вот дурак! Я же видел, точно помню: задний край там обломан, а передний — ровный, как обточенный. Надо ж сразу сообразить было, что по дуплу обломилось!
А Степаныч спросил:
— Афанасьев-то как выглядел?
— Высокий, черный, с бородой. Как Пугачев.
— Ну, Пугачева я не видел…
— В учебнике, портрет.
— Не видел. А так, похож: и черный, и с бородой. Что высокий-то, это я тебе говорил. А вот, черный, с бородой — это он сам тебе объявил. Сам Афанасьев.
— Да видел он этого Афанасьева на фотографии в музее, в Охотске, вот и запомнил.
— Нету там на фотографии Афанасьева. Папаша там мой.
— Ладно, виденье, значит, было нашему отроку Варфоломею. Делать-то, что будем? — спросил Краснов.
Мы все втроем: Сергей, Федя и я — в один голос сказали, что надо вернуться, испытать последний шанс. Степаныч тоже поддержал:
— Раз Афанасьев сам знак даёт, значит, не против.
— Ну, ребята, с этой вашей мистикой вы меня совсем доконаете! Того и гляди, снег выпадет, сколько нам идти еще!
— Дойдем, Михалыч, это ты не волнуйся. На конях верхом туда-обратно за два дня управимся. Подождёт два-то дня твоя работа, а Семёну на интернат отвалишь!
И Краснов разрешил. Мы отправились впятером: Сергей, Федя, Степаныч, я и Семён — тоже к нам присоединился. Всем было интересно, что получится. А вдруг?!… Один Краснов остался в Уеге, не захотел участвовать в «мистическом предприятии». Сказал, что поработает и отдохнет без нас тут пару дней.
Ездить верхом я не умел. Так что лучше бы я эти сорок километров пешком прошел! А что делать? Приходилось мучиться. Не мог же я остаться в Уеге с Красновым, когда пошли проверить мой собственный сон. И пешком за ними я бы не успел. Слава Богу, у нас и другие-то наездниками не были. А меня все же Степаныч опекал.
Подошли к переправе через Oхоту. Воды прибавилось — всё-таки много дождей было в последние дни. Ну, на лошадях это не страшно. Степаныч, конечно, и тут бывал.
— Что, Валентин, хорошая переправа?
— Очень хорошая, в сапогах перейти можно.
— Летом. В малую воду хорошая. А чуть дожди пойдут… Вон поворот, видишь? Куда вода бьет? Там и Сергея вместе с лошадью скроет, теченье тут сильное. Сейчас в сапогах уже не перейти, только верхом. А еще прибудет, и лошадь может столкнуть прямо в ту яму. Так что эта переправа для лета. А весной, осенью, тут смотри, да смотри.
Переправились. Пошли по левому берегу. Не доходя до Качи, свернули к нашему озеру. Вот оно, драгоценное! Третий раз тут ищем. Может, найдем?! Было ещё светло, правда, солнце уже низко.
— Ну что, пойдем проверять? — Федя подошёл к обломанной лиственнице, прислонился, постучал по стволу.
— Ну-ка, Валентин, залезай, посмотри, что там наверху.
Я взгромоздился ему на плечи. Ствол дерева оказался полым.
— Дыра там, темно, ничего не видно!
— А сверху ничего нет?
— Муравьи бегают.
— Я тебя не про муравьев спрашиваю!
— Ничего больше нет.
— Возьми палку, пошуруй там! Глубоко?
Я «пошуровал».
— Вся уходит, дна нет. — Палка была побольше метра, да еще моя рука.
— А ну-ка фонариком посвети, — Сергей протянул мне фонарик. Я медленно повел по краю дупла: дерево, труха — пусто…
— Стой! Железка какая-то!
— Достанешь?
— Подними выше!
Я засунул руку по плечо, едва не выронил фонарик и вытащил заржавленную пряжку. Все бросились рассматривать.
— От ремешка!
— Видно от сумки!
— Значит, было здесь что-то все-таки!
— Было-то, было. Да, может, больше ничего и нет.
— Типун тебе на язык!
— Ну что, пилить надо, — сказал Федя.
— А, может, с утра?
— Не утерпеть! Тащи пилу, Валька!
За пилу взялись Федя с Семеном. Вначале шло бойко, потом всё медленнее и медленнее.
— Зажимает!
— Видно, в золоте застревает!
— Или в трухе.
— А ну, вытаскивайте пилу, ребята! Посмотрим, что там!
Степеныч ударил несколько раз топором выше подпила и вытащил такой, наподобие треугольника, обрубок. Снаружи твердый, крепкий, внутри — труха… и в ней — золотая монета!
— Ага! Наша взяла! — завопил Федя.
Степаныч постучал обухом по стволу. Золотой дождь не посыпался.
— Пилите дальше!
Энтузиазму у нас прибавилось. За четверть часа свалили дерево.
— Вдоль что ли разрубить?
— С нашим топором замучимся! Пили пополам!
Распилили. И вот, тут-то, наконец, и хлынул этот золотой дождь. Ну, дождь, не дождь — золотому дождю, наверно, не надо столько капель, как настоящему, чтобы дождем показался. В общем, вывалилось монет порядочно. Какое-то время все стояли молча, даже Федя своего клича не повторил. Первым сказал Сергей:
— Ну, что ж, придется эти чурки на щепы разобрать — тут везде застрять могло.
Мы возились до полночи. Я поддерживал костер. Набралось еще несколько горстей золота. Основная часть все-таки была в том первом, как я его назвал, «дожде». Собрали всё в две сумы. Тяжёлые, мне не поднять.
Глава XI ПЕРЕПРАВА
Дождь накрапывал ещё ночью, пока мы возились с нашей драгоценной корягой. А к утру он так разошёлся, что на обычной работе Краснов объявил бы дневку, камералку.
Я проснулся под шум дождя. Вот хорошо, отдохнем… поваляться можно… Ах, черт! Мы же за золотом ушли, на два дня! Краснов ждёт! Кто-то уже бродил за палаткой — наверно, Степаныч.
— Надо двигаться, — это Федин голос.
— Промокнем…, — это Сергей.
— Тут до посинения ждать можно, — это снова Федя, — Владимир Михайлович ждёт. Вода может подняться.
В палатку влез мокрый Степаныч.
— Вставайте, ребята, пока дождь утих. Я чай вскипятил, кашу разогрел.
— Это ты называешь, утих? Ладно, встаём. Действительно, двигаться надо! — Сергей формально был у нас за главного.
За палаткой дождь не казался таким страшным. Наспех перекусили. Собрались. При свете дня еще раз осмотрели нашу вчерашнюю «лесосеку»: все щепки, пенёк — нашли еще несколько монет. Одна из них была перерублена на две половинки — вчера постарались.
Монеты распределили на двух лошадей. На них ехали Семён и я, самые маленькие, лёгкие. Когда тронулись, снова припустил настоящий ливень. Пешком бы мы за пять минут промокли, а верхом — ничего, сидишь, не двигаешься, вода стекает, с плаща в сапоги не льется. Часа полтора держались вполне сносно. Как раз и вышли к переправе.
— Да! Прибавилось водички-то! Ну ничего, еще перейдем! — тут первое слово было, конечно, за Степанычем, — давай-ка, вот как сделаем: привяжи веревку, а второй конец давай мне. Я сейчас перееду и там ее закреплю. Вы так вдоль веревки и держитесь.
Федя вытащил веревку, привязал к дереву у самой воды и отдал Степанычу.
— А ты-то, перейдешь?
— Перейду, перейду. Бывало и хуже.
Метрах в двух от берега лошади было уже по брюхо. Ну, это ещё ничего, не страшно, у лошади всё же четыре ноги, не то, что у нас. Дальше коса — летом была косой. Потом перекатик такой лёгонький — а сейчас по колено лошади. Вторая протока, опять лошади по брюхо. Опять бывшая коса. Степаныч веревку понемногу отпускает. Вот, третья протока, самая глубокая у противоположного берега. Я говорю «протока» по-летнему, сейчас от берега до берега — все один сплошной поток. Видно, как лошадь осторожно ступает, Степаныч не торопит. Воды уже до полбрюха лошади, Степанычу почти до колена. Сносит немного. Нет! Всё! Вышла! Степаныч слез, привязал верёвку и помахал нам рукой.
— Как дальше пойдем? — спросил Сергей, — Я последний, наверно. Верёвку здесь отвяжу и пойду.
— Да! Тебе хреново придется!
— За меня не бойся. Валя-то у нас хорошо плавает?
— Как рыба, — сказал за меня Федя.
— А ты, Семён, вроде, не умеешь?
— Не умею.
— Ну, держись за веревку крепче. Вымокнуть, вымокнешь, а не потонешь!
— Давай, я первый пойду, следом Семён, потом Валентин.
— А золото кому?
— Не знаю. С золотом, вроде устойчивее. Если вброд. Вплавь, конечно, хуже.
— Бери тогда себе и Вале. А Семён между вами налегке.
— Ладно. Пошли.
Вначале мы шли тесной группой. Первая протока. Коса. Вторая протока. Лошади ступают уверенно. Вижу, как впереди меня Семён держит верёвку. Третья протока. Федя уже вошёл в нее, за ним Семён. Я ещё на косе, метрах в трёх от него. Вот, и я вошёл. Да, здесь глубоко. Сапоги заливает. Да я и так мокрый. Федин конь уже на берегу. Вот и Семён…
— Осторожней! — Кто это крикнул? Как осторожней?! Здоровая коряга — на нас, прямо на нас плывет здоровая коряга! А куда мне от неё деться?!
Она ударила коню в бок, и конь сразу шарахнулся в сторону. Мне оставалось либо бросить коня, либо отпустить веревку. Я отпустил веревку и почувствовал, что конь уже плывет. Ему тяжело, морда едва торчит из воды, и нас несет в ту самую яму, которую мне показывал Степаныч, когда мы шли из Уеги.
— Вьюк! Вьюк сбрось! — это Степаныч кричит. А как же золото?
— Сбрасывай! И с конем и с золотом этим — — — — — потонешь вместе!
Я дёрнул верёвку, почувствовал, как вьюки соскальзывают с коня. Он резко вынырнул, а меня что-то дернуло за ногу и потащило вниз.
Слава Богу, плаваю я хорошо. А раньше еще лучше плавал. И спасать утопающих учился. Теперь, вот, сам утопающий. В воде темно, будто я в чай нырнул. Что же меня тащит? Ага, веревка от вьюка. Сбросить! В водовороте же надо не сопротивляться, а набрать воздуха, нырнуть, оттолкнуться от дна и наверх. И всё. Ну вот, я и нырнул. С воздухом, правда, туго. Ничего, ныряют же за жемчугом на пятьдесят метров! А тут каких-то три! Да, но они же голые! А я в плаще и в сапогах. У них там тепло. И мне тепло. Совсем не холодная вода. Вот оно дно. Ну, давай! Я оттолкнулся изо всех сил и выскочил наружу. Во-время. Пора было вдохнуть. Плыть тяжело. Где же берег? А, вот он. Конь выбирается. Молодец! И я молодец! Вот, где он вылез, и я туда же.
Ко мне подбежали Степаныч и Федя.
— Вылез?! Слава тебе Господи!
Федя двинул меня по плечу: — Молоток! — высшая похвала.
— Ну, Белёк! Ну, чисто белёк! И ныряешь, как белёк! — Степаныч обнял меня. Федя треснул, а Степаныч обнял. — У Степаныча старинная сентиментальная душа.
Сергей все это время прыгал на другом берегу. Прыгал и что-то кричал. А Семён, молодец, уже костер развел.
Потом Сергей перешёл без особых приключений. С ног до головы вымок один я. Степаныч и Сергей даже ног не замочили. Стали сушиться. И меня сушить.
— Ну что, господа пираты, как говорит наш Краснов, полклада ухнули?
— А я попробую достать, — решил Федя, — Разденусь, веревку возьму и нырну. Я место заметил.
— Мутно там, не видно ничего, как в чае, — поделился я своими ощущениями.
— К чаю мы привычные. Водочки бы после!
Федя обвязался верёвкой, чтобы его при случае вытащить, и взял вторую верёвку, чтобы привязать к суме. Насчёт места, где нырять, были небольшие споры, но так, метра два, не больше.
Нырнул Федя. Взял камешек и нырнул. Сергей и Семён держали страховую веревку. Минуты через две показалась Федина голова.
— Темно-о! Правда, чай.
— Вылезай!
— Еще раз попробую.
Он снова нырнул, и вынырнул ещё быстрее, чем в первый раз.
— Фонарик бы!
— И водолазный костюм! Вылезай, хватит! Заметим место. Будет, что потом искать. А то, всё сразу захотели!
— Не отдает всего Афанасьев. Решил, что хватит, — сказал Степаныч, — Видишь, и нашли в коряге, и потопила коряга. Знак!
Федя вытерся курткой и стал одеваться.
— А дождь-то стих.
— Сейчас стих, через час пойдет, а лучше переправы долго не будет.
— Ну, оделся? — спросил Сергей, — Теперь надо посоветоваться. Мы ведь, вроде как, потопили социалистическую собственность?
— В особо крупных размерах, — уточнил Федя.
— А мы не скажем, — посоветовал Семён, — всё равно, ещё много осталось.
— Краснову-то надо сказать.
— Конечно, Федя! Краснову скажем. А другим лучше не говорить. Решили?
Мы согласились.
Глава XII ВОЗВРАЩЕНИЕ
В Уеге знали, куда мы отправились, поэтому встречали нас все — всё «наличное население», то есть человек двадцать. Мы подробно рассказали, как нашли, как доставали клад. Показали монету с Николаем. А когда все разошлись, Сергей уже в палатке и потихоньку сказал Краснову, что половину золота мы утопили.
Краснов еще не вполне пришел в себя от первой части нашего рассказа. Ругать нас у него уже не было сил.
— Хорошо, что вы все целы вернулись, — подумал и добавил, — Пока…
— Как это «пока»?
— А вот так: пока не разболтали, что утопили половинну!
На следующий день мы уходили из Уеги. Семен шёл с нами, чтобы получить свою долю награды и передать интернату в Охотске.
Шли опять две недели. Всё повторялось в обратном порядке: Арка, там председатель, который предупреждал нас о бандитах, а потом приезжал к нам с милиционером опознавать Мирошкнна, Новое Устье, сторожка Ивана, а там уже другой сторож, и собаки другие.
— А где же Ивановы волкодавы?
— Убили их. Когда Иван исчез, пришли — они убитые. Не иначе, покойного Мирошкнна дело!
— Как же Иван позволил?
— Не знаю… Тайком, видно, от него.
В Охотске мы поселились в той же гостинице, наверно, даже и в комнате той же самой, что летом. Семён в свой интернат пошёл — у него там учитель физкультуры, вроде бы, был его одноклассником. А Степаныч, конечно, домой, в свою Резиденцию.
Краснову надо было рассчитаться с Рыбзаводом за лошадей — хорошо коня не потопили вместе с золотом, ну, а самое для нас интересное, как нам с кладом разобраться? — Кому сдать, с кого себе получить. Написали подробное объяснение. Как нашли, кто нашел, сколько — и все подписались. Про нашу несчастную переправу, конечно, ни слова.
Вот, с этой бумагой, с кладом отправились все в райсовет. А там не знают, что делать — никогда кладов не получали. Сказали: «Пошлем запрос в Хабаровск. Это сколько же ждать? Увезти с собой? Нет, говорят, нельзя. Золото отсюда нельзя увозить. Ждите! А мы и так уже на полмесяца задержались, И делать в Охотске нечего. И деньги у нас кончаются. Работа же кончена, клад — это наше личное дело. Вроде как, всё бросай и уезжай!
И тут какой-то крючок из того же Совета предложил нам сдать это золото, как старательское, по тринадцать рублей за грамм, а нам, естественно, четверть общей стоимости. Конечно, это грабёж был, но все-таки — выход. Всё равно нам казалось, что мы все богачами стали.
Мы поделили на всех поровну, включая Андрея, который саму эту идею поисков подал. Согласились, что так будет справедливо. Семён, как говорил, свою долю интернату отдал, и мы ему понемногу добавили.
Да, сходили мы снова в так называемый музей и оставили там описание всех наших событий и монету разрубленную. Потом обменялись адресами, выпили — даже мне по такому случаю Краснов налил — и распрощались.
И вот, Ленинград. Приезжал в Ленинград я уже много раз, а прилетал впервые. Как люди богатые, конечно, взяли такси. Договорились, что завтра все придут к Андрею, то есть к нам, а сейчас по домам!
Вечер. Тётя Ната, должно быть, уже вернулась с работы. Звоню. Из тайги ведь возвращаюсь, да с такими приключениями! Можно сказать, с другой планеты. Слышу, открывает моя тётя Ната.
— Валя! — она обняла меня, чмокнула в щечку и сказала, — Ну, снимай рюкзак. И пока не разделся, сбегай в булочную…
Глава XIII. ДЛЯ ТЕХ, КОМУ ЖАЛЬ РАССТАВАТЬСЯ С НАШИМИ ГЕРОЯМИ
«Сбегай, пока не разделся!» — это было у тёти Наты вроде приветствия, но я все-таки не из школы пришел, чёрт возьми!
— Сейчас! — я скинул рюкзак и ткнулся в комнату Андрея. Заперто.
— А где Андрей?
— Уехал твой Андрей!
— Как, уехал?!
— Женился и уехал.
— На ком… женился?
— На ком, на ком. На Зиночке твоей! — тётушка явно намекала на мою причастность к этому нехорошему событию.
— И к ней переехал!
— К ней. К кому же ещё?
Где живет Зиночка, я хорошо знал. Ладно, завтра все сюда придут, я их и отведу.
Зиночка жила у Пяти Углов, прямо на одном из них — на углу Рубинштейна и Чернышева переулка. Большой серый дом, внизу какое-то ателье, швейное что ли? От нас совсем недалеко — минут двадцать не спеша. Мы договорились разыграть Андрея, не говорить сразу о наших находках. Солировать будет Краснов, а мы вступим по его знаку. Шли, как в маршруте, двумя парами: я с Сергеем и Краснов с Федей.
Добрались до искомого угла. Пятый этаж. Два звонка.
— Здравствуйте, Зинаида Васильевна!
— Сачков! Валентин! Господи! Мы так с Андреем волновались! Куда ты пропал?! Андрюша! Андрюша!… Здравствуйте… — она разглядела, наконец, всю нашу компанию.
Мы вошли. Квартира у них была тоже коммунальная, но поменьше нашей. С кухни доносились какие-то голоса. Комнату Зиночки надвое перегородили шкафы: для мамы и для молодых. А мама её — Вера Константиновна — красивая седая дама. Дама — иначе не скажешь.
— Очень, очень приятно, молодые люди! Андрюша столько о вас рассказывал!
Мы поздоровались, обнялись, расцеловались.
— Ну, молодые люди, — сказал Андрей, — судя по вашим хитрым рожам и многочисленным пакетам, вы нашли миллион?
— Мы, чай, из экспедиции приехали, с Дальнего Востока. Можем себе позволить зайти к приятелю с бутылочкой коньяка?
— Пакетов у вас многовато для одной бутылочки. Или вы на зиму запаслись? Ладно, давай! Давай, Володька, рассказывай! Не тяни!
— Однако, шибко ты скорый, Андрей Иванович. Вот, Зиночка стол накроет… Можно Вас Зиночкой при учениках называть?
— Они меня сами так зовут.
— Ну вот. Сядем, выпьем по рюмочке, чтобы память освежить… Всё должно быть красиво! В человеке. Правильно я цитирую, Зиночка?
— На троечку, — она засмеялась и побежала на кухню, — Вы только без меня не рассказывайте, Володя!
Куда уж без неё. В конце концов, мы расселись, первый тост «за землепроходцев» — мне Зиночка велела налить лимонаду — и Краснов начал свою пьесу.
— Так вот, прилетели в Охотск, и нанял я каюра…
Вначале я слушал его критически, мысленно поправлял, добавлял подробности, а потом, и сам не заметил как, увлекся. Оказывается, Краснов умел рассказывать! Это получалось, как кино про нас самих. Мы снова шли вдоль Охоты, не выходя из уютной комнаты. Здесь было тепло, не капало с потолка, не задувало сквозняком свечу, светила электрическая лампочка в незамысловатой люстре, а вокруг старого овального стола сидело пятеро симпатичных мне людей. И сидели мы не на скатанных спальниках, не с алюминиевыми мисками на коленях, а на удобных стульях, и перед нами на столе — на столе-е! — стояли красивые фарфоровые тарелочки с какой-то вкусной снедью. Хорошо! Да и сам я был не просто Валькой Сачковым, учеником десятого класса, а одним из этих самых «молодых людей», «землепроходцев», как назвала их Вера Константиновна.
Как только Краснов упомянул, что Степаныч был сыном Афанасьевского приказчика, мой Андрей Иванович стал похож на сеттера в стойке и весь рассказ так и оставался с вытянутым в струнку хвостом. Зиночка слушала, приоткрыв рот, и была больше похожа на десятиклассницу, чем на учительницу. Вера Константиновна время от времени говорила: «Какой ужас!» И даже Федя с Сергеем заново увлеклись нашими приключениями и перестали жевать.
Краснов довел рассказ до загадочной картинки на эвенском пояске и вытащил заранее приготовленный рисунок.
— Вот! Похоже это на национальный орнамент?
— Н-нет… скорее на ребус.
— Точно. Ребус. И вот, только собрались мы этот ребус разгадать… — и Краснов рассказал о нашей встрече с бандитами.
Вера Константиновна сказала: «Какой ужас!» Зиночка побледнела — что с нее взять? — Женщина! А я почувствовал себя олимпийским чемпионом, в честь которого собираются играть гимн. Вот, Краснов рассказывает дальше, вот уже он подходит к тому месту, где злодей-Мирошкин почуял ловушку… Внимание! Героическая морда Керемеса высовывается из кедрача. Выстрелы. Крики. Мой великолепный японский бросок… Всё! Флаг поднят, гимн звучит, и контуженый олимпийский чемпион лежит в палатке на лавровом венке!
— А что же с Валей? — забеспокоилась Зиночка.
— Валя! Денек в палатке прокантовался и опять, как новенький, — объяснил несведущей женщине наш главный полярный волк — Федя.
— Вы всё-таки, Валя, зайдите к врачу. А то будет потом всю жизнь голова болеть, — посочувствовала Вера Константиновна.
К врачу я, конечно, не ходил, а голова у меня действительно побаливает, когда погода с плохой на хорошую поворачивает.
А Краснов продолжал:
— Итак, что мы от Мирошкина узнали? Первое — «Нептун». Не просто трезубец, а именно «Нептун». Второе, что происходило все это в конце апреля, а не осенью — поправку на тень надо сделать, и третье — апрель, там еще зима, мерзлота, яму ножом не выкопаешь. Значит должна быть какая-то естественная полость — ну, расщелина, пещера, или дупло, как наш умный Валентин догадался.
Хороший у меня начальник, настоящий ученый — ссылки на источники делает, приоритеты хранит!
-… нашли штук десять таких деревьев — трезубцев. А одно, действительно, самый настоящий трезубец Нептуна. Представьте…
Не знаю, как другие, а я снова увидел озеро в котловине между горами, удивительное мертвое дерево, торчащее из воды, краешек солнца в ложбине и закатную тень от трезубца. Она прямо указывала на тайник.
— Все трезубцы мы обследовали, везде искали. А около этого, который из воды торчит, два дня копались! Федя аж трещины промывал — искал, не закатилась ли какая-нибудь золотинка. Однако, пусто. Нет ничего! — Краснов сделал паузу.
— Да… — сказал Андрей, — лиственница с тремя стволами… из воды торчит… — это, конечно, редкость. Очень приметное место. И на «Нептуна» похоже… Наверняка, где-нибудь там! Ну ладно, трещины вы осмотрели, а деревья?
Мы с Сергеем переглянулись.
— Деревья там — мелочь. Из крупных один обломок — пень, не пень, метра три высотой…
— Ну!? И осмотрели его?
— Конечно. Гладкий, ровный, ни одной дырки.
— Странно.
— И я так думаю! Да ладно, не расстраивайся, Андрюша! Записывай, что мы помним, а мы пока выпьем за твою историческую науку.
— Погоди, погоди! Ну, дальше-то, что?
— Дальше? А что дальше? Дальше какая-то мистика начинается: виденья, сновиденья. Это, вот, Сергей специалист. Пусть он расскажет.
— Я?! Тут же первоисточник рядом, вон сидит!
— Как? Валя?
— Валя, Валя. Ему купец Афанасьев во сне явился!
— Господи помилуй! — изумилась Вера Константиновна, — Как же это выглядело? Расскажите, Валя!
И я рассказал.
— Ну и что же, проверили?
— Проверили. Все точно, — подтвердил Сергей.
— В той самой лиственнице?
— В той самой.
— И что там?
— Золотые монеты и пряжка от сумки.
— Ну, молодцы! Молодцы, ребята! — закричал Андрей, а Зиночка захлопала в ладоши.
— Удивительная история, — сказала Вера Константиновна, — как в романе!
— Так что, Андрей Иванович, собирайся, завтра пойдем в сберкассу, получать твою долю!
— Какую еще долю?! Мы с Валентином договаривались, если найдете, он мне бутылочку коньяка купит.
— О чем вы там договаривались — это ваше личное дело. А мы в Охотске обсудили, проголосовали и решили единогласно, что ты у нас самый главный. Организатор и вдохновитель. Причем, сейчас переголосовать нельзя, потому что двоих нет: Семена и Степаныча. Так что не сопротивляйся и иди в сберкассу.
По-моему, это было справедливо, а главное – логично. Мы все подтвердили, что так оно и было, и Андрей согласился — он был тоже человек справедливый.
— А ты, Володька, значит, решил меня помучить? Я ведь сразу догадался, что вы меня разыгрываете, и чем дальше ты рассказывал, тем больше меня убеждал!
— Вот те на! Почему?
— Ну, не мог же ты так долго тянуть резину, подробности описывать, а потом объявить: «Ничего не нашли!»
— Психолог! Что же ты заорал тогда не своим голосом!?
— Убедился!
— Вы всё прекрасно рассказали, Володя. Я, как будто с вами побывала, — сказала Вера Константиновна.
— А что за Билли Бонс? Почему Вы Валю назвали Билли Бонсом? — стала допытываться моя любимая учительница.
— Я его сразу Билли Бонсом прозвал. Валя, правда, протестовал, дескать, «Я Джим, я Джим, мы пьесу ставили!» Но я-то сразу увидел старого пирата!
— Почему же? — засмеялась Зиночка.
— Я их чую. Я их носом чую.
— По-моему, надо выпить за Билли Бонса, — сказал Андрей.
— За Билли Бонса я лимонад пить не буду! Пират с лимонадом!
И Зиночка разрешила налить мне «Полярной» — помнишь, такая наливка была с белым медведем на этикетке?
Ну что, не похож я на миллионера? Миллионером я и не был, но институт закончил спокойно. А то тёте Нате меня бы не вытянуть на одну её бухгалтерскую зарплату.
х х х
— Да!… — сказал Боб, — Интересно! Что же ты, зараза, молчал об этом столько лет?! Друг называется!
— Мы же, Боря, социалистическую собственность утопили. Ты бы стал соучастником. Знаешь статью — «Недонесение»?
— И никому ничего не рассказывал?
— Никому.
— Титан!… А твои спутники, или как там?… «Соучастники», тоже молчали?
— Не знаю. Я их давно не видел. Похоже, молчали.
— Значит, половина клада так и лежит в Охоте?
— Лежит, куда ей деться? — Нас ждет.
— Так, может, и дождется?
— Ну?!
— Заманчиво!
И джентльмены выпили по второй — «За удачу!»