Борис Петров
1
Он позвонил, когда я остужал суп с куриными почками. За окном мела та особая пурга, которая бывает только 1 января, – предвестник сложного, тяжёлого года. Метель выморозила начисто все улицы, облизала тротуары, крыши и фасады, забила мелким колючим снегом стёкла осиротевших во дворе машин. Город был пуст, дик и тёмен, люди стали чужие ему; а я разогрел суп и, глядя на золотистые бляшки жира в треснувшей старой тарелке, ждал, пока смогу проглотить ложку и не обжечься.
– Угадай, где я, – сказал весело твёрдый и звонкий голос.
– Не собираюсь, – ответил я, но ему был безразличен мой хмурый тон, как и наша пурга, как и наши пустые пространства окраин большого зимнего города.
– Я в Вальпараисо, – объявил он. – Сижу на склоне холма Консепсьон и смотрю на Тихий океан. Ты знаешь, он здесь удивительно синий, почти фиолетовый. Вчера я приехал сюда из Ла Серены, там меня возили в Пунта де Чорос, и я наблюдал пингвинов Гумбольта, тюленей и морских львов. По склонам здесь теснятся пёстрые дома, их обнимают мощёные узкие улочки, по которым бегают троллейбусы, между прочим, самые старые в мире! А над бухтой громоздятся кучевые облака – они, знаешь, как отражение гор, но горы круче, выше, хотя до них рукой подать, а к холмам можно подняться на фуникулерах, их здесь шестнадцать штук, выбирай любой!
– Послушай, у меня стынет суп, – сказал я с досадой. – Я только что пришёл с дежурства и даже Новый год ещё не праздновал. У меня сейчас остынет суп с почками, а я голодный.
– А ветер, если бы ты знал, какие запахи несёт этот ветер! Запах морской соли и машинного масла из порта, свежей рыбы с Калета-эль-Мембрильо, пряностей с рынка, зелёной травы парков Винья-дель-Мар… Ругань иностранных моряков, заносчивость чилийских солдат и зазывные крики торговцев, сладкая упругая кожа местных девушек – вот что заключено в этом ветре, старина.
– Мой суп…
– А музыка, какая здесь чудесная музыка! Прямо на улицах, в ресторанах, барах – старинная дивная музыка да и танго, старина, танго – все, кроме «Adios, muchachos», этого тебе здесь не сыграют, музыканты не любят этой песни, они считают её плохой приметой.
– Почему? – сдался я.
– Потому что это песня про то, как герой теряет молодость и больше не хочет развлекаться – эта песня не для Вальпараисо, не для этого города, дружок!
– Всё, я хочу поесть и пойти спать, – объявил я и положил трубку.
Суп, конечно, совсем остыл, но у меня слипались глаза, и я съел его холодным, почти не почувствовав вкуса.
– Кто звонил? – спросила жена.
– Да опять этот путешественник, – пробурчал я.
Жена зашуршала одеялом, зажгла ночник.
– Откуда же на этот раз?
– Вальпараисо, – выплюнул я изо рта засевшее там незнакомое, чужое название города на другом конце земли. – Ненормальный! Как он мне надоел. Уже с десяток лет звонит и требует угадать, где он. Придурок. Какое мне дело, где его носит нелёгкая.
– Вальпараисо, – вздохнула жена, и я увидел, как разглаживаются морщинки вокруг её наполненных сном глаз. – Это в Чили?
– Да, в Чили. У чёрта на куличках.
– Как славно, – прошептала жена, снова засыпая, и мне показалось, что она стала чуточку моложе.
На следующий день непогода не унялась, а разыгралась ещё пуще: даже дворников убрала из дворов, ломала мёртвые чёрные сучья, громыхала на выстуженных крышах. Я валялся в постели и слушал, как пурга воет в арках; и вдруг в эту арию мороза и ветра вплёлся тёплый звук: жена пела.
Она вытирала пыль с книг, пританцовывая, двигалась вдоль полок и напевала что-то себе под нос, и я уловил в мелодии знакомый ритм, кажется, это было танго, да танго, под эту песню мы коротали на пляже в Одессе ласковую летнюю ночь. На пляже Ланжерон с ритма танго началась наша любовь, жена тогда напоминала статуэтку, и я бережно обнимал её, потому что боялся ненароком сломать тонкую талию; как же давно это было.
Странные мысли лезут с утра в голову, подумал я и разозлился.
– Ты что поешь?! – крикнул я недовольно.
– Вдруг пришла мелодия, – откликнулась жена. – Откуда я её знаю?
Я не стал говорить откуда. Была моя очередь готовить, и я занялся обедом, подавив раздражение в нарезке отбивных, которые я яростно расплющил на разделочной доске.
2
Зима продолжилась обвальными снегопадами, в которых буксовали автобусы, застревали самолёты, а люди казались пришельцами с планеты снеговиков. Звонок раздался на работе, во второй половине дня, когда до конца смены остаётся час и в мозг закрадывается трусливая мыслишка о том, что, в сущности, никто и не заметит, если я уйду прямо сейчас. Я, допечатывая репортаж, прижал трубку плечом к уху, думая, что меня беспокоят по делу, но в меня ударил энергичный голос:
– Угадай, где я?
– Послушай, я сейчас занят…
– Я только что вернулся с рыбалки в Кульякан. Кульякан, столица штата Синалоа. Ты читал Реверте? Вот я здесь, только что ходил на рыбалку с местными наркобаронами. Ха, это славные ребята, старина, на редкость славные, даже иногда застенчивые и сентиментальные – до тех пор, пока ты не скажешь лишнего. Этот испанец здорово написал о Кульякане!
– Позвони позже, мне надо сдать статью…
– С балкона гостиницы мне видны прелестные невысокие горы – Западная Сьерра Мадре – у них вершины плоские, будто стёсанные. И, конечно же, собор Пресвятой Девы Марии – его бело-розовые башни заметны с любой окраины. Ну, а если охота полюбоваться на сам город, то это надо взобраться на холм – пройтись немного, растрясти жирок – и достигнуть другой церкви – Гваделупской Богоматери, вот откуда открываются первоклассные пейзажи! А потом иди гулять и зайди на площадь Альваро Обрегона, полюбуйся там на мимов и клоунов… И зайди, выпей текилы. Здесь нельзя не выпить текилы, дружище!
– Какая текила? Я работаю, понимаешь? Я сейчас положу трубку. Что у тебя за дурная привычка…
– Вчера мы с одним местным парнем поймали большую рыбу – марлина. Ох, и потаскала она нас! Послушай, это невероятно, какая же она сильная: с копьём на морде, мощными серебристыми боками и тёмно-синей покатой спиной. В основном с ней боролся мой друг и он был просто великолепен в этой борьбе. Ты знаешь, в нём есть кровь племени яки, метис, стало быть; и вот в нём проступило всё индейское: и на крестьянском лице, и в упрямой коренастой фигуре; он водил рыбу, а та ходила кругами, пыталась нырнуть, а потом выпрыгнула из воды и я чуть было не упал за борт от изумления – какая она огромная и красивая эта рыба. Я тоже немного поучаствовал, я ведь не слабый мужчина, но моих сил не хватило надолго, и за дело взялся опять мой спутник и в конце концов одолел её. Сильный, отчаянный парень, каким может быть только наркоконтрабандист. Вечером мы сидели в переполненном баре, и ни одного туриста – все такие же, как он, и их девушки – тоненькие, смирные, но глазастые – и эти глаза иногда сверкали так, что я бы не решился подойти познакомиться, потому что такая не будет думать, прежде чем пустить тебе пулю в живот. Друг попросил музыкантов спеть песню и сказал, что эта баллада о нём и о его хозяевах. Его уважают в Синалоа, и он сказал, смеясь: «Значит, меня скоро убьют». У нас есть общая фотография, где мы держим нашу большую рыбу. Я тебе перешлю.
– Где хоть это – Кульякан? – спросил я устало, но не услышал ответа, только тихонько потрескивало пространство у меня в кулаке.
Жена была дома: ухаживала за простуженной дочкой. Я зашёл в аптеку; завернул в магазин и взял хлеба и колбасы, обнаружил, что всё опять подорожало, с трудом пробился обратно сквозь липкий, противный снег и долго топал у порога. Таблетки я отдал жене, а сам примостился в прихожей приводить в порядок запорошенную одежду. Дочка раскапризничалась и причитала, что лекарство очень горькое, жена отвечала ей: «А ты не болей, тогда и горько не будет».
Потом она подошла и, помолчав, спросила, наблюдая, как я чищу ботинки:
– Что, он опять позвонил?
– Как ты угадала? – я оббивал края подошвы.
– У тебя всегда становится такое упрямое лицо, когда он звонит. Ты очень смешно злишься.
– Вот ещё. Ни капельки не злюсь.
– Может быть, – спокойно сказала жена. – Откуда он дал знать о себе в этот раз?
Я поставил ботинки в угол.
– Не разобрал. Он же не человек, а ходячий географический атлас. Какой-то Куалькан или Кульякан.
– А это где, пап? Такое красивое слово! – крикнула дочь, которая, оказывается, прислушивалась к нашему разговору.
– Не знаю, малыш, – ответил я. – Я же не атлас.
К выходным я заметил в библиотеке прибавление, удивился, открыл новую книгу и прочитал: «Я всегда полагал, что мексиканские наркобаллады – просто песни, а «Граф Монте-Кристо» – просто роман. Так я и сказал Тересе Мендоса в тот последний день, когда она, окруженная телохранителями и полицейскими, согласилась принять меня в доме, расположенном в районе Чапультепек города Кульякан, штат Синалоа».
Детектив, значит: полиция, телохранители. Наркобаллады. Кульякан, штат Синалоа. Мексика.
3
Весной потёк не только снег, но и кран на кухне, и жена, многозначительно глядя мне в глаза, сказала:
– Нет вещи в мире тоскливей, чем звук капающей воды.
Промаявшись ночью до двух часов – меня одолевает в это время года бессонница – я отправился варить кофе, пребывая в том пограничном состоянии, когда все вещи кажутся такими, какие они есть на самом деле. Когда он позвонил, я пытался вычислить промежуток, через который падают капли, и никак не мог посчитать секунды.
– Угадай, где я?
Гнев поднялся во мне, и без того раздражённом, и захлестнул, я не сдержался и заорал, забыв о том, что жена и дочь спят, что на улице оттепельная, пахнущая прошлогодним тленом ночь:
– Ты! Ты достал меня! У меня тут кран течёт, ты можешь это понять, кретин? Почему я должен угадывать, где, в какой дыре ты шляешься? Почему ты позволяешь себе звонить по ночам?
– Я на берегу Северного Ледовитого океана, на берегу бухты Фробишера, – хихикнул мне в ухо далёкий голос. – Этот посёлочек считается городом и называется Икалуит. Икалуит, старина, в переводе с эскимосского «рыбное место», рыбное место на Баффиновой земле. Бухта забита льдом, и лёд совсем белый, прямо, как сахар, и ровный-ровный, отшлифованный, да так оно и есть – ветер его загладил, заласкал. Только иногда выбиваются плиты льда, там и сям, отбрасывают резкую тень – будто авангардистское полотно. Здесь очень холодно, вчера был такой буран, что я чуть не отморозил нос, хотя ношу специальную маску. В такую погоду лучше вообще не выходить из дому – заблудиться недолго и тогда пропадёшь, в нескольких метрах от жилья. Зато сегодня солнце просто ослепительное – вот оно, падает на бухту и бурые холмы.
– Провались ты пропадом вместе с этой бухтой и холмами.
– Эскимосы сказали, что здесь полно живности, хотя в это трудно поверить. Белые медведи на бурых холмах, они охотятся на тюленей. Овцебыки – странные такие животные – огромные, лохматые, с острыми рогами и выступающим лбом; они сами похожи на холмы. Олени, а за оленями волки и лисы. Эскимосы говорят на потрясающем, абсолютно непонятном диалекте: очаровательная тарабарщина! У их стариков лица, будто кора клёна, а у девушек широкие ноздри и очень милая улыбка. Они, кстати, просят называть себя инуиты, это значит «люди», а «эскимосы» – это, оказывается, словечко «кри». «Те, кто ест сырое мясо» – так их величают индейцы, и им это не нравится…
– Сейчас полтретьего ночи, и у меня течёт кран, – оборвал я злобно. – Я не хочу слышать об эскимосах! Оставь меня в покое!
– Икалуит, столица территории Нунавут, самой обширной из всех канадских провинций и самой дикой, – неторопливо шелестел голос, преодолевая пол земного шара. – Готов поспорить, что уж сюда-то редко кто добирался. Край света! Есть поселения и севернее, но это я уже, наверное, летом попробую. Всё-таки здесь холодно. Здесь ещё далеко до весны, ветер и солнце злые, обжигают щёки, но всё-таки здесь здорово – красота инопланетная. Меня возили на северо-запад острова, видел бы ты, какой там пейзаж. Земля падает в воду совершенно ледяного голубого цвета: отвесно, голыми уступами, без малейших признаков растительности, до блеска протёртыми ветром, как полотенцем; эти утёсы — мускулы здешних мест. Мускулы без кожи, ведь снег не держится на этих склонах, но он накрывает шапкой горы подальше, в глубине земли, и оттуда по аккуратно вырезанным в побережье – словно какой-то мастер стамеской поработал – плавным ложбинам долин ползут к океану ледники. С вертолёта они похожи на мрамор: с узорами, прозрачными прожилками. Такая у эскимосов земля.
– Боже, ну зачем ты мне всё это рассказываешь? – простонал я, но тут что-то щёлкнуло, и воцарилась тишина, разбиваемая только тонким посвистыванием – ветер дул через полмира мне в лицо.
Я поёжился и оглянулся: они все были в сборе, никто не спал.
– Папа, что, он у эскимосов? – спросила дочка, округлив глаза.
– Ты так громко кричал, что мы испугались, – укоризненно сказала жена.
– Извините. Он сегодня особенно не вовремя, – ответил я. – Кран этот… Утром вызову мастера. Идём спать. И почему я должен выслушивать эти бредни?
– А почему ты должен их выслушивать? – тихо спросила жена, и я увидел румянец на её щеках: они светились, будто с мороза.
Я пожал плечами.
– Ну… не знаю. Невежливо как-то трубку бросать… Человек всё-таки издалека.
Неожиданно меня озарило.
– А вдруг не издалека? Может, это всё выдумка, розыгрыш? Он поди в жизни ничего не видал, никуда не ездил – сидит у компьютера и смотрит фотографии в интернете, а потом вешает мне лапшу на уши. Всё, больше не буду с ним разговаривать. Кончено!
– Какая разница, где он сидит, – сказала жена. – Дело совсем не в этом.
Глаза у дочки совсем стали круглыми.
– Пап, а как же эскимосы? У них такие замечательные собаки! Я читала!
– Эээ… Собаки… У эскимосов… Хм, – растерялся я. – Спрошу в следующий раз.
Жена мечтательно улыбалась, глядя в окно на громады соседних многоэтажек, где в ранний час ещё не светился ни один абажур.
– Может, мы тоже съездим куда-нибудь? – спросила она.
И дочь подхватила:
– Давай съездим, папа, папочка! Давай объедем вокруг всего света!
Я помотал головой и вздохнул.
– Пойдём-ка лучше спать, девочки. Утро вечера мудренее. Сейчас не время: работы полно. Резко обострилась политическая ситуация, меня сейчас никто не отпустит. В любом случае сейчас ещё рано для поездок – ещё не растаял снег. Лучше с утра я вызову сантехника, и он починит нам кран.
Я подмигнул поникшей дочке и заметил, что жена перестала улыбаться и сделалась печальна.
4
Я потерял сон и аппетит, потому что всё время ожидал звонка – звонка из любой точки земного шара. И он звонил – звонил, когда я пытался уснуть, когда мы отправлялись на семейную прогулку, когда я сидел на совещании или пресс-конференции, когда у меня схватывало живот и я запирался в сортире.
Я пытался заниматься своими делами, принимал таблетки от расстройства желудка, проверял, как дочка сделала уроки, и водил её в музыкальную школу, писал статьи и ругался с руководством из-за зарплаты; а он рассказывал мне, как бродит в цветении яблонь и вишен вдоль фахверковых домов в Пуатье, созерцает утренний туман над Гангом в Уттаркханде, пересчитывает поднимающиеся ввысь гигантской лестницей над прозрачнейшими водами Байкала мраморные хребты Хамар-Дабана, наблюдает девятиметровую приливную волну на реке Цаньтян, знакомится с миниатюрной азиаткой на тиковом мосту У-Бейн в хаотичном Мандалае.
Тем временем у нас началась война, и я стал уделять семье гораздо меньше внимания, просиживая на работе иногда и сутки: мой талант оказался, наконец, востребован, и я не хотел терять свой шанс.
В музыкальную школу дочь теперь водила жена, и они часто стали захаживать в парк рядом с нашим домом: обыкновенный, грязноватый городской парк, весь в клочках нерастаявшего снега, как в вате. Он весной полнился запахом шашлыка, который мастерски готовил один знакомый грузин, детским смехом, вылезшими из нор после зимней спячки пьяницами, степенно гуляющими по аллеям пожилыми парами. После таких прогулок вдвоём они долго о чём-то шушукались, перемигивались, блестели на меня своими чудесными личиками, будто бы объединённые некой неведомой мне тайной, и я радовался за них, но не с ними.
Жена и дочь звали меня, но я так уставал на работе: я занимался беженцами, разбомблёнными селами, миссиями примирения; у меня перед глазами стояли равнодушные лица тех, кто кричал громче всех про нашу правоту; меня тошнило от мерзости военного времени, и вместо весеннего ветра я обонял затхлый дух окопа; я описывал всё это в своих статьях и стал довольно популярен в определённых кругах.
И тем больше я злился, когда в самый разгар передачи последней фронтовой сводки в кармане начинал трепыхаться смартфон, который я не мог отключить (всё время ждал важного разговора), и вместо эксклюзивной информации задорный голос спрашивал напористо и весело:
– Угадай, где я?
Я стал худеть, нервничал и кричал на жену и дочь, а те молчали, и в их глазах я видел предвкушение разгадки: где он на этот раз.
– Ну что ты мучаешься? – вызвал меня на откровение коллега, мудрый человек, не знавший для себя неразрешимых проблем.
Я рассказал ему о звонках. Коллега пожал толстыми плечами:
– Не хочешь его слышать, не отвечай. Просто игнорируй его. Не можешь не ответить, сделай так, чтобы он не мог позвонить.
– Как? – спросил я растерянно.
– Смени номер, – посоветовал коллега буднично и принялся обсуждать последние победы наших героических сил.
В первый раз за долгое время я возвращался домой оживлённый, и тут я увидел своих девочек. Они, вероятно, возвращались из парка: обе свежие, молодые, полные сил; и они пели. Они шли, взявшись за руки, и пели, и до того славно у них это получалось, что прохожие останавливались, вслушивались и улыбались. Я вдруг осознал, что моя жена – снова красавица: плавные линии ног и бёдер, сильная спина, гордая тонкая шея, точёные черты лица, увенчанные копной великолепных волос – она словно вернулась на много лет назад, она опять стала той девушкой, с которой мы ночью танцевали танго на пляже Ланжерон.
И дочка, размахивающая тонкими ручками, сияющая огромными глазищами навстречу каждому, кто хотел заметить её маленькое счастье; счастье переполняло её хрупкую фигурку, кудряшки и веснушки, оно ясно звучало в серебряном голоске, который выводил ноты без фальши, в то время как жена всё-таки чуть-чуть сбивалась с ритма. Как я любил их в этот момент! Они же ничего не замечали – они пели.
Мы переступили порог дома почти одновременно, и они накинулись на меня, раскрасневшиеся после прогулки, стали, перебивая друг друга, рассказывать про парк, его аллеи, набережную реки, про то, какой вкусный шашлык они ели, и даже снова пытались спеть, но получился диссонанс, и они расхохотались; я любовался женой и дочерью и тоже хохотал, и сказал:
– Вот и славно.
– Мы хотели тебя позвать, но почему-то не смогли дозвониться, – сказала жена. – У тебя все время «абонент недоступен».
Она засмеялась:
– Какой ты у меня недоступный абонент!
– Ах да, я забыл совсем, – небрежно ответил я. – Я же поменял номер. Поставил новую сим-карту.
Дочка глянула недоумевающе и побежала в свою комнату, но я смотрел на жену и наблюдал поразительное превращение: только что она была тонкой статуэткой с прозрачной кожей, которую изнутри подогревал прекрасный огонь, и вдруг по её лицу побежали трещинки, набряк нос, заволоклись туманом глаза, раздались бедра, поникли плечи и поблёкли волосы.
– Зачем? – тихо спросила она.
– Теперь меня не будут отвлекать, – пояснил я. – Я не могу часами разговаривать с безумцем, звонящим в любое время дня и ночи и несущим какой-то бред. Война, а ему хоть бы хны. Вчера он звонил якобы из Марракеша и распылялся про мечеть Кутубия, акробатов на площади Джемаа аль-Фна, про какой-то красный город, пальмовые и оливковые рощи. И всё это тогда, когда мне надо слушать выступление президента!
– Теперь тебя не будут отвлекать, – тихо повторила жена.
– Не расстраивайся, малыш, – ласково сказал я. – Скоро у меня отпуск, поедем к твоим родителям на дачу, там хорошо. Дочке там нравится. Оливковых рощ нет, но есть чудесный сосновый лес и озеро. Будем отдыхать, купаться, дышать воздухом, и я отключу телефон, чтобы никто не мог мне дозвониться. Никакой политики, никакой войны, никаких бредней!
– Никаких бредней, – прошептала жена.
5
В отпуск мне съездить в то лето не довелось – наступила кульминация, нас атаковали по всем фронтам, и люди ходили в тревоге и выдвигали инициативы и планы спасения нации один серьёзнее другого, и потом оказалось, что это хитрый манёвр с целью завлечь врага в ловушку и разгромить в котле. Разгром грянул, по крайней мере, нам объявили о том, что это случилось; и наступил жаркий, потный день победы, утонув в котором, я описывал патриотические митинги и военный гений нашего командования; а люди кругом были горды и поздравляли друг друга – речи и кислое отечественное шампанское лились рекой.
Домой я не спешил, там было гулко и пусто: жену и дочь я отправил на дачу к тёще с тестем – загорать, купаться, бродить по лесу, дышать воздухом. Мне отдых, право слово, был бы не ко времени, ведь мы переживали исторический момент, до леса ли? Я даже не каждый день звонил им.
Я скоро оглох от победных реляций, и мой мудрый коллега проницательно заметил:
– Тебе надо сменить жанр, друг мой.
– Разве это сегодня возможно? – спросил я.
Коллега вытащил из своего ящика бутылку коньяка, зубами, не стесняясь, вынул пробку и плеснул напитка в чайные чашки и себе, и мне.
– Есть такие дни, когда надо разрабатывать только одну тему, – важно изрёк он. – День одного жанра. Но сегодня не тот случай. Слишком много ликования тоже вредно. Надо охладить горячие головы, отвлечь народ, а то ведь они возомнят, что славная виктория на фронте даёт им право на победы в тылу. Посмотри-ка вот эти материалы. Слепи из этого заметочку на сайт: такие темы здорово увеличивают трафик. Люди любят всякие угадайки.
Я взял растрёпанную папочку, открыл её: несколько переводных статей из иностранных газет и журналов, а также пачка фотографий молодого загорелого мужчины на белой яхте, в синих горах, у жёлтой реки, рядом с мощными пальмами, в древнем городе.
Загадка века, говорилось в этих заметках, тайна. Пропал путешественник, который объездил весь свет. Его книги издавались огромными тиражами, ими зачитывался весь мир: от домохозяек до общественных деятелей и артистов, от фермеров до офисных клерков; он давал возможность прикоснуться к прекрасному в самых разных частях света – в Америке и Африке, в Европе и Азии, в Австралии, даже в Антарктиде. Пропал человек, избравший своей профессией путешествия и познание, и уже месяц никто не может его найти. Что с ним случилось: произошёл ли несчастный случай, пресытился ли он яркими впечатлениями и уединился где-нибудь в тихом местечке; может, его заставила затаиться любовь или тяжкая болезнь, или, по мнению некоторых экспертов, это ловкий маркетинговый ход, рекламный трюк угасающей звезды? Никто не знает. Загадка века! Тайна.
Я смотрел на фотографии и недоумевал: мы ведь ровесники, как же он смог так хорошо сохраниться? Я ведь тоже неплохо выгляжу, но возраст берёт своё – шевелюру давно разбавили седые волосы, животик превратился в символ успешности и солидности, кожа стала шершавой, и я частенько маюсь больным желудком, ломотой в костях и задыхаюсь, когда взбираюсь по лестнице.
А он словно бы и не менялся с времен нашей юности – всё то же сильное тело, мощные ноги и руки человека, привыкшего много двигаться; объёмная грудь, просто созданная для вдыхания свежайшего воздуха; поджарый, мускулистый живот, у которого не может быть проблем с усваиванием пищи; открытое, смелое лицо, обрамлённое выгоревшей на солнце курчавой бородой. Бог мой, я бы не дал ему больше двадцати! И яркие синие ласковые глаза, в которых отражалось небо и море, которые видели Вальпараисо, Кульякан, Икалуит и ещё тысячи, десятки тысяч городов, посёлков, гор, рек, бухт и озёр. Он смотрел на меня с фотографий и смеялся надо мной, он словно говорил мне:
– Угадай, где я.
– Не буду я угадывать, где ты, – ответил я ему, и мой мудрый коллега с тревогой оглядел меня, недоумевая, почему я заговорил с фотографией, и поторопился плеснуть мне ещё коньяка.
Я позвонил жене и похвастался ей, что только что написал заметку о пропавшем путешественнике.
– Почитай завтра у нас на сайте. Можно было бы теперь восстановить старый номер, да, наверное, не буду: все нужные контакты уже на новую симку перевёл, – сказал я.
– А ненужные? – спросила жена.
– От ненужных я как раз и избавлялся. Зачем они мне? – ответил я, довольный собой.
– Зря, – тихо сказала жена. – Ненужные контакты часто становятся востребованы, особенно когда их уже невозможно восстановить.
Я разозлился:
– Ты опять откуда-то набралась всяких глупостей. Ни за что не поверю, что ты ведёшь такие разговоры с тестем. Он уже старый человек, он не станет слушать твои умозаключения, они совершенно лишены логики!
Жена ответила, и я по мягкому голосу понял, что она улыбается.
– Нет, не с ним, хотя папа меня бы понял. Мне не так давно звонил наш путешественник, который, как ты говоришь, пропал.
– Вот те на! – я почувствовал, что у меня перекашивает рот от злобы.
– Да, милый. Он постоянно звонит мне – с тех пор, как ты поменял телефон. Мне-то интересно с ним говорить. Он так потрясающе рассказывает о том, где побывал, что видел… Это так захватывает.
Сердце заколотилось у меня в груди, и я закашлялся, и кашляя мучительно и натужно, выдавил из себя:
– Что же ты мне не сказала?
Наверное, она там, на даче, сидя на веранде и вытянув ноги, пожала плечами.
– Ты же так занят, милый. Тебе же всегда было неинтересно. Это тебя только злило…
Она помолчала; связь была хорошая, и я услышал на заднем плане звонкий голосок дочки.
– Знаешь, он рассказал, что посетил последнее место, которое ещё не видел. Попросил угадать, где это, и я, конечно, не угадала: Дингуолл в Шотландии, под Инвернессом. Там есть два замка, и он их так забавно описывал – говорил, что они соединены подземным ходом, и в них есть призраки, он даже сфотографировал одного. Это было приведение юной девушки, и оно отчаянно кокетничало. Он обещал прислать фотографию. И ещё он сказал, что на Земле огромное количество мест, куда стоит съездить, но ему все они теперь знакомы, а он не хочет повторов. Он сказал, что теперь желает посмотреть звёзды. Он смеялся, ведь это занятие, которым можно заполнить вечность.
– Так он что, с собой покончил, что ли? – резко спросил я. – Бог мой, он всегда был ненормальным.
– Этого я не знаю, – степенно ответила жена. – Он не докладывал о своих планах. Но он сказал, что весь гонорар от книг он переводит на меня, ведь это я беседовала с ним, приветствовала его, рада была его слышать в любое время суток. Это крупная сумма. Теперь ты можешь оставить свою жуткую работу. Мы тоже сможем путешествовать! Дочь мечтает об этом…
И тут я сорвался.
– Никаких гонораров нам не надо! – заорал я. – Я сроду чужое не брал и не возьму, всё заработаю сам, своим трудом, да, только сам! Если для этого надо прогнуться, я прогнусь, но заработаю, заработаю! А тебе я запрещаю брать какие-то нелепые гонорары от нелепых, пустых книжонок. И заканчивай дочь настраивать чёрт знает на что, ей учиться надо. Вырастет, пусть ездит, если к тому времени не отобьёт охоту. Путешествовать им захотелось, напел бездельник и сумасшедший в уши, а они туда же. Ха, да он, наверное, в тебя влюбился! В чужую жену!
– Может быть, – прошептала она.
– Забудь про этого идиота, – пробурчал я, успокаиваясь. – Впрочем, он был славным человеком, только не от мира сего. А за деньги спасибо, не помешают: ремонт в квартире, наконец, сделаем. Если останутся, свою дачу купим, хватит у тестя на шее сидеть. Я знаю одно местечко, очень мне советовали. И соседи там приличные – мои коллеги.
Она не слушала меня. Она мечтала. Она глядела на лес, на качающуюся на качелях дочь и вспоминала, как путешественник рассказывал про то, как он заселился в отель и случайно обнаружил, что живёт в замке Туллох в Дингуолле, Шотландия, – очень забавно вышло.
– По-моему, он был очень одиноким, – сказала она. – Интересно, счастлив ли он?
И положила трубку.
6
А осенью они исчезли.
Одна война закончилась, но мы начали другую; мой талант стал востребован настолько, что меня повысили в должности, и я не смог выкроить ни дня, чтобы съездить на дачу навестить своих девочек. Я с трудом выбил два отгула, чтобы перевезти их в октябре в город, и задумал сюрприз: обрадовать неожиданностью приезда. Но, явившись на дачу, я застал стариков – тестя с тёщей, мирно покачивающихся в креслах перед камином в доме посередине кленовых листьев и рыжей хвои. Во дворе стоял стол, тоже усыпанный иголками, на котором лежали грибы: последние, наверное, в этом году подосиновики, подберёзовики и даже парочка белых. Тесть удивился:
– Ты разве не знал? Они уехали куда-то в гости. Кажется, к какому-то вашему другу. Странно…
Это была ужасная, тёмная, дикая осень. Я совсем извёлся, сходил с ума, окружающие жалели меня, мой мудрый коллега истратил на меня весь свой запас коньяка. Я искал везде, обегал все больницы, просил помощи у властей и в силовых структурах, я тряс своим удостоверением, орал и грубил – и в следующий миг унижался и умолял, даже рыдал, я давал взятки, добивался приёма у высокопоставленных чиновников – напрасно. Случилась великая загадка, тайна – они исчезли; я стоял перед этой загадкой, как перед крепостной стеной, не в силах её преодолеть. Я напоминал себе полководца, который уверен, что за его спиной ожидают приказа огромные силы, но который, оглянувшись, видит только скачущего прочь оруженосца.
Утешало меня немного то, что её родители по электронной почте получали короткие уведомления: с нами всё в порядке, говорилось в этих строках, дрожащих на мониторе крохотными пляшущими человечками, с нами всё нормально, пока нет времени написать подробнее, любим, целуем. Однажды раз дочь прислала фотографию какого-то диковинного, пышного цветка, и даже её бабушка не смогла определить, что это за растение.
Тесть и тёща тревожились меньше.
– Ты разве не знал, какая она упрямая и взбалмошная? – сказал как-то старый человек, продолжая качаться в своей качалке. – Если уж вбила что в голову, так обязательно исполнит, и не сомневайся. Помнишь, мать, как она удирала в походы в школе? Уж мы её и ругали, в угол ставили, и как только не наказывали, а она всё равно удирала – и мы смирились. Лучше, подумали мы, заранее знать, где и с кем она болтается, чем потом по потолку бегать. Ничего, парень, потерпи, появятся.
– Она же с дочкой! Дочь ещё так мала! – орал я, заставляя ветки ёлок трепетать и сбрасывать смолистые иголки. – Как она могла так просто взять и исчезнуть! Ничего не сказать! Как она могла! Как вы можете быть такими равнодушными!
– Видать, что-то сильно её зацепило, сынок, – спокойно сказал старик от камина, – а внучка у нас смышлёнее иного взрослого, правда, мать?
И кроткая, благообразная старушка, улыбаясь, закивала белой головой.
Я бежал с дачи со всех ног – от их кресел-качалок, от их бесконечного спокойствия; во мне бурлила сила и жажда действия, и если бы передо мной встала гора, я бы её свернул в один миг. Но все мои изыскания были тщетны, энергия уходила в пустоту, я не знал, где мои девочки, и только лаконичные письма «любим, целуем» (о них меня прилежно извещал тесть) давали мне поддержку и надежду.
Мудрый коллега, глядя на мои метания, предположил:
– Может, к любовнику удрала? Но-но, только, пожалуйста, без рук, ты!
– Не такая она женщина, чтобы так поступить, – остыв, сказал я. – Нет, конечно, нет. Налей-ка мне ещё коньяку.
Вскоре я с изумлением обнаружил, что начинаю привыкать к пустой квартире, из которой постепенно испарялись присущие жене и дочке запахи. Я как-то незаметно для самого себя распихал по тёмным углам их вещи, чтобы они не мозолили глаза и не мешали работать. Я перестал машинально надевать куртку в тот час, когда раньше провожал дочку в музыкальную школу. Я дожил до того, что взял тряпку и сам протёр книжные полки.
Так проходила скользкая и мокрая осень. Она поливала холодными дождями и нагоняла тоску в меру своего умения и способностей и никак не хотела умирать, упорно влачила серое и скудное существование. И сразу ушла, в одну ночь. Утром я открыл глаза рано и увидел за окном неясное белое свечение – это выпал снег и, точь-в-точь как в прошлом году, запорошил все следы. Я старался отыскать на нём хоть один отпечаток, но тщетно: ни отметины, ни бугорочка, ни выемки – сплошная ровная белая поверхность, уже схваченная поблёскивающим в свете фонарей настом.
7
Это случилось 1 января: опять мела проклятая новогодняя пурга, предвещая год ещё более сложный и хлопотный, чем минувший. Я вернулся с дежурства, окаменев от военных сводок и метели, долго топал у двери и грел под мышками озябшие руки: забыл перчатки, вернее, забыл, есть ли у меня такие вещи.
Мои дела шли в гору: меня ставили всем в пример как человека, перенёсшего большую утрату, но не опустившего руки и не покинувшего свой пост. Перед выходными меня вновь повысили, я стал важной фигурой, но зарплату не подняли, сославшись на кризис.
– Вы патриот и не будете претендовать на роскошь, когда страна испытывает сложности, – сказали мне, нисколько не интересуясь моим мнением, и я кивнул, стиснув зубы.
Дома я включил во всех комнатах свет, чтобы не чувствовать себя одиноко, и разбивал в немытую сковороду яйца, потому что устал и проголодался. Я намеревался поужинать, выпить и лечь спать. Звонок раздался, когда я разбил третье яйцо.
– Угадай, где мы, – сказал весело твёрдый и звонкий голос. Её голос.
Я уронил яйцо на пол и глядел, как по давно не мытому линолеуму расползается желток. Ноги у меня подкосились, и мне почудилось, что я полетел, а затем я куда-то приземлился, но не понял куда. Мне вдруг стало жарко и сразу – холодно, до дрожи, и выступивший пот быстро остывал на лбу и бровях.
– В Вальпараисо! – объявила жена. – И знал бы ты, как здесь замечательно. Здесь действительно Тихий океан, он почти фиолетовый. Мы на прошлой неделе были в Патагонии и видели гуанако, а на озёрах там гнездятся фламинго. Мы ездили в парк Торрес-дель-Пайне, ах, какие там скалы, милый! Невероятно – голубые озёра и в них отражаются снежные гранитные вершины. Они похожи на иглы, вокруг них летают кондоры, а у подножья растут буки и кипарисы. Один гаучо подарил дочери орхидею. А сейчас мы пойдём вниз, в город, гулять по прелестным мощёным улицам, позже мы будем есть казуэлу и я позволю себе бокал вина из Долины Майпо – под звуки танго – о, как я люблю танго, как в Одессе, помнишь? А ты что делаешь, милый?
– Я тебя слушаю, слушаю, – произнёс я хрипло, забыв о яичнице, и жена продолжила рассказывать о ярко раскрашенных домах и самых старых в мире троллейбусах, потом трубку выхватила дочка и затараторила быстро-быстро: она уже покаталась на всех шестнадцати городских фуникулёрах – пёстрых маленьких вагончиках, «а нанду оказались такие смешные, папа, и мы познакомились с добрым дядькой-крестьянином, он пас овец в тех степях, которые здесь называются пампасы».
– Я слушаю, слушаю, говори, ты только рассказывай – я всё вижу! – шептал я.
Трубку снова взяла жена. Она рассказывала, и я знал, что будет дальше – я угадывал, да, угадывал – Кульякан, штат Синалоа, Мексика; Икалуит, территория Нунавут, Канада; Дингуолл, область Хайленд, Шотландия; и многое, многое другое – тысячи, десятки тысяч городов, посёлков, гор, озёр, рек и морей.
Огромный полигон для игры в угадайку.
Москва, Россия
я хочу лишь сказать, что это прекрасно