Георгий Панкратов
– Приоткрой окно, – попросила Светлана.
Тихон послушно встал, повернул ручку – по лицу вдарил морозный воздух – и только затем спросил:
– Жарко тебе, что ли?
– Что ли, – передразнила Светлана, прожевывая бутерброд. – А тебе трудно?
– У нас вроде серьёзный разговор, — сказал Тихон. – Разводиться собрались. А тут бутерброды все эти, окна. Раз уж сели говорить…
– А тебе тут чего, театр? – нервно ответила Светлана. – Чего не хватает: рампы, суфлёра, зрителей? – она отпила чаю и взяла новый бутерброд. – Ружья на стене?
– Да какого ружья, – отмахнулся Тихон. – Суета эта вся… просто. Она раздражает. Неужели нельзя потом поесть?
– Когда разведёмся? – хитро спросила Светлана.
– Я не считаю, что нам надо разводиться.
– Да ну… и почему же ты так не считаешь? Дай угадаю. Не хочешь съезжать к родителям? Из моей-то квартирки?
– Я люблю тебя, – коротко выпалил Тихон и заметил, как изо рта пошёл пар. – Может, закроем? Не жарко.
– Сиди, ты ж суетиться не хотел, – насмешливо сказала Светлана. – Вот и не суетись.
– Я, знаешь, вообще не хотел говорить… но раз ты так ставишь вопрос… Я просто хочу сказать… ну, чего тебе не хватает? Живём ведь вроде нормально, деньги какие-то есть. И отдыхаем, и празднуем. Ругаемся, может, конечно. Ну, так, а кто не ругается? Всяко бывает.
– Бухаешь много, – коротко сказала Светлана.
– Так что же, – удивился Тихон, – в этом вся проблема? Я, знаешь, не алкаш какой. Могу и не пить совсем. Мне, честно, в последнее время и это… не до того.
Светлана поднялась, открыла холодильник, внимательно посмотрела внутрь, потом подошла к раковине и принялась мыть посуду.
– Ну вот ты опять, – не выдержал Тихон. – Сядь ты и поговори.
– Чего говорить? – ответила Светлана. – Я тебе уже всё сказала, днём ещё. Нам разъезжаться надо. Точнее, тебе съезжать.
– Так что, серьёзно, из-за пьянки? – Тихон вспомнил, как на прошлой неделе неудачно выпил, пригласив в гости приятелей дебоширов, которых Светлана полночи выставляла за порог. Вместе с самим Тихоном. – Ну, ты извини, это… Свет, я серьёзно.
– Я всё извинить могу, – сказала Светлана, гремя тарелками. – Но дело не в этом. Ты вспомни, как в Питер ездил в конце того года. А? Ничего не вспоминается?
Тихон замер. Ему сразу же вспомнилась служебная командировка в Питер, причём во всех, крайне невыигрышных для него красках. Устав от выпивки и одиночества (коллеги разъехались, дел не было), он зарулил тогда к Наталье. Подруга детства, женщина средних лет, жила одна и недалеко… «Всё просто так совпало», – думал тогда Тихон, пытаясь оправдать слабость. Ему запомнилось последнее, у самых дверей Натальи, совсем уж беспомощное оправдание: «Ты, Света, всё равно не берешь трубку…».
– Ну чего? – наседала Светлана, обернувшись к мужу. – Куда ты пошёл после лекций своих или, чего там, презентаций?
«Откуда ты знаешь?» – рвался на волю вопрос, Тихона, действительно, интересовало сейчас именно это, ведь невозможно… Жена не подозревала о существовании питерской подруги, не знала, что живёт такой человек на земле. Тактичная Наталья никогда не звонила и не писала ему.
Но ситуация требовала совсем других действий: необходимо было скрыть волнение, не выдать, что он понял, о чём речь, что он вспомнил. Нужно было немедленно, да, прямо в эту секунду, как можно более спокойно улыбнувшись, произнести:
– О чём ты?
Но на Светлану это не подействовало.
– Всё Светик про тебя знает, – торжествующе сказала она, закрывая кран.
– Что за глупости ты говоришь? – Тихон изобразил самое сильное удивление, на какое был только способен. – Откуда такие мысли?
– Мырка у меня была, – ответила Светлана, вытирая руки.
Тихон подумал, что ослышался.
– Что у тебя было? – переспросил он.
– Мырка, – повторила Светлана. – Мырка была, ясно тебе?
Тихон хотел, было, уточнить, что ничего-то ему не ясно, но жена, не став его слушать, отправилась в комнату.
– Я иду спать.
– Подожди, – засеменил за ней следом Тихон. – Мы же…
– Завтра договорим, – бросила Светлана. – Всё равно, куда ты на ночь пойдёшь.
Через минуту они лежали на их супружеском ложе, давно не знавшем, как говорил Тихон, «ни побед, ни поражений», да и вообще «боевых действий». Светлана отворачивалась к стенке и сразу засыпала, Тихон же подолгу лежал и думал, медленно погружаясь в сон. Так было и сейчас.
«Мырка, – думал он, пробуя на вкус странное слово. – Мырка у неё была, видите ли».
Наверное, это какие-то женские словечки, решил Тихон: что-нибудь вроде «думка» или «чуйка». А может быть, видение или сон. Светлана увлекалась эзотерикой, могла часами болтать про ясновидение, свято верила, что разовьет «третий глаз», а там уж, конечно, и до мырки рукой подать.
Он посмотрел на спящую жену и улыбнулся, удобнее устраиваясь на подушке: «Простила».
Проснулся он оттого, что почувствовал странное давление в области шеи. Тихон не сразу понял, что именно производило давление: это не была рука человека, не был какой-то предмет. Казалось, что давит сам воздух, внезапно загустевший и потяжелевший. Он попробовал пошевельнуться, придвинуться к жене или просто поднять голову – ничего не вышло. Когда он открыл рот, чтобы окликнуть Светлану, которой смотрел в затылок, из горла не вырвалось даже хрипа, даже намёка на звук. Тихон понял, что онемел, и только тогда ему стало по-настоящему страшно.
И с женой творилось что-то подобное. Она могла, конечно, спать, ведь Тихон не шевелился, а стало быть, и не будил её, но отчего-то он был уверен: Светлана чувствовала всё тоже, что и он. И очень скоро эта догадка подтвердилась. Он услышал шум (по квартире кто-то передвигался) и строгий, отчетливый голос:
– Здравствуйте, – сказали ему.
«Господи, кто это? – не имея возможности повернуться в сторону шума и голоса, Тихон строил догадки одна страшнее другой. – Воры? Убийцы? Соседи? А может, инопланетяне? Точно. Это же они так делают. Всё, приплыли. Сейчас заберут».
Раздались аккуратные шаги; голос, ставший ближе и громче, так же отчетливо произнёс:
– Мы изымаем мырки.
Тихону сделалось так страшно, что он беспокоился только об одном: лишь бы остаться в живых. Мырки его не интересовали, тем более что и спросить-то странного гостя (или гостей, «тот же вроде сказал «мы»») было нельзя; похоже, вопросов они не любили.
Он услышал ещё несколько шагов, уже в обратном направлении, из комнаты, и почувствовал, как медленно ослабевает тяжесть воздуха.
– Живите спокойно и счастливо, – попрощался голос.
И Тихон шумно вздохнул.
То же произошло и с женой. Он схватил её за руку и чуть ли не крикнул:
– Свет! Ты в порядке?
– Ну да, – потянулась жена. – А сколько время? Уже вставать пора, что ли?
Спать больше не хотелось, и Светлана отправилась в ванную, а Тихон – на кухню, заваривать чай, – постепенно стряхивая с себя сон. Когда жена вернулась, умытая и причёсанная, пахнущая свежестью утра, он вспомнил, что о чём-то хотел поговорить с ней, но вот о чем… «Наверное, о какой-то ерунде»,– подумал Тихон.
– Как дела? – спросил он.
– Всё ничего, – спокойно ответила Светлана.
Они принялись пить утренний чай, затем болтали о сериале, увиденном на днях, и долго смотрели в окно, обсуждая, стоит ли идти на улицу в такой мороз.
«А что ещё делать?» И аргумент этот стал решающим: одевшись теплее, они отправились в зимний парк. Кидались снежками, катались на «ватрушках», пили горячий глинтвейн – выходной удался, одним словом.
Светлана вряд ли смогла бы рассказать теперь, что означает «мырка»: Тихон больше никогда не слышал этого слова. Не помнил он и того, бывал ли когда-нибудь в Питере, этот северный город пробуждал какие-то слабые и неясные движения в его душе, будто подземные толчки, но Тихон не понимал их природы и при случае дежурно отвечал всем на работе: да, надо бы съездить, мол, как же так, жизнь прожить и не увидеть Питера.
Москва, Россия
Симпатичный рассказ, хотя и непонятный. Так и не узнали, что за мырка такая и при чем тут Питер)