Денис Старк
Ноябрь на удивление оказался тёплым. И хотя я всё время ожидал наступления холодов, и даже каждое утро подбегал к термометру за окном кухни, чтобы убедиться, что землю, наконец, засыпал первый снег, он всё время показывал десять градусов выше нуля. Унылые дни рождались с восходом солнца и медленно угасали с его закатом, а потом исчезали в бескрайнем прошлом. Только память моя иногда напоминала о том, что что-то было и чего-то не стало и что что-то надолго застряло в ней тяжёлой болевой точкой.
В один из таких ноябрьских дней я медленно шёл домой из школы. Ехать трамваем мне не захотелось, и я решил использовать последние тёплые дни, чтобы немного прогуляться. На полпути я вспомнил, что у меня в ранце залежался бутерброд – кусок батона с толстым куском ветчины. Мой аппетит тут же проснулся, и я выудил бутерброд из пакета и поднёс его ко рту…
Эта собака, словно привидение, мгновенно оказалась прямо у моих ног. Я резко остановился и от неожиданности вытаращился на непрошеного… непрошеное… Я так и не смог подобрать нужное слово по отношению к этому бродячему существу.
Она уселась передо мной и уставилась на меня долгим голодным взглядом, а я застыл перед ней, как статуя, не зная, что делать. Потом у меня возникла мысль, что собака хочет съесть мою ветчину. Я с жалостью посмотрел на свой бутерброд, потом на непрошеного… гостя?.. проходимца?..
Собака подняла левую лапу и преспокойно приложила её к моей новой куртке. Волна отвращения мгновенно пронеслась по мне.
– Пошла! Пошла вон! – крикнул я, отскакивая в сторону. – Давай, двигай! Чего прилипла? Нечем заняться? Иди, погуляй! С другими собачками побегай! Давай, беги отсюда!
Животное внимательно выслушало мой дурацкий монолог, свесив длинные уши. Мне показалось, что она поняла моё отрицательное отношение к её появлению, так как она не поплелась за мной следом, когда я продолжил путь, пытаясь счистить грязное пятно с куртки. Потом я жизнерадостно поднёс свой бутерброд ко рту, намереваясь разделаться с ним в один присест. И тут же я почувствовал, как что-то гладкое и липкое проползло по моей левой руке. Я оглянулся.
Опять эта собака! Она лизнула мою руку! Я вздрогнул от гадливого чувства и вытер руку о джинсы. Что ей надо? Мой драгоценный аппетитный бутерброд? Ещё чего! А килограмм мяса, который лежит в нашем холодильнике, ей не надо? А может, ещё добавить для закуски морковку, свёклу и картошку? Мне вдруг стало смешно, что я даже заулыбался этой дворняжке с дурацким хвостом в виде бублика. Ну и хвост! Какая гадость! Вот уж природа наградила! Лучше бы он стоял торчком, как у нашего кота Тома! Я представил непрошеного… попутчика с прямым, как палка, чёрным хвостом и пуще развеселился.
Пока эти мысли жужжащим роем проносились в моей голове, собака снова плюхнулась на тротуар у моих ног, а глаза её так и примагнитились к моей еде. На этот раз мне стало не по себе. Я внимательнее пригляделся к морде собаки, перевёл взгляд на её глаза и замер: у животного были яркие, чистые, голубые глаза.
«Ну вот, – подумал я, – бублик с голубыми глазами!» Я стоял и разглядывал дворняжку, всё больше и больше находя её просто мерзкой. Цвет её короткой шерсти невозможно было точно определить. Скорее, она была многоцветной. Я видел по телеку гадких пятнистых гиен. Вот эта точно на неё похожа. Эта дворняжка была какой-то жуткой смесью чего-то с чем-то. Ножки маленькие и кривые. Непонятно, как они держали толстое круглое тело. Морда короткая. Челюсти слегка приоткрыты, и наружу выпирали два ряда мелких и острых зубов. Уши длинные и обвисшие. Я вспомнил, что у гиен они короткие и остроконечные. Ну а хвост… этот хвостик… такой противный… такой закрученный… рулет какой-то! Этот хвост меня просто доставал!
Животное молча сидело возле меня, явно выпрашивая мой бутерброд. И тут его челюсти приоткрылись, и из пасти тонкой густой струйкой потекла блестящая клейкая жидкость. Я содрогнулся от отвращения. Всё, с меня хватит! Я двинулся дальше и медленно обошёл это чучело. Собака засеменила следом и сбоку уставилась на мою руку с зажатым в ней бутербродом тяжёлым жадным взглядом. И вдруг мне на мгновение представилось, как она впивается в него своими острыми зубами и отгрызает его вместе с моей кистью и убегает, унося оба предмета в неизвестном направлении.
Я размышлял несколько секунд. Потом слова сами вылетели изо рта.
– Ты, наверное, голодная! – спросил я утвердительно. – Или у тебя маленькие собачонки голодные? Нет, скорее, маленькие гиенки! Ну, ладно, – сказал я и с сожалением посмотрел на свой бутерброд. – Я поем дома, а ты забирай это и беги, пока я не раздумал.
Я наклонился и положил свой завтрак на ещё зеленую траву газона. Собака подскочила к нему, аккуратно взяла его, зажав зубами край, и резво побежала прочь от меня. Тут только я заметил, что это была не собака, а пёс. Он, не смотря по сторонам, вылетел на дорогу, бесцеремонно пересёк её у самых колёс автобуса, перебежал трамвайную линию и скрылся из виду.
А я продолжил путь, стараясь побыстрее выкинуть из головы это происшествие и саму собаку со странными голубыми глазами. Дома решил, что вся эта история не стоит того, чтобы забивать ею голову и головы моих родителей, и ничего не стал рассказывать им.
Утром мама вручила мне такой же бутерброд с ветчиной. На перемене я успел отгрызть от него половину, потому что прозвенел звонок. Я аккуратно уложил остаток в карман ранца и тут же забыл о нём.
Поскольку погода была такой же приятной, как и вчера, я отправился домой по тому же пути, что и вчера.
На полпути от дома меня встречала… Та самая уродливая уличная дворняжка… Моё дыхание остановилось. Мои ноги онемели от ужаса. Нет, я, конечно, не боялся этой… этого… ну, в общем, маленького монстра. Просто его вид внушал мне такое отвращение, что у меня возникла мысль пнуть его со всей силой, так, чтобы он улетел от меня куда-нибудь подальше и навсегда исчез с моего пути.
Пёс тем временем преспокойно подбежал ко мне на своих кривых коротеньких лапках и гавкнул. Мне показалось, что сделал он это довольно дружелюбно. Он радостно завилял своим мерзким «бубликом» и попытался снова оставить отпечатки лап на моей куртке. Я увернулся, и коротышка плюхнулся на асфальт, продолжая награждать меня знаками внимания и любви. Меня затошнило от этих знаков, и я, не останавливаясь, продолжил идти к дому.
Бублик, как я мысленно назвал животное, которое без спроса набивалось мне в друзья, неотступно следовал за мной, подпрыгивая и повизгивая от радости. «Кажется, этот бродяга ещё чего-то хочет получить от меня, – подумал я. – Ага, сейчас! Подожди немного, я тебе сейчас наш холодильник притащу!»
Я двигался вперёд, стараясь не подпускать к себе грязную псину. Через минуту я вдруг вспомнил о половинке завтрака, лежащей в моём ранце, и стал размышлять, отдать её Бублику или не отдать. Я не хотел её отдавать. Мне очень хотелось съесть её самому. От ощущения, что у меня во рту удобно расположился кусок ароматной сочной ветчины, моё настроение тут же улучшилось. Но я постарался удержаться от желания немедленно расправиться с бутербродом. Я достал его и на этот раз не положил его на землю, а протянул прямо к безобразной пасти собаки. Бублик благодарно тявкнул и осторожно взял бутерброд кончиками зубов. Развернулся и побежал к дороге, которую пересёк без всякой опаски, и через несколько секунд исчез за кустами.
Третья встреча состоялась на следующий день на том же самом месте, что и предыдущие. Псина терпеливо поджидала меня, и когда она увидела и узнала меня, бросилась мне навстречу, радостно размахивая своим рулетом. Я вынул недоеденный бутерброд и дал его попрошайке. Она, как и прежде, взяла его за краешек и засеменила в том же направлении, что и прежде.
Я стоял и долго наблюдал за собакой. У меня появились неожиданные вопросы: почему эта дворняжка не съедала свою добычу на месте? куда она относила мои бутерброды? кому она их отдавала? может, она съедала их тайком, чтобы никто не видел? а может, она устроила себе укромный тайничок и складывала там еду про запас?
Мне расхотелось идти домой. Плохо соображая, зачем я это делаю, я быстро пошёл вслед за собакой. Я шёл очень быстро и догнал её. Она продолжала бежать, не оглядываясь. Через пару минут она свернула направо к зарослям лесопарка и скрылась за буграми. Я ускорил шаг в том же направлении. И вот я уже раздвигаю голые ветки кустарника и оказываюсь на крошечной полянке. На полянке сооружён навес из веток. Ветки покрыты грязным картоном и полиэтиленовой плёнкой.
Я осторожно приблизился к навесу. И хотя была середина дня, я немного боялся, так как уже появились первые признаки наступающих сумерек. Сердце моё билось от страха, и я чувствовал его гулкие удары. Дыхание стало тяжёлым и прерывистым. Я боялся. По-настоящему боялся. Мало кто отважился бы зайти в дебри лесопарка даже днём, когда его освещают успокаивающие лучи солнца. Я слышал о бездомных бродягах и исчезновениях людей в этом месте. А сейчас, когда солнце неуклонно опускалось за крыши высотных домов, придти сюда было просто глупо и опасно.
На секунду я остановился и уже почти развернулся, чтобы бежать с этого жуткого места, когда из-под полиэтиленовой занавески появилась знакомая безобразная морда. Пёс выскочил наружу и стал громко лаять, кружась возле меня.
– Кто там? – раздался сиплый мужской голос из шалаша. Потом полянку заполнили ужасные звуки хриплого кашля.
Мои ноги онемели от ужаса. Я представил себе кошмарную картину: из шалаша вылезает страшный бородатый мужик с длинными корявыми руками, в каждой зажаты огромные топоры, и эти топоры медленно взлетают в воздух, медленно летят на меня и медленно…
– Это я, – пролепетал я слабым голосом.
– Понятно, что не я, – ответил голос в перерыве между приступами кашля. – Ты что, ребёнок?
– Нет, – вяло отозвался я. Мой голос совсем ослабел, а ноги стали ватными, как иногда говорила моя мама, когда очень уставала. – Я не ребёнок.
– Ну, хорошо, не ребёнок, входи, раз уж тут.
Бешено заколотилась мысль: входить или нет? Вдруг там целая банда бездомных головорезов? Вдруг им нечего есть, и они меня?.. Но вроде там один голос…
– Входи, не бойсь, я тебя не съем. Я вообще-то не ем маленьких детей, – просипел голос и вслед за этим раздалось такое гнусное ржанье, что я уже готов был без оглядки мчаться отсюда, туда, где много людей, а ещё лучше – прямо к себе домой.
– Да ладно, я пошутил, – сказал мужчина в шалаше, – заходи.
И я решился. Найдя разрез между кусками плёнки, я нагнулся, чтобы не удариться о низкую крышу, и буквально вполз вовнутрь. Здесь передо мною предстала ещё более мрачная картина, чем та, которую я себе мысленно рисовал. Почти всё пространство шалаша занимала лежанка, сделанная из мелких веток. На ней были постелены: грязный рваный матрас, поверх матрас – тряпьё, которое раньше, очевидно, было одеждой. В полутьме шалаша я успел разглядеть старые брюки, рубашки, засаленный джемпер и куртку. На всём этом тряпье лежал мужчина лет пятидесяти, укутанный в такие же грязные тряпки. На голову его была натянута чёрная засаленная вязаная шапочка с огромной дырой. Лицо мужчины заросло седыми волосами. Он тяжело и прерывисто дышал. Из его полуоткрытого рта раздавались хриплые звуки. И не только звуки – ещё плохой запах. Весь шалаш был заполнен отвратительным смрадом давно не мытого тела и грязной вонючей одежды.
Я мгновенно устал от общения, которое ещё даже не началось, и собрался, было, попрощаться с хозяином этой мусорной свалки и с миром покинуть гадкое место, но не успел рта открыть.
– Садись, а то потолок мне проткнёшь.
Я огляделся, пытаясь обнаружить стул в этом убогом жилище. Ничего похожего на стул я не увидел. Тогда я с трудом примостился на деревянном ящичке из-под апельсинов возле ног бомжа.
– Как тебя зовут, пацан? – спросил человек на лежанке.
– Саша, – ответил я автоматически не своим голосом. – А вас? – более глупая идея мне в голову никогда не приходила.
Мужчина некоторое время молчал.
– Виктор. Виктор Васильевич, – ответил он, наконец, всматриваясь в меня. – Что ты тут делаешь, пацан? Ты что, не знаешь, что таким, как ты, здесь не место?
– Знаю.
– Если знаешь, зачем ходишь здесь?
– Ваша собака… – начал я неуверенно. – Просто я увидел, что она мой бутерброд понесла сюда… вроде.
– А-а-а, – протянул бомж, – так ты хочешь взять его обратно?
– Нет, – поспешно сказал я, – просто я подумал, может щенята у неё тут.
– Нет тут никаких щенят, – резким голосом выдохнул бродяга. – Это он мне жратву носит. А зовут его Витязь!
Я чуть не подпрыгнул. Ничего себе кличка. Как раз для этой замызганной гиены. Бублик уже успел пристроиться калачиком у груди бомжа. Он уставился на меня немигающим взглядом, а из полуоткрытой пасти, с торчащими острыми хищными зубками, высунулся кончик розового языка, который там и застрял неподвижно. К горлу подступила тошнота.
– Ну, ладно, я пойду, – быстро сказал я, поднимаясь с намерением покинуть это ужасное место. Никакой симпатии или жалости этот бомж мне не внушал.
– Что, не хочешь поговорить?
Я замялся.
– О чём?
– Ну, о том, о сём. О себе, как ты учишься, наверное, двоечник?
– Как вы догадались? – спросил я резко. – Самый главный двоечник в школе!
– Ух, ты! Какой нервный! Ну, а отец, мать у тебя есть?
Я разозлился.
– У меня-то есть, а у вас? Вы тут что делаете? Почему вы дома не лежите? Наверное, жена выгнала? – со злостью выплюнул я всё свое отвращение в лицо человеку, потерявшему человеческий облик.
Бродяга завис.
– Ну, ты, парень, даёшь.
– Ничего я не даю! Вам нужно пойти домой! Не можете же вы здесь зимой жить!
– Как ты узнал, что меня жена выгнала?
– Я просто так сказал. Я не знал. Что, поругались?
– Ну… как тебе сказать… – мужчина замялся, не зная, стоит ли со мной откровенничать или нет. Наконец, решился.
– Я сам виноват. Слишком много пил, вот и допился.
– А что, больше вам некуда было пойти?
– Ну… сначала жил у друга, потом и он меня вытурил.
– А что, родители или родственники не могли вас взять?
– Нет у меня никого. Я из детдома. Слышал о таких?
– Слышал, – буркнул я, мечтая о том, чтобы этот болтун поскорее выпроводил меня.
– Единственные родственники – жена и дочь. Верой зовут.
– Кого – дочь или жену?
– Дочь. Жена у меня ещё та, не хочу о ней говорить.
– А чего на работу не устроитесь, там общежитие могут дать. Или вы не умеете ничего делать?
– Умею, умел, вернее. Я был учителем, учителем математики. Десять лет работал в сельской школе. Пока не запил. Вытурили меня и оттуда за пьянку. Однажды на урок пришёл выпивши, директриса подловила и предложила написать заявление по собственному желанию, хотя желания у меня никакого не было. Сам виноват. Всё водка проклятая, она меня доконала.
– Так бросили бы пить! Очень трудно было? Что, слабак, что ли? – хлестнул я вопросом.
Бродяга долго не отвечал. Он смотрел на меня тягучим пронизывающим взглядом.
– Ну ладно. Иди, пацан, домой. А то тебя родители уже ждут не дождутся.
– Что, испугались? Не знаете, что ответить? – не унимался я. – Вот поэтому вы и становитесь бомжами, что не знаете, что ответить, когда у вас какие-то трудности.
– Не болтай глупости. Иди лучше домой.
Я повернулся к человеку спиной, готовясь покинуть это зловонное место.
– Ну и едкий ты на язык, – за моей спиной раздался хриплый голос и тяжёлый, со свистом, кашель.
Это заставило меня обернуться.
– Вернулись бы вы к себе домой, попросили бы прощения. Ваша жена вас простит.
– Откуда ты знаешь, что простит.
Я чуть не рассмеялся.
– Вы посмотрите на себя. Она, как увидит вас, так сразу простит и примет обратно.
– Какой ты грамотный, спасу нет. Не простит она меня и не примет. Обидел я её очень, ну и… ну… ну, в общем, стукнул её чуть кулаком… Всё водка проклятая, совсем мозги поехали. Не знал, что делаю. Позвала она своего братца, ну и… и… вышиб он меня из хаты.
Я стоял, не зная, что сказать.
– Да потом, поздно мне возвращаться, – продолжил бомж, укладываясь на спину.
– Почему? – спросил я равнодушно.
– Доходяга я. Проживу ещё день-два и на тот свет. Пора уже.
– А что, вам много лет, что уже пора? – спросил я просто так, переминаясь с ноги на ногу.
– Мне? Тридцать шесть, – в голосе бомжа прозвучала едва прикрытая горечь.
Я недоверчиво посмотрел на него, пытался рассмотреть лицо мужчины, но оно обросло седыми волосами, да и в наступающей темноте невозможно было что-либо разглядеть. К тому же голос у него был, как у старика: резкий и скрипучий.
Тут мне в голову пришла хорошая, как мне показалась, идея.
– Давайте мы вызовем вам «скорую помощь». В больнице вас подлечат, а потом… – я замолчал, не зная, что дальше сказать и чем ему ещё помочь.
– Нет нужды. Всё. Уже поздно. Давай вали домой, мальчик. Иди уже, – отозвался он слабым голосом. Мне показалось, что он засыпает.
Я откинул край плёнки и, пригнувшись, вышел из жилища бомжа. Сзади раздался надрывный кашель, а после бездомный бросил мне вдогонку:
– Я скажу Витязю, чтобы он проводил тебя до дороги. Всё-таки не так страшно тебе будет. Витязь, иди! Быстро, до дороги, потом обратно!
Собака послушно вскочила, выскользнула из-под навеса и побежала вперёд по тропинке, ведущей к дороге и человеческим жилищам. Я пошёл следом, не попрощавшись с человеком, которого раздавили его собственная слабость и глупость. Настроение было мрачное.
У дороги Бублик-Витязь остановился, повернулся ко мне, негромко тявкнул и побежал обратно в лесопарк, к своему хозяину-неудачнику, а я быстро зашагал к своему собственному тёплому и уютному дому, темневшему невдалеке. Была уже почти половина пятого, но темнота успела окутать город. Только улица была ярко освещена придорожными лампами, и тысячи светящихся окон говорили, что там, за ними, живут нормальные люди.
– Где ты был? Я уже в школу звонила. Там сказали, что все давно ушли, – встретила меня мама на пороге, в её голосе звучало беспокойство.
Я рассказал ей о встрече с бомжем, не вдаваясь в подробности.
– Ну, вообще-то, он не бомж, – сказала мама, внимательно выслушав меня.
– А кто, если не бомж?
– Бездомный человек.
– А что такое бомж? Все говорят «бомж», «бомж», а что это?
– Бомж означает без определенного места жительства. Такое сокращение. Это плохое слово, если его вообще можно назвать словом. Обезличивающее личность. В нём нет упоминания человека. Непонятно, кто это человек или собака. Мне не нравится это слово.
– Зато нашей милиции очень нравится.
– Это почему?
– Она ничего с ними не делает, не ловит, не забирает куда надо.
– Ну, не знаю. Думаю, что милицию тошнит от этих бродяг, но она ничего не может с ними поделать. Эти люди не любят или не хотят работать, зато любят бродить где попало и ночевать где придётся.
– Тебе их не жалко?
Мама пожала плечами.
– Они сами виноваты. Какая им польза от нашей жалости.
– Может, позвоним в «скорую помощь»? Пусть приедет и заберет его в больницу. Он ещё может вернуться к жене и дочке.
Мама задумалась.
– Уже поздно и темно. Пусть переспит эту ночь в своём шалаше. Сейчас достаточно тепло, а завтра утром я вызову «скорую помощь» и его отвезут в больницу. Там его отмоют и приведут в божеский вид. Ну и… всё решится.
Я посмотрел на термометр за окном. Он показывал десять градусов тепла. Пожалуй, мама права. Дождёмся утра и вызовем «скорую» и чем-то поможем этому бом… бездомному человеку. До самой ночи мысли о человеке, брошенном всеми, умирающем в одиночестве в тёмном, холодном лесопарке, не покидали меня, пока я не заснул беспокойным сном.
Утром я вскочил в семь часов и стал будить маму. Она недовольно пробурчала:
– Куда ты торопишься? Ничего с твоим бродягой не случится. Позавтракай сначала.
– Давай сначала отправим его в больницу, а потом я поем, – сказал я, подавая ей трубку телефона.
Мама набрала номер и долго разговаривала по телефону. Наконец, отключилась.
– Не очень-то там обрадовались, но сказали, что пошлют машину, как только освободится. Надо ждать. Пойдём встречать её около трамвайной остановки.
– Я сам могу встретить, тебе не обязательно, – крикнул я, уже натягивая на себя куртку.
– Ты уверен, что найдёшь это место? Давай я пойду с тобой. Всё-таки там опасно ходить одному.
– А вчера не опасно было? Тем более в темноте. К тому же со мной будет врач из «скорой помощи».
Я выскочил за дверь и побежал к трамвайной остановке, мама что-то кричала мне вслед, но я её уже не слышал, полностью захваченный мыслями о больном бездомном человеке.
Улица объяла меня пронизывающим холодом. Температура за ночь резко опустилась. Я пожалел, что не взглянул на термометр перед уходом. Моя куртка была довольно лёгкой, и я сразу почувствовал, что замерзаю. Улица была пустынной. По дороге проехала пара машин и микроавтобус. Несколько прохожих спешили на остановку. Падал мелкий, колючий снег. Двадцать девятое ноября. Наконец явилась зима.
Я простоял пять минут, потом ещё десять, часто поглядывая на часы в мобильнике. Ещё десять минут. Снег стал падать хлопьями. Я топтался на месте, вглядываясь то в одну сторону дороги, то в другую, не зная, откуда приедет «скорая». Потом часы показами десять минут девятого. «Опоздаю в школу, – подумал я раздраженно. – И всё из-за этого бом… бездомного дядьки. Зачем я только с ним связался. Нужно было мне тащиться к нему и болтать! Когда же они приедут?!»
Машина остановилась прямо возле меня. Стекло кабины опустилось, и толстый молодой врач спросил:
– Вы вызывали «скорую»?
– Да.
– Ну и где он ваш бомж? – в голосе врача звучала неприкрытая брезгливость.
– Вон там, в кустах, – я рукой показал в сторону сухих зарослей.
– Понятно. Туда может машина проехать?
– Не знаю. Немного можно проехать по той дороге, а потом через кусты пешком.
– Садись сюда, – показал врач на соседнюю дверь. Я быстро забрался в фургон и уселся рядом с молодым медбратом. – Всё, поехали, Славик!
Машина медленно двигалась по бугристой дороге, пока я не сказал, где остановиться. Мы втроём вышли из неё, и я пошёл впереди, показывая путь к жилищу бездомного. Тонкий слой снега мягко вдавливался в мокрую землю под нашими ногами.
Вот и знакомый шалаш. Врач первым подошёл к нему и сорвал кусок полиэтиленовой стенки, освобождая проход внутрь. Потом, пригнувшись, вошёл. Места для всех там не было, мы с медбратом остались около входа, пытаясь заглянуть в шалаш. Медбрат догадался сорвать почти всю пленку, и мы увидели лежащего мужчину и его собаку. Глаза бездомного были закрыты. Возможно, он ещё спал. Врач нагнулся к нему и брезгливо взял его за руку. Подняв её, он освободил запястье от грязного поношенного пальто.
– Всё, – сказал он, – готов. Твёрдый, как кусок льда, и никакого пульса. – Иди, принеси старое одеяло, там, под боковым сиденьем поищи, – обратился он к медбрату. – И позови Славика, поможет перенести тело в машину.
Медбрат ушёл, а я стоял в немом оцепенении, дрожа от холода и злости на самого себя. Почему я не уговорил маму вызвать «скорую» вчера. Тогда ещё было не поздно. Можно было спасти этого человека. Я смотрел на замершее тело бездомного и собаку, притулившуюся между его боком и рукой, положившую свою безобразную морду ему на плечо. Так они и заснули вместе непробудным сном.
Медбрат вернулся с водителем. Они расстелили одеяло рядом с бездомным и, взяв его за штанины и пальто в плечах, приподняли его с ложа.
– Уберите сначала собаку, – распорядился врач, когда увидел, что мёртвое животное поднимается вместе с мёртвым человеком. – Отдерите её от мужика… так, хорошо… вон туда, в кусты брось … Давайте кладите его уже.
Бездомного кое-как уложили и понесли, словно мешок с картошкой, к машине. Водитель открыл задние двери, и оба мужчины с трудом просунули мертвеца внутрь, опустив его не на носилки, а прямо на пол. Водитель захлопнул двери. Все уселись на свои места, и врач обратился ко мне:
– Ты с ним разговаривал?
Я кивнул.
– Он сказал, как его зовут и откуда он?
– Он сказал, что его зовут Виктор Васильевич. Он из какого-то села. Был там учителем математики.
– Больше ничего не сказал? Это всё?
– Да. Ещё ему тридцать шесть лет.
– Да-а? – недоверчиво протянул врач, что-то записывая в блокноте. – Ну ладно. Раз всё, тогда поехали. Довезти тебя до дороги?
Я отказался. Машина тронулась и уехала, увозя тело человека, который пытался открыться мне и рассказать о своей разбитой жизни, и которого я не дослушал, потому что мне было противно его слушать. Вот теперь мне действительно стало противно. Я медленно брёл, уже не чувствуя холода, и печальные мысли сопровождали меня до самого моего дома.
Харьков, Украина