Ольга и Наталья Артёмовы
Глупо искать маленький жёлтый платок в большом городе. Глупо и бессмысленно. Это и третьеклашке понятно, а уж Витьку и подавно. Платок они потеряли, можно сказать, прямо на глазах у всей семьи. День итак выдался тяжёлый, как урок английского, а тут ещё это происшествие. Ехали они в тот день к Булке. К бабушке в деревню, в общем. Это Таша, когда говорить училась, бабульку булкой звала. Ну, и прилипло. Хоть бабулька вовсе на булку не походит. Ну, ни вот настолько! Жилистая, крепкая, как сухарь, и жутко характерная.
Началось всё с того, что мать детей в несусветную рань разбудила: надо к бабушке в деревню на помощь. Надо так надо. Витька сложил в рюкзак, чего мать велела, и Таша свои пожитки собрала – куклу-невеличку и жёлтый шёлковый платочек. Она им в транспорте повязывалась. В последнее время её стало даже в самую жару продувать, и мать с ней мучилась по больницам. Ну, Таша и повязывалась платочком перед тем, как в транспорт сесть, как пират перед абордажем.
Маршрут в деревню мать разработала со всей возможной фантазией. Сперва они поехали на рынок: приближались холода, а у Таши сапог нет, а у матери – то денег, то времени. На это дело угробили они часа три. Не меньше. Худая нога девочки удивляла дородных женщин-продавщиц. Посрамлённые со своим товаром, они поджимали губы, показывали палец, сравнивая с Ташиной ногой, отпускали жалостливые замечания. Мать молчала, только лицо у неё дёргалось, будто её по нему били. Каким-то чудом чудо-сапоги всё-таки купили. Потом мать загрузилась «чем-нибудь вкусненьким», потом «Булке необходимым», а под конец не удержалась – купила саженец великолепных ростовских роз – сиренево-розовых, как рассвет. Таша и бабуля по цветам умирали. В итоге вся троица оказалась навьюченной не хуже мулов. Больше всех матери, конечно, досталось – три сумки. Но и Витька загрузился ничего себе. А Таша в одну руку – розу, в другую – пакет с сапожками, а сверху их у неё платок жёлтый – вдруг сквозняк? И дружно к трамвайной остановке поплелись.
Пока «четвёрка» приползла, Таша стих сочинить успела:
Вот и наш трамвайчик весело бежит,
Усиком мотает,
Хвостиком дрожит.
Матери стих понравился. И Витёк ничего, одобрил. И незнакомая тучная женщина, что рядом топталась, тоже Таше улыбнулась. Ну, наконец, «четвёрка» и вправду «хвостиком завиляла» у остановки. Влезли в неё. Витька – к окну, мать с сумками – поближе к дверям, Таша куда-то в угол забилась, подальше от открытого люка. В трамвае долго трястись, Таша говорит: «Я глаза закрываю и представляю, что в Москве в метро». Они с матерью в Москву по Ташиным болячкам мотались. Вот она теперь и сочиняет. А Витька не любит трамваи. Скучно ему. От нечего делать за кондукторшей понаблюдал: она седая, будто мукой посыпанная, а глаза чёрные. Хитрые. И вся она юркая! Прямо мыша! Снуёт в давке да ещё и улыбается.
Ну, добрались-таки. Из трамвая – бегом к остановке, от которой маршрутки на деревню идут. Повезло. Маршрутка полная почти. Значит, скоро вперёд! Таша рукой смуглой шарь-шарь в пакете, а платка нету: «Потеряла!» Мать нахмурилась, губы её дёрнулись досадливо, точно сказать готовились: «Как ты голову не потеряешь?» Но это Витьку бы она так наподдала. А Таше буркнула: «Ну, потеряла и потеряла». А Таша всё рукой шарит. Жалко ей платочек. Рука у ней худая. Витьку сестру жалко. Дёрнулся он, но вяло: «Может, я по следу сбегаю?» Предложил Витёк так, без души. Устроился он в маршрутке удобно, выходить неохота. И Таша головой трясёт:
– В трамвае платочек остался. Мама! Можно я выбегу? Трамвай перестрену!
А трамвай через три остановки круг делал, и значит, скоро сюда должен опять подбивать. Но мать на полную маршрутку взглянула, потом на сумки свои – отрезала:
– Сиди.
Ну, и они сразу же поехали. А Таша то на трамвайные пути оборачивается, то в пакете худой рукой шарит: на чудо всё надеется, глупая. Приехали к Булке. За стол сели. Таша водит ложкой в своей диетической каше, глаза опустила. И все какие-то прибитые. Даже Булка заметила, что дело нечисто. Перестала с кастрюльками суетиться. Спросила неуверенно:
– Случилось чего?
– Платочек потерялся, – прогнусавил идиотским голосом Витёк. Он своими ужимками думал Таше дать понять, что платок – это тьфу. Подумаешь, потеря! Платочек! Но мать его инициативу то ли не поняла, то ли не поддержала. По затылку – бац! Витёк вспыхнул, но стерпел. Понятно, что оплеуха через него сестре предназначалась. Не может её мать вразумить. На Витьке срывается. А Таша глаза в свою кашу склизкую опустила, и слёзы туда – кап-кап… Частые и удивительно крупные. Кап-кап…
– Нет, вы посмотрите! – возмутилась мать. – Ей какая-то линялая тряпка дороже матери! Бегай с сумками, платок её ищи! Мать, в конце концов, споткнётся и упадёт, узнаете тогда.
И тоже расплакалась. Булка из кухни – в спальню. Заметалась обнадёженная:
– И всё-то дело в платке?! Да выбери у меня любой, Ташечка. Глянь, милочка, сколько их.
А платков, и правда, у Булки целый магазин. Какие-разникакие. И большие с розами сиренево-розовыми, и прозрачные, как стекло, и с ниткой блестящей, и с вышивкой. Красивые платки, ничего не скажешь. Не то что Ташин. Но девочка на красоту Булкину не смотрит. Шепчет куда-то в кашу:
– Эти не такие. Мой меня столько спасал, а я его потеряла. Он мне другом был. Страшно ему теперь и обидно.
Мать губу закусила. А Булку не уймёшь:
– Да ты глянь! Тут и новые совсем, и мои девичьи ещё.
Услышав слово нелепое «девичьи», Витёк опять хмыкнуть собрался, но про затрещину вспомнил и передумал. А Булка – дёр из серёдки синий платок с белой хризантемой и Таше на плечи: «Ну, чудо как хорошо!» И мать подтвердила. И Витька что-то одобрительное промычал. Булка от потрясений этих неожиданных помягчела. И они с матерью в приливе чувств даже обнялась, хоть обычно ссорились по ерунде.
Все как будто успокоились. Субботу Булке с огорода картошку помогали убирать. А в воскресенье в город обратно покатили. Загруженные ещё пуще прежнего, уже не как мулы, а как ослы какие-то. Да не эта их ноша гнетёт. Витёк на сестру покосился, та тихонько слёзы утирает: о платочке думает. И мать всё видит и вздыхает тяжело, будто работу неподъёмную делает. «Эх, – думает Витёк, – дурак я! Надо было тогда из маршрутки выскочить – и к трамваю. Мать бы, конечно, раскричалась. Зато потом бы все радовались. И Ташка! Чего сопатится? Выдумала: друг! Потерялся!» Она такая выдумщица, каких свет не видывал. Ей все удивляются. А Витька обычный. Троечник он. И шалопай. До хулигана, как мать говорит, не дорос ещё, но всё впереди.
Ну, приехали домой. Мать с делами закрутилась, а Витьке наказывает: «Поищи у меня в сумке билеты трамвайные. Я, может, по ним с кондуктором свяжусь. Вот делать нечего, глупостями занимайся». Витька – к сумке. Таша рядом пристроилась, дыхание затаила. Витька всё перетряхнул, в кошельке бумажки пересмотрел – нет билетов. Не иначе у Булки в мусорный ящичек выкинули. Витька за телефон:
– Ба, дело!
Но Булка у соседки. У неё – своё дело. Она важней министра. Обещалась перезвонить, как освободится. То ждал Витёк, то ждал. Измучился весь. Чем можно соседку столько времени изводить? Не прошло и года, Булка объявилась:
– Ну, все дела поделала, мусор пожгла. Теперь я, милок, в полном твоём распоряжении.
И чего взрослым затрещины отпускать нельзя? В общем, не судьба им была найти жёлтый платок. Это ж ясно. А Ташу жалко. У неё итак не жизнь, а одно огорчение. А у Витька жизнь обычная, как у всех. И сам ничем не выдающийся. Ума небольшого, не знает, как платки или другие какие утерянные вещи в трамваях ищут.
«Можно, конечно, поехать к конечной остановке «четвёрки» – на жэдэ вокзал, – рассуждал про себя Витёк, топая на другой день в школу. – Стать там и в каждый вагон заглядывать – кондукторшу знакомую искать. Интересно, сколько трамваев по этому маршруту бегает? Идут они минут через двадцать. Значит… Штук пятьдесят. Или сто?» Витька крякнул. Нет. Не найти им платок. А он прям приклеился в голове, не выкинешь. Может, у первой же кондукторши спросить: «Как звать коллегу вашу? И как её найти?»
И на матеше Витёк непростую свою задачу решал, и на литере. Ничего не складывается. А литераторша мешает, канючит своё: «Как вы думаете, ребята, почему Пушкин пишет: «я судьбу благословил», когда к нему приехал Пущин?» И видно, что ей самой от этих вопросов смертельно скучно. Но ничего не сделаешь, надо детей мучить – работа такая. А ребята молчат. Им тоже невесело. Литераторше делать нечего, надо к Сёмке Птицыну за помощью обращаться. Сёмка умный. Его учителя в первом классе вундеркиндом звали, а ребята – киндер-сюрпризом, а теперь – просто Сюрпризом. Он такой способный, что любого в лужу посадит, хоть учителя. И теперь объясняет литераторше, как маленькой: «Пушкин находился в ссылке. Ему там не нравилось. А тут друг приехал! Это ж психология, Мария Львовна».
Витёк ни с кем в классе особо не дружит. И с Сёмкой он не особо. Но надо ж с кем-то насчёт трамваев посоветоваться. На перемене подбил Витёк к Птицыну. Тот что-то сосредоточенно в планшете ищет. Ну, Витёк с пятого на десятое дело своё изложил. Сёмка его выслушал, не отрываясь от планшета. Подумал, сказал солидно:
– Ты первым делом, Виталий, объявление напиши. Повесишь в депо. Мол, тогда-то там-то потерял то-то. Вознаграждение обязательно пообещай. Без вознаграждения тебе никто ничего искать не станет. Так и знай. А найдут – не вернут.
Витёк кивает: мысль дельная. И вознаграждение у него есть. Пятьсот рублей. Булка на день рождения подарила.
А Сёмка учит:
– Надо их начальству трамвайному позвонить. Пусть выясняют. Это их работа. – Ещё подумал: – Но не самому главному. Тот с тобой и разговаривать не станет. Пошлёт.
Чего-то в планшете поискал:
– Во! Телефон отдела кадров. Туда и звони. Они должны всех своих кондукторов и водил знать. Это их работа.
Ну, Витёк и позвонил. Мол, платок потеряли. Ищем. Ну, его и послали в отдел эксплуатации. Оттуда в депо.
– Уж сказали: нет вашего платка, – отозвался молодой бойкий голос из трубки.
«Мамка звонила», – понял Витёк. Но не отступил, крикнул отчаянно:
– Платок мне нужен! Сестра плачет. Может, его кондукторша подняла. Валяется у неё где-нибудь, ненужный. А вас звать как?
– Света меня зовут, Шерлок Холмс. Билет-то у тебя остался?
– Да нет билета! Булка сожгла. Бабулька… Ну, короче, я запомнил её хорошо. Кондукторшу.
– Опиши, раз запомнил, доктор Ватсон, – опять Света пошутила, и Витёк обнадёжился.
– Ну, она такая… среднего роста, короче. И не толстая. Сама седая, а с хвостиком. Вот. А глаза чёрные. И она как не очень русская, что ли.
Витёк даже вспотел от художественных своих усилий. Описания ему всегда с трудом давались. Литераторша после сочинений выговаривала: «За содержание я тебе три поставила. По доброте своей. А если честно ставить – ещё такой оценки не придумали, чтоб писанину твою оценить».
Невидимую Свету он тоже не вдохновил. Девушка вздохнула:
– Даже и не представляю, о ком ты.
Боясь, что на этом от опознания она откажется, Витёк затараторил:
– Не толстая, не большая. Волосы седые в хвосте. А глаза чёрные.
Он хотел добавить: «Как у мыши». Но не решился. Обронил убитым голосом: «Во всём чёрном она была».
– Я поняла, о ком ты, – вдруг решительно сказала Света, и Витёк даже не сразу поверил в удачу. – Это Славская. Но она сегодня выходная. И когда на линии будет, не знаю.
– А как они работают?
– По-разному: через сутки, через двое, через пять. График у меня только после двух будет.
– Я позвоню, тёть Свет! – полувопросительно крикнул Витёк.
– Ну, позвони, розыскник.
Витёк минуты считал до двух, потом до полтретьего, чтоб уж звонить так звонить наверняка.
– Тёть Свет, это я, – бодро отрапортовал.
Но девушка уже озабочена чем-то была: не шутила, говорила сухо, торопливо:
– Славская работает завтра. Будет на «пятёрке».
У Витька челюсть отвалилась. Он же планировал на «четвёрке» её отлавливать. До чего ж всё на трамваях сложно!
– А как?.. А где её?..
– В 8.27 она будет на обеде в депо на Советской, где памятник военным лётчикам. Знаешь его?
– Знаю!
– До девяти будет. Ну, всё. Некогда мне.
Ну, повезло! Но та ли это кондукторша? Точно ли она там на обед остановится? Платок Ташин у неё ли? Сколько сомнений залезло к Витьке под одеяло! С боку на бок они его полночи перекатывали. Но Витёк решил внимания на них не обращать. А то впору от своей затеи безумной отказаться.
Утром Витёк, как обычно, рюкзак с учебниками – на плечо, но в школу не пошёл. А чего? Ничего. Классная итак на него из-под мохнатых накрашенных ресниц настороженно поглядывает, но, правда, пока мать в школу не тянет, грозится только. Может, и теперь обойдётся.
Доехал Витёк до теремка, где трамвай круг делает. Вылез, важности преисполненный. На первое, можно сказать, свидание, хоть и деловое, в своей жизни прибыл. А захолодало с утра зверски. Будто погоду за ночь подменил кто. Хорошо, что Ташке сапоги купили. Витька мёрз отчаянно, но с места не уходил. То на твёрдые профили гранитных лётчиков поглядывал. То подпрыгивал. Руками – раз-раз, будто колошматит кого. Дамочка в шляпке-шапокляпке мимо бежала: «Хулиган», – обронила, и дальше затрусила. Это ничего. Это даже хорошо, что захолодало. Может, кондукторша их платком покроется. А он ей: «Тётя! Отдайте добром!» Или чего сказать надо, чтоб она сразу чужую вещь вернула? Тяжело Витьку: не знает он, как к делу верней подступиться. В голове переговоры с кондукторшей так и этак прокручивает. Всё получается неладно почему-то. Гадко даже. Чего – Витёк не разберёт. Сёмку бы сюда, вундер-сюрприза.
Трамвай точно по времени подошёл, но остановился не там, где Витёк ждал, не у депо, а много дальше. Хорошо Витёк настороже был. Углядел-таки: выскользнула из вагона женщина, чем-то на кондукторшу похожая. Но не к депо завернула, а быстро-быстро вверх по улице засеменила. Витька оглянулся на пути отчаянно. Она? Не она? Уйдёт! Бросился следом. Через дорогу, под машины! Те загудели: «Ху-у-ули-и-иган!» А женщина – нырь в ларёк. Витька на улице остался. Надо ж дыхание в норму привести. И не уверен он ещё, что это его кондукторша. Может, другая какая. Может, пассажирка вообще. Но через стеклянную дверь видит: женщина булочки берёт. Она! Она! Обедать собралась. Отоварилась, наконец, на улицу выскочила и к депо заспешила. Витёк рядом пристроился. Глаза скосил. Она! Она! Только сегодня поверх чёрного платья куртка чёрная. Глубоко вдохнул, как перед прыжком в холодную воду, и от усердия рявкнул излишне громко:
– Тётя!
Тётя вздрогнула. Обратила на него удивлённо-настороженный взгляд своих мышиных глаз.
– Тётя! – теперь уже заканючил Витёк. – Вы мне должны помочь.
При этом с надеждой он заглянул под куртку женщине, надеясь обнаружить там жёлтенький платочек. Женщина теперь уже испугалась по-настоящему и со словами: «Чем же я тебе могу помочь, мальчик?» – прибавила шагу.
Витёк слова посыпал:
– Мы в трамвае в субботу платок потеряли. Жёлтый.
Кондукторша приостановилась. В мышиных её глазах зажёгся живой огонёк.
– Был платок, – подтвердила она. – Жёлтый.
– А где же он? – Витька весь затрепетал, будто за спиной его крылья кто развернул. Надежда, наверно.
– В вагоне остался, – махнула женщина и побежала вперёд, стремясь наверстать упущенное обеденное время. А Витька так и замер на месте. И одна только тоскливая серая, как этот день, мысль лениво ворочалась в его голове: «Не нашёл». Но вдруг упрямство дёрнулось в нём. Мальчишка догнал женщину у дверей депо. Крикнул:
– А вагон какой? Может, платок там лежит!
– Ну, разве вспомню я сразу. Некогда сейчас. Мне пообедать надо.
Но Витёк не дал кондукторше ускользнуть. Вцепился в рукав куртки и крикнул голосом уже настоящего хулигана:
– Сестры это платок! Плачет она!
Что-то в хулиганском голосе Витька зацепило женщину. Торопливо она извлекла ручку и клочок бумаги:
–Давай телефон – вспомню – позвоню.
Витёк продиктовал. Жутко краснея, вытащил из кармана помятое уже объявление:
– Вот. За вознаграждение. Вы мне его найдите.
– Ну, глупый! Где ж я тебе его найду? Вознаграждение придумал! – и Славская с булками своими в дверь депо юркнула. Игнорируя надпись «Посторонним вход воспрещён!», Витька робко протиснулся следом. За барьером сидела домашняя полная женщина. Даже не женщина, а такая городская бабушка, мудрая и справедливая. Витёк притёрся к барьерчику, протянул голосом профессионального нищего:
– Я насчёт платка. Потерялся.
Городская бабушка покачала головой. Насчёт платка здесь уже знали.
– Может, он в вагоне ещё, – с тоской мямлил Витёк, чувствуя, как теряет силу большая его птица-надежда.
Городская бабушка звонила куда-то в другое депо, в диспетчерскую. Спрашивала своим уютным бабушкиным голосом: «Не было у вас найдёныша? Платка жёлтого?», «Надя, у вас там нет шёлкового платка, потеряшки?» И везде ей говорили: «Нет», «Нету». А Витька ковырял и ковырял маленькую дырочку на барьере. А птица-надежда всё таяла среди серых туч.
Пришедшая что-то отметить женщина-водитель сказала ему осуждающе:
– Пассажиры скорее нас подберут. И чего ты поздно так на поиски пустился?
– Я вчера ещё звонил. И мамка, – огрызнулся Витёк. Но огрызнулся без злобы, а для порядка.
Городская бабушка посоветовала ему тёплым, вселяющим уверенность голосом:
– Вот что. Езжай-ка ты в депо к хлебозаводу. Представляешь, о чём я говорю? Хорошо. Там Надежда Андреевна. Она тебе поможет номер вагона выяснить и с водителями связаться.
В депо у хлебозавода за барьерчиком коротко стриженная строгая женщина ставила крестики в длиннючем листе. Рядом ещё одна стриженая сидела, в оранжевом жилете. Витька опять свою канитель завёл про платок. Женщина в жилете посмотрела на него пустыми глазами и вышла. А та, что ведомость заполняла, со вздохом мобильник взяла. Долго кому-то дозвониться пыталась. Ей не отвечали. Наконец, Надежда Андреевна пояснила Витьку:
– Амосов на этом трамвае в субботу работал. Не берет трубку. Отсыпается, наверно, после смены. Рано ещё. Я его напарнику позвоню. Этот в возрасте уже. Человек основательный.
И опять звонки. И опять – молчание. И вдруг ответили:
– Палыч, тут мальчишка у меня насчёт платка. Амос обещал платок в депо отдать. Где? Ладно.
Витёк замер. Он и сам до конца не верил в невероятное. Значит, платок ещё существует. Его не выбросили! Не подобрал никто! И вчера после его звонка эти занятые усталые люди выясняли судьбу потеряшки. Сердце паренька набирало ход. Почему-то позорно защипало глаза.
– А какой трамвай? Какой трамвай? – закричал он отчаянно, боясь, что всё неправда.
– «14 17». Но не знаю: на линии он сегодня?
Оказывается, у трамваев тоже есть выходные! Как у них всё сложно! Самому Витьку с ними ни в жизнь бы не разобраться.
Заскочившая отметиться водитель трамвая улыбнулась: «14 17? Я его видела. От биофабрики шёл», – потрепала Витька ласковой рукой по вихрам и выбежала с улыбкой под мерзкий осенний дождик.
Надежда Андреевна ещё где-то справилась. Ещё звонила. И опять её не слышали, теперь уже из-за стука трамвайных колёс. Наконец ответили.
– Лиза, чего трубку не берёшь? – нахмурилась строгая Надежда Андреевна. – Оглохла ты там?.. У тебя на щитке платок жёлтый лежит… Вот. Сейчас мальчишка подскочит. Его это… Ну, давай.
А сама писала уже: прямо на Витькином объявлении: «Вагон «14 17». Он сегодня по первому маршруту идёт. В 11.27 трамвай будет возле депо, где памятник военным лётчикам. Но остановится чуть подальше: ему ещё до автовокзала идти. Потом развернётся у автовокзала и в 11.50 опять будет у депо. И теперь у памятника лётчикам остановится. Понял всё? Ну, беги!». И Витька побежал, даже спасибо сказать забыл. На пороге он столкнулся с женщиной в оранжевом жилете. «Нашли!» – крикнул мальчик. Но в её пустых глазах не прибавилось света от Витькиной радости. Женщина прошла мимо него, как мимо стенки. Витёк не обиделся. Может, она тоже что потеряла и так и не нашла. На автобус бегом, чтоб успеть через весь город туда, где уже был рано уторм – к депо у памятника военным лётчикам. Лучше встретить трамвай на первой остановке – в 11.27. Так оно надёжнее. Позвонить сестре? Обрадовать! Мамке? Нет. Сперва платок в руки взять.
Он приехал на остановку за десять минут до нужного времени. Без сил повалился на скамейку, будто всю дорогу бегом бежал. Крепко сжав кулаки, вглядывался в волну дороги, из-за которой выплывал транспорт. Идёт! Нет. Это «тройка». Почему-то свернула на рельсы, ведущие к депо, а должна к автовокзалу рулить. Вон сколько народа ждёт её, волнуется. Из затормозившей в неположенном месте «тройки» посыпались пассажиры, в большинстве своём пенсионеры. Одна из вновь прибывших старух приковыляла на остановку.
– Поломка на линии, – со злой торжественностью объявила она. – Вон аварийка помчалась.
Народ пуще заволновался. Больше всех – Витёк. А от автовокзала трамваи ещё шли. Но и выплеснувшиеся оттуда пассажиры сообщили неутешительное: «Вагон толкали, чтоб с места сдвинуть», «Теперь надолго канитель», «Разгильдяи на этих трамваях работают, а люди из-за них страдай».
Морось превратилась в мелкий противный дождь. Но Витёк не спрятался под навес, не поддастся тоске. «Единица» придёт. Обязательно придёт по расписанию. Каким-то чудом всползёт на волну дороги на остатках энергии. Всё будет хорошо. Как заклятье, он повторял про себя: «14 17», «11.27». И вот показалась голова вагона. Мальчик подался вперёд. «Единица»! «14 17». 11 часов 30 минут. Гусеница трамвая свернула на запасной путь. Но Витька уже был рядом. Не дожидаясь, когда выберется последний пассажир, протиснулся в трамвай.
На щитке закреплённый какой-то скобой горел жёлтый Ташин платок.
– Не идём дальше, – сказала ему женщина-водитель, поправляя очки.
– Я за платком.
– А-а-а, – улыбнулась женщина, и на мгновение в её близоруких глазах вспыхнул тёплый свет, точно не на платок она посмотрела, а на маленькое солнце.
– Спасибо вам всем! – крикнул мальчик и спрыгнул на путь. Он не успел ещё добежать до автобусной остановки, как зазвонил мобильник. Кто-то незнакомый сообщил ему, как о своей радости: «Нашлась косынка! Она на КРС-2».
Витька улыбнулся невидимому человеку: «Забрал я уже!» Сколько же на свете хороших людей!