Все мы с вами прекрасно знаем, что должно быть в каждом уважающем себя городе, чтобы он имел право называться таковым. В каждом, даже самом чахлом, второсортном, а то и третьесортном, но все же городишке, должны быть почта, полицейский участок и бар. И если первые два пункта встречаются практически повсеместно, то третий зачастую становился проблемой. Но городок, о котором мы с вами будем говорить, решил эту проблему давным-давно. Так давно, что даже старожилы могли вспомнить со счастливой ностальгической улыбкой, как приходили в этот бар после тяжелой смены, в те незапамятные времена, когда их детишки были ещё в детском саду.
Городок был маленьким, уютным, домашним для своих обитателей. Это был один из тех городов, где если ты не знал кого-то лично, то твой ребёнок, если таковой имелся, точно знал ребёнка из той семьи. По школе, по двору — это не столь важно. Он чём-то напоминал небольшой муравейник, в котором туда-сюда сновали деловитые муравьи — солдаты и муравьи-рабочие. У каждого муравья был уютный уголок, у кого побогаче, у кого поскромнее, но от этого не менее свой и не менее родной. У каждого из муравьёв был круг друзей, родных, коллег. И если бы мы с вами взяли нашу планету, словно бильярдный шар, и, вытянув руку перед собой, посмотрели на него, вряд ли мы бы заметили особую разницу между муравейником и этим городком, разве что немного смущали бы не встречающиеся в природе муравьи — офисные клерки.
Давайте положим шар на место и вернёмся к нашему городку, а конкретнее, к бару.
Бар располагался в самом центре города, в двух шагах от испытанного временем здания мэрии. Снаружи бар представлял собой потрепанное, но всё же привлекательное деревянное здание в один этаж. Дощатые стены с небольшими окошками колоритно смотрелись с окружавшими бар с двух сторон новыми, красивыми кирпичными домами. Жильцы этих домов очень гордились тем, что именно они первыми заселяются в новенькие дома. Правда, их немного смущал тот факт, что зачастую у бара обитают разномастные маргиналы, выпивохи, бездомные и прочие блудные сыны дорог и кабаков.
Но, не смотря на то, что люди неодобрительно косились в сторону низкого и противного для них слоя общества, бедолаги не обижались, а уж тем более не злились и не безобразничали. Они уже привыкли к человеческой натуре, как только человек встанет хотя бы на ступень выше другого, пиши пропало, он этого другого и за человека то перестаёт считать.
Для того чтобы войти в бар, требовалось всего-то посильнее толкнуть массивную дубовую дверь под резной вывеской и сделать шаг через разбухший от влаги порог. Как только ты делал этот шаг, ты попадал с летнего зноя или же с зимней стужи в всегда достаточно тёплый, как для тела, так и для души, старый пыльный бар. В нос тут же били запахи, которые, казалось, никогда не покинут это место. Резкие запахи дешёвой, прогорклой водки и дорогого коньяка. Терпкие запахи сладкого, дорогого табака и кислого самосада. А так же неприятный смрад, который остаётся после того, как разудалая толпа гуляк долгое время находится в небольшом замкнутом пространстве. Не смотря на это, горожане любили это заведение. Здесь можно было отдохнуть после тяжелого дня, утопить в вине горе или же наоборот обмыть в бокале новое счастье. Единственные, кто недолюбливал этот бар, были жены, чьи супруги возвращались из него в ночь с пятницы на субботу изрядно навеселе.
Следует сказать пару слов об убранстве бара. В этом заведении преобладали тёплые тона, скромные окошки не давали достаточно света, а посему возле каждого из стоящих вдоль стен столика была повешена на потолке древняя, но вполне яркая лампа. Возле столиков располагались скамьи и стулья, которые крепко упирались своими ножками в гладкий дощатый пол, хранивший на себе следы от пролитой выпивки, выблеванных излишков, а местами даже крови из разбитых носов. В дальнем углу располагалась импровизированная сцена. Пол был чуть приподнят, лампочек было несколько больше, а посередине этого пятачка стояла дешёвая ударная установка. Иногда в баре звучала живая музыка, когда гастролирующие артисты попадали в этот городок. Так же в центре был установлен весьма бюджетный бильярдный стол, на котором часто был слышен грохот раскатываемой партии. Особое внимание заслуживала барная стойка, незаменимый атрибут любого уважающего себя бара. Стойка была красивая, резная, из темных пород дерева, обитая по кромке листом металла и от этого ещё более внушительная. Над стойкой на креплениях висели рюмки, стаканы, бокалы, фужеры, графины и прочая утварь, необходимая для дружеских посиделок или же беспробудного запоя. Прямо за стойкой стена была завешана зеркальными панелями, а на надёжно прикрученных полках стояли целые батареи бутылок с пёстрыми и не очень этикетками. С жидкостями любых цветов, градуса, сладости, терпкости и букета. Так как особых разносолов посетители этого места не требовали, вся закуска сводилась к огромному мешку с чуть солоноватыми сухарями. В углу стояло потёртое двухствольное ружьишко, которое было веским напоминанием дебоширам и драчунам о том, что не нужно пересекать черту, за которой только что гостеприимный хозяин вышвырнет вас за порог и погрозит кулаком.
Хотя хозяин этого бара был человеком добродушным и редко когда прибегал к такому методу выпроваживания особенно буйных гостей. Как его звали, спросите вы? Никто в этом городке уж и не помнил или не знал вовсе, все звали его просто «бармен». Он был высокий, тучный, абсолютно лысый, со смешными щеками и морщинами, будто у бульдога. Некогда сломанный, горбатый нос был очень близок к полным, вечно иссушенным, потрескавшимся губам. Его добрый взгляд, который передавали радушные глаза непонятного цвета, вызывал у людей даже в самом дурном расположении духа желание поговорить. Клетчатая, с закатанными рукавами, в красных тонах рубаха была измята. А белый фартук всегда был чист. Бармен большинство времени проводил за стойкой, то натирая до блеска посуду, то своими крепкими, покрытыми темными волосами руками, драя саму стойку, то просто стоял, о чем-то задумавшись, при этом нахмурив густые тёмные брови.
Бармена все уважали, хотя, откровенно говоря, он был настолько привычным для людей, что его как-то и не замечали особо в повседневной рутине. Посетители приходили, здоровались и делали заказ. Бармен ловко готовил своим гостям замысловатые и не очень коктейли и горячительные напитки, щедро зачерпывал стеклянной пиалой горсть сухарей из огромного мешка и оставлял на стойке. Посетители благодарно кивали, забирали свой заказ и двигались к столику, который им больше нравился. Как правило, всё было предопределено заранее. Случайные лица, прибывшие по делам или же просто так в этот городок, занимали средние столики возле окон.
Матерые постояльцы, вроде заводских и полевых работяг, любили усаживаться за двумя большими столами, куда влезала вся их орава, и можно было с удобством отдохнуть после трудовой недели и сыграть партеечку-другую в преферанс или же покер. Молодые люди облюбовали себе места возле бильярдного стола, что позволяло пить пиво, не отрываясь от игры. А совсем одинокие или ищущие одиночества отправлялись за самый угловой столик, где можно было сидеть, схватившись за голову, и глушить спиртное, и никто тебе не мешал.
Бар жил по своим часам. С утра в нём было пусто. Лишь паратройка доходяг, невесть как набравших денег на бутылку дешёвого пойла, по чуть-чуть пила его, ведя свои тихие, заунывные беседы.
После второй половины дня зал наполнялся молодыми парнями от девятнадцати до двадцати двух лет, студентами. Они громко и с характерными щелчками раскатывали партии в бильярд, в ходу был пул, но некоторые предпочитали более сложный, а от того затяжной, но интересный снукер. Студенты громко смеялись, обсуждали насущные проблемы, модные направления в музыке, а так же пили пиво на свой вкус и цвет. Иногда местная студенческая музыкальная группа давала небольшие концерты для своих же. А вот после окончания рабочего дня бар заполоняли работяги. Они были сдержанней пылких юношей. Заказывали напитки покрепче, играли в бильярд солиднее, шары стукались друг о друга реже, но зато каждый удар сопровождался одобрительным или не очень ропотом наблюдавших за игрой. Любили перекинуться в карты, пощёлкать об столы костяшками домино, а затем разойтись по домам, нередко помогая друг другу в этом трудном деле.
Бар жил своей обыденной, размеренной жизнью. Происшествия вроде драк случались редко и быстро забывались.
Вот так обстояли дела в этом чудном местечке, что-то менялось, что-то росло, но неизменным было одно: каждый, кому требовалось излить душу, садился на высокий стул возле стойки и, предварительно развязав язык горячительным, выкладывал бармену всё, что накипело, нагорело, не давало жить. И бармен слушал. Слушал внимательно, чутко, помогал добрыми советами, утешал и отправлял в добрый путь.
Могу поспорить, что даже священник местной церквушки не слышал столько искренних исповедей, сколько их переслушал бармен. Всё дело в том, что человеческая природа таит одно обидное, но всё же рабочее правило. У каждого свои заботы. Людям не то чтобы плевать на окружающих, но их радости и горести меньше цепляют за душу, чем свои. Есть определённый, очень узкий круг родных и близких, которые способны искренне, с чувством, разделить любое значимое для тебя событие, но что же делать, когда твой круг уже знает о случившемся или знать не должен? Выболтаться одному из коллег или приятелей? Это будет не интересно ему. Нет, он, конечно, послушает ради приличия, но не проникнется всей той глубиной, которую ты хотел донести. Но ведь желание облегчить душу не пропадало, и нужно было что-то решать! И тогда на выручку приходил бармен.
Ах, бармен мог составлять энциклопедию человеческих проблем, с которыми к нему приходили!
— Эй, бармен, налей мне ещё водки! Эта дешёвка Сьюзен всё-таки мне изменяла! А я знал, чувствовал!
— Бармен, плесни мне виски. Тяжелый денёк, представляешь, этот выскочка из второго отдела…
— Бармен, налей мне самого крепкого, что у тебя есть. Сегодня ровно год, как не стало моего лучшего друга.
— Слушай заказ, бармен! Мне, нет. Не мне. Всем. Всем за мой счёт по стакану пива! У меня родилась дочка, ребята!
И так далее и тому подобное. Каждая история был по своему уникальна, и к каждой бармен подходил со всей душой, искренне старался помочь, давал советы, большинством своим удачные, реже нет. Каждый человек в момент своей пьяной исповеди был ему близок и дорог, и провожал он его, как отец провожает сына, которому только что дал самое важное наставление. Независимо от возраста, социального статуса и достатка.
Бармену искренне нравилось помогать людям. Он уже и забыл, что пришёл в этот бар давным-давно лишь на время, чтобы подзаработать деньжат на обучение в художественном училище, а в буду щем стать хорошим художником. Но мечте не суждено было сбыться, он привязался к этому месту и остался тут, кажется, навсегда.
И в моменты, когда это вдруг вспоминалось, он не злился на судьбу, а лишь горько усмехался. Каждому своё, ведь, в конце концов, кто-то должен выслушивать самое сокровенное, помогать людям и при этом уметь качественно смешивать «кровавую Мэри».
Вы спросите, но ведь у бармена были и свои беды, свои проблемы? Разве люди в благодарность ему не должны были помогать, поддерживать его? Увы, нет. Такого здесь не водилось. Выговорившись и облегчив душу, да ещё и получив полезные советы, люди просыпались на следующее утро с похмельем, приводили себя в норму и продолжали жить. Реализовывая советы, они ликовали, ведь дела шли на поправку. Только никто не вспоминал бармена, каждый искренне полагал, что он творец своего успеха.
— Да, какой я молодец, как быстро забыл об этой чертовой Сюзи. — Ликовал один.
— Хах, как я насолил этому выскочке! Ай, да я! — радовался второй.
— Какое удачное дельце я провернул, как хорошо, что я решился идти на риск! — ухмылялся третий.
Всё это, в большинстве своём, были добрые, порядочные, честные и светлые люди, просто у них были свои дела, заботы, радости и горести, и бармен как-то выпадал из этого обширного списка. А бармен, собственно, и не обижался. Ему хватало и того, что он мог помочь людям. А это было для него самое главное.
Но всё же находились те единицы, те крупицы, кто, вдоволь наговорившись, налакавшись спиртного, излив душу до дна и чувствуя легкость на сердце, искренне, а не потому, что так надо, находил в себе силы перевести захмелевший взгляд со дна стакана на лицо бармена и заплетающимся языком спросить. Спросить от всего сердца.
— А ты-то как, как твои дела, старина?
В такие моменты бармену становилось очень тепло на сердце, ему хотелось всё выговорить этому напившемуся с горя или с радости человеку, который отодвинул свой повод и хотел узнать о делах бармена. Но бармен сдерживал себя и, лишь широко улыбнувшись, отчего его глаза загорались мальчишеским огнём, а уголки губ доходили чуть ли не до ушей, похлопывал собеседника по плечу и басил:
— Всё хорошо, дружище, спасибо тебе, что поинтересовался.
И так шли годы, проходили сезоны, капали месяцы, лились весенними ручьями недели и полноводной горной рекой шумели дни. Всё было обыденно в этом городке, пару раз случились пожары, один раз ограбили старого ювелира, да и всё на этом, пожалуй. Люди работали, жили своей скромной жизнью, и всё было для всех стабильно. Событие, потрясшее город, случилось поздней осенью, когда дожди лили, не переставая, а морозы крепчали, и совсем скоро должен был начать сыпать снег.
Как-то утром два забулдыги, основательно вымокнув за ночь, направились по привычке в бар, согреться и выпить пару рюмок. Зайдя в бар, они не услышали вечного доброго бурчания бармена, приветствовавшего их. Они вообще ничего не услышали, даже настенные часы замерли, время остановило свой бег. Заглянув за стойку, они увидели страшное. Бармен сидел на полу, опершись о стену, мертвенно бледный, язык был чуть высунут изо рта, глаза казались стеклянными, а широкая грудь не вздымалась от сиплого дыхания.
Прибежавший на их вызов врач констатировал смерть по естественным причинам. Весть быстро разнеслась по городу, весть страшным ударом задевала людей. Никто не хотел верить. Бармена больше нет, он умер.
Потом были похороны. На похоронах собрался весь город. Абсолютно все в этом городке знали бармена. Но, как оказалось, никто не знал о нём практически ничего. Несколько слов, захлебываясь горючими слезами, сказала жена покойного.
— Надо же, он был женат, — тихо перешептывались люди. Затем несколько слов сказал об отце сын, одетый по случаю траура в парадную форму.
— Надо же, его сын, оказывается, военный, — передавали люди друг другу весть.
Затем что-то силилась сказать дочка бармена, но так и не смогла, рыдания душили молодую женщину, муж увёл её к тому месту, где стояли дети, ещё совсем маленькие, но им тоже было грустно от того, что дедушки больше нет.
— Ничего себе, а дочка-то уже с детьми и замужем, — удивлялись люди.
— А у него была ещё и дочь? — удивлялись им в ответ.
Затем слово держал седой, одноногий мужчина преклонного возраста, который поведал, как усердно бармен, ещё будучи пацаном, трудился с ним на предприятии в годы войны.
— Так он оказывается был героем… — вздыхали стоящие в толпе.
Траурная церемония длилась очень долго, каждый желал сказать слово. Большинство вспоминало его как радушного хозяина, доброго советчика. Лишь немногие вспоминали его как несостоявшегося художника и в прочих малоизвестных ролях его жизни. А затем тело погребли, люди направились в свои дома. И каждый из них долго не спал этой ночью. Многие сокрушались, какой хороший человек всё это время жил рядом, помогал им советом, словом, выслушивал их, а они вспомнили об этом только сейчас, только когда на твою тихую благодарность никто не ответит басом, мол, не стоит, приятель, главное, что у тебя всё хорошо. Людям было стыдно и тяжко. Многие в эту ночь не уснули до тех пор, пока не поклялись быть более чуткими к людям, которые помогали им словом или делом.
Так или иначе жизнь продолжалась. И уже на следующее утро после похорон на дверях старого бара пестрело объявление с крупным заголовком: «Требуется бармен».
Тосно, Ленинградская область, Россия