Александр Перевезенцев
Звали его Олаф Ушастый, а чаще просто – Ушастый. За большие уши и простодушный нрав. С детства приклеилась дурацкая кличка да так и потянулась через всю жизнь. Не помогали ни успехи в боевых искусствах, ни неизменные победы в коротких и кровавых стычках с галлами и бриттами. Даже когда назначали его капитаном драккара и посылали на запад, за студеное море, новые земли искать, Старейший сказал только: «Смотри, Ушастый, не лопухнись», – и дернул ласково за оттопыренное ухо, так что слезы из глаз брызнули. Крут был Старейший и тяжел на руку, но справедлив, ничего не скажешь, потому что слыл Ушастый лучшим мореходом не только в клане, но и на всем острове, и не раз добирался до земель норвежских, а один раз до Мурмана дошел, живым вернулся, и немало добра всякого приволок. Но теперь дело предстояло нешуточное. Говаривали старики, что есть якобы где-то на западе земля богатая, но кто ее видел – о том не ведомо. И плыть до нее сколько – не говорили, потому как не было в преданиях таких сведений. Правда, хвастался как-то Эрик Конопатый с Северных островов, что видел на западе землю и горы зеленые во время одного из своих шальных плаваний, но кто же пьянице Конопатому поверит? Небось как набрался сразу после выхода в море, так и не просыхал. А то, что в пьяном сне ничего путного увидеть неможно, так то даже дети малые понимали и дразнили Эрика «Зеленой горой», но, правда, издали и с опаской, потому что вторая кличка Эрика была «Бешеный».
Но, как бы то ни было, а дыма без огня не бывает. Вот и порешил Старейший, что неплохо было бы земли неизведанные ведомыми сделать, к рукам прибрать и народец прибрежный, ежели таковой имеется, данью обложить. И пал его выбор на Ушастого, и не только за способности мореходные, а по большей части за нрав открытый и незлобливый, потому что знал Старейший, что не будет Ушастый шкуру на себя тянуть, и если что найдет, то принесет и на блюде глиняном к очагу положит, и малой толики себе не утаит. Дали ему в команду двадцать молодых викингов, а в помощники определили Свена Рыжего и Вильгельма Зайца. И то было хорошо, потому что дружили они втроем с детства, часто хаживали под одним парусом, и в бою выручать друг друга приходилось. Рыжий и правда был рыжим, от макушки до кончика бороды, комплекцию имел, как у гнома-переростка, но в бою был хитер, увертлив, а в способности дорогу найти, в лесу ли, или в море, равных ему не было. Заяц, наоборот, был высок и крепок, а звался так потому, что с детства умел быстро бегать, но ни разу при этом спину врагу не показывал, хотя нрава был незлобного и в походы особо не рвался. Любил больше с детишками сидеть да всякие забавные поделки им мастерить. Не для дела, для радости.
Отплыли утром и шли тридцать дней и тридцать ночей при ветре попутном по морю студеному. Обходили стороной горы ледяные плавучие да стада китовые, работали веслами, когда ненадолго стихал ветер, и было их плавание удачным и спокойным, потому что испытания еще ждали их впереди. Низкое солнце светило в спину, когда вахтенный на мачте заорал нечеловеческим голосом, а мигом взобравшийся на нос драккара Рыжий углядел острым глазом нечто, разомкнувшее надоевшую за месяц плавания ровную линию между водой и небом. Плыли еще три дня, борясь с неизвестными течениями и неожиданно задувшим противным ветром, но земля все выше и выше поднималась из моря, маня надеждой на скорую твердь и конец морского одиночества. Радостно блеяла последняя несъеденная пара овец, визжали точильные камни, сдирая ржавчину с холодных клинков, бурдюк браги ходил по рукам.
Новая земля оправдала ожидания Старейшего. Была она богата рыбой и мехом, лесом и водой пресной в бесчисленных речках и озерах. И была она занята. Жили на ней невысокие люди с красноватой кожей, селившиеся в странных островерхих хижинах, железа не знавшие, но ловко и без промаха убивавшие дичь и друг друга тихим полетом стрелы. И простиралась земля та немеряно на север и на юг, а главное, на запад. Год прожили викинги на берегу, совершая небольшие походы, то знакомясь, то воюя с береговым народом, разделенным на множество племен. Обросли хозяйством, кое-кто завел жен из местных. Домой не торопились, решили пока с новой землей разобраться да границы владений своих узнать. Жители побережья ничего толкового сказать не могли, тем более что не понимали викинги их варварский язык, а от рисунков на песке мало было толку. Одно только и уяснил Ушастый из туманных намеков шамана одного из немногочисленных дружественных поселений, что на севере кончается мир. Стоят там ледяные горы, и земля укрыта льдом навечно, и нет ни людей, ни зверя, ни птицы, а живет там один только Огненный Бог, от дыхания которого холодным пламенем горит небо. На юге, как понял Ушастый, перспективы тоже не было. Протекала там какая-то Великая Река, делящая мир на две половины, а уж что там за этой рекой, о том никому не ведомо и ведать не дано, а кому дано было, тех уж нет, и потомки их влачат жалкое существование. Зато на западе, по слухам, было нечто под названием «Большая Вода», и попасть туда можно было по еще одной Великой Реке (не такой, правда, великой, как южная), но не сразу, а пройдя коль сколько по лесным чащам и горам неведомым. Неизвестная «Большая Вода» заинтересовала Ушастого: «Озеро большое, а может быть, даже и море», – подумал он. Поэтому собрал он своих товарищей, и порешили они, как потеплеет, двинуть на запад, тем более что многим местные красавицы уже поднадоели, а из-за непривычно-неспешного образа жизни кое у кого в области поясницы перестали сходиться кожаные доспехи.
Шел пятый день похода. Припекало солнце, но Ушастый приказал куртки и шлемы не снимать, потому что из кустов иногда постреливали, и один раз уже пришлось выдержать настоящий бой. Заяц стер ноги и тащился в стороне от плохо пробитой тропы, пытаясь успокоить боль прохладным мхом, но то и дело вскрикивал, наткнувшись на валежину или сосновую шишку. Рыжий рыскал по сторонам и часто забегал вперед: дело было знакомое, лесное, чувствовал себя на своем месте. Донимала мелкая кусачая мошка, коей было в избытке. Но от нее немного помогала мазь – подарок шамана – смесь каких-то трав на медвежьем сале. По вечерам, когда мошка зверствовала особо, жгли дымные костры, рискуя привлечь внимание недругов. Зато зверья били вволю, ели до отвала, что немало способствовало поддержанию боевого духа.
Рыжий выскочил из кустов неожиданно, глаза его были непривычно круглы, а рука искала рукоятку меча. Причина такого необычного поведения выяснилась тут же. Над невысокими, в рост человека, сосновыми верхушками появилась голова огромного медведя. Зверь пер, ломая молодые деревца, с явным намерением закусить Рыжим. Увидев людей, он не остановился, а только рыкнул злобно и, встав на задние лапы и вытянув вперед передние, двинулся на замерших в испуге викингов. Зрелище действительно было кошмарным. Встречал Ушастый медведей в землях норвежских и даже убил пару, но такого огромного видеть еще не приходилось. И ведь говорил что-то все тот же шамань о каких-то диких и страшных «гризли». Но не придал Ушастый значения словам его и путаным рисункам, и вот теперь приходилось расплачиваться за неосторожность. Но тут подскочил к медведю сбоку шедший до этого в стороне Заяц, выхватил меч и ударил куда-то вверх, целясь медведю под левую лапу, но не пробил шкуру с одного раза и ударил еще и еще. Брызнула кровь, медведь взревел и рухнул на Зайца, взмахнув напоследок когтистой лапой. Подбежали, оттащили неподъемную тушу, но Заяц уже не дышал, только кровь текла из пробитой головы, да валялся рядом расплющенный боевой шлем. Похоронный костер для Зайца соорудили неподалеку, на случившемся лесном холме, среди редких сосен. Помолились богам, а когда закончили, поднял Ушастый голову и увидел блеснувший на западе под закатным солнцем серебристый серпик. Это была Великая Река.
Еще двадцать дней плыли они в наскоро сбитых лодочках, пробираясь через пороги и водовороты, иногда обнося лодки по берегу, путаясь в протоках и отстреливаясь от дикарей, пока не открылся их взорам бескрайний морской простор. Противоположный берег был виден только на западе, а на севере серая вода тихо сливалась с серым небом.
Берега были каменисты, деревья невысоки, все больше вереск, мох да болотистые провалы меж лысых скальных гряд. Жило здесь многочисленное молчаливое племя, называвшее себя «кри». К пришельцам отнеслись не враждебно и не дружественно, были равнодушны, в разговоры без особой надобности не вступали. Один раз пригласил их к себе вождь, поговорил на наречии, похожем на язык берегового народа, дал понять, что их не тронут, если будут вести себя мирно, приставил то ли охрану, то ли соглядатаев, то ли просто людей в помощь, и больше они его не видели. Лето уже клонилось к закату, когда собрались викинги на совет. Решали, что делать: дальше идти или домой поворачивать. Шумели, угощались настойкой из грибов красных и корня червивого дерева, путного ничего не придумали. Поэтому на следующий день, когда шум в голове несколько улегся, изыскал Ушастый лодчонку попрочнее, благо было таких суденышек у местного народа в избытке, взял с собой Рыжего да и отправился к видневшемуся вдали горбатому острову. Лодчонка оказалась ходкой, шли быстро, но добрались только к вечеру и заночевали на берегу, гоняя мошку и часто поминая бога Одина всуе. А утром, когда забрались с трудом превеликим на скалистую горбатую вершину, понял Ушастый, что дальше дороги нет, потому что вот он – край Света.
За неширокой протокой по другую сторону острова до самого горизонта ворочалась, побулькивая и смрадным дымом попыхивая, мхом заросшая топь, вся в бесчисленных блестках озерных и прожилках речных. И не было никакой возможности идти дальше, потому что не держала та земля ни зверя, ни человека и не давала дороги лодке. Даже зимой, в лютый мороз, не замерзала она, а только покрывалась кое-где предательской ледяной корочкой, потому что грел ее жар подземный, глубинный, из самого Темного Царства идущий. И не было конца и края у той топи. Даже Рыжий не смог ничего углядеть. С тем и вернулись к товарищам.
Второй совет был недолгим. Уже на следующее утро отряд викингов во главе с Рыжим двинулся на восток, торопясь вернуться к своему драккару до зимы.
А Ушастый остался. Не хотелось ему возвращаться домой, в родные туманные долины, потому что не ждал его там никто. Да и зачем? Сознание того, что дошел он до края Света, придавало жизни законченность. Мир обрел границу и стал казаться маленьким. Да, были еще земли на юге, но только до Великой Реки, а дальше – вторая половина мира. «А мне и первой хватит», – устало и покойно думал Ушастый, сидя у костра вместе с туземцами. Они пели тягучую заунывную песню, темнел густой сосняк по сторонам поляны, а небо на севере светилось разноцветными сполохами от дыхания Огненного Бога.
Прожил Ушастый в племени недолго. Нашла-таки его стрела, пробила истрепавшуюся куртку. Но за это время успели кри полюбить его, потому как сражался он вместе с ними, а в мирное время учил разным штукам, досель неведомым, и много пользы принес племени. Потому и приказал вождь, когда пришло время, похоронить пришельца, как вождей хоронили. Владели кри искусством сохранять тела усопших на долгие времена с помощью трав, одному вождю да шаману известных. И достигли в искусстве сем высот, неведомых даже египтянам. Тела вождей хранились в скальной пещере и столетиями выглядели, как живые, ни цвета, ни формы не теряя, но были легки, как бальсовое дерево. И было в том понятие жизни великое, потому как душа, считали кри, придает вес телу, а отлетит она к богам, и остается оболочка невесомая, земной образ души, родным в утешение и потомкам на память. Ушастого вместе с вождями не положили. Приспособили для него отдельную пещерку. Пришелец все-таки.