По праздникам сварливый Прохор умильно гладит пушистого зверька двумя пальцами по темечку и приговаривает: «Кошка в доме – мышек нет».
Он очень любит кошек, – так он говорит. Увидев усатого-полосатого по телевизору, приходит в болезненное неистовство:
– Ки-и-исоньки… Уа, там ки-и-исоньки! Какие хоро-о-ошенькие!
– Наш не хуже, – замечает Уа.
«Восхищается чужими кошками, а на своего не обращает внимания. А ведь он тоже красивый и пушистый; да хоть облезлый – все равно – свой кот самый любимый».
Со временем на радостное неистовство Прохора по поводу «телевизионных» и «газетных» кошек перестала. Прослушав по радио какой-нибудь трогательный сюжет о кошках, Прохор идет в комнату, ложится на диван, сворачивается калачиком и начинает всхлипывать и жалобно мяукать.
Уа: «Даже с когтями-крючьями кот перед человеком все равно беззащитен и другиеживотные тоже: медведи, волки, тигры – хотя бы потому, что людей много. Впрочем, есливзять всех вместе: и медведей, и волков, и уличных собак, и птиц – зверей, наверное, получится больше».
* * *
«Женская рука – это тело».
Стандартного формата лист лежит на столе. Фраза написана. Под ней – пустое, белое пространство, значит, будет продолжение. Написанное – лишь начало, не смотря на точку. А может быть, лист уже исписан: белизна скрывает готовые строчки?
– Почему Вы не пишете? – спросила Уа Автора, «просто так» сидящего за письменным столом.
– Кот мешает.
– Ну, тогда подвиньте его.
– Не могу: по отношению к кошкам я англичанин.
Взяв кота со стола и бережно держа его, Уа опять спрашивает:
– Почему женская рука – тело?
– Пока не знаю.
– А мужская что? Дерево?
– Возможно.
Исписав страницу, Автор перевернул лист, но мыслей хватило только до половины листа.
– Знаешь, что для писателя главное?
Уа отрицательно качает головой.
– Руки. Они продолжение мыслей; они фиксируют мысли, преобразуют их в сочетания знаков (что надежнее памяти). Даже если у писателя нет рук, его руками, длинными, жилистыми, чуткими, становятся мысли. Он может диктовать, и голос – его третья рука.
– Теперь понятно, почему, когда Вы пишете, у Вас такие длинные руки. А когда молчите, они короткие.
– Молчать тоже нужно… иначе мысль не появится. Люди говорят на разных языках, так?.. а мыслят похоже! Любое слово – это тот же иероглиф, смотри, – наугад вынул что-то из написанного текста и начал разгибать, как проволоку, – было слово, – чуть напрягая голос и пальцы, – будет, – передал «проволоку» Уа, – иероглиф. Она не знает ни одного иероглифа – согнула разогнутое слово-проволоку в неуклюжий египетский клинышек.
– Еще шесть таких же клинообразных черточек и получится «го-ло-ва».
– А как будет «кот»? – у вопросов Уа большие круглые глаза и оттопыренные уши.
* * *
– Мягонький, тепленький, пушистенький комочек. Живое существо. Живоюшко. –Уа тискает лежащего на диване кота, для удобства стоя на полу на коленях.
– Его зовут Котик, верно?
– Да. – Отвечает Уа, зарываясь носом в темную пушистую шерстку.
– Расскажи мне о нем, – просит Автор.
Уа садится с ногами на диван.
– У всех котов мужские фамилии – Котовы, а у моего женская – Кошкин. Зато он очень разговорчивый. Я еще не видела таких разговорчивых котов. С обиженным «мяу-мяу» он входит в комнату, когда его долго туда не пускают. Останавливается у дивана, затем пересекает комнату по диагонали, возвращается тем же путем до середины, ни на когоне смотрит, каждое его короткое «мяЎ» – целое слово. Если пушистика ловят на преступном намерении (оно одно – «поднять хвост») и грозят ему: «Котька…» – он вздрагивает хвостом, поворачивает голову в сторону, демонстрируя безразличие, устремляет своиневинные кошачьи глазки куда-то в облака и кокетливо говорит: «УЎ» – что означает: я здесь не при чем. (Когда он залезает под ватное одеяло, торчит только мордочка – бабушка в платочке.) А когда его зовут за собой на кухню, соблазняя чем-то вкусным, онбежит вдогонку на полусогнутых: «Без меня не начинайте» – «Мямямямя».
((– Кисонька-а-а. – Прохор зовет Уа. – «Кисонька» – это Уа, а ты «киска», – объясняет он прибежавшему на ложный зов коту.))
По утрам под дверью кот устраивает настоящую симфонию: кукарекает, естественно, как умеет, по-кошачьи; мычит, пытается лаять, подражает реактивному самолету – модуляции всевозможные; настроения от жесткого требования и заявления своих прав на территорию до униженных просьб и фальшивых театральных завываний. Иногда мы переговариваемся: начинает он, я пробую «пропеть» те же звуки. Откликается. Сдавленное, гортанное – и я так, утробное с закрытым ртом – и он тоже; пискливое, отрывистое, с кинжалом в зубах, раскатисто-округлое, вплоть до примитивного «а», пока запас не иссякнет.
Открываю дверь – вбегает в комнату, и «плаксы» как не бывало, передо мной проказник и непоседа. А в коридоре – ручьи и лужи. «Котик, оказывается, ночью дождь прошел?» Смотрит на меня не погашенными фонарями. «Хм» – и за телевизор, хулиганить. Кличка у него Лужа. Прежде чем что-то сделать – запрыгнуть на колени или на стол – он обязательно спросит разрешение: поймает твой взгляд и перед тем как прыгнуть, предупреждающе мяукнет. Однажды, когда был маленький, он сделал целую хореографическую композицию: приблизился к креслу, где я сидела, поймал мой взгляд, потом запрыгнул на колени и тут же бросил лапки мне на грудь, по-собачьи, начал лизать щеки и шею, даже куснул, пришлось йодом смазывать. Наверное, это он от нежности. Как-то я сидела на стуле и держала ноги на приставленном вплотную другом стуле, Котька решил запрыгнуть. Но почему-то не сбоку, а со стороны спинки. Прыгнул. И стукнулся лобиком. Правда, не больно. Неуклюжий. А когда был совсем маленький, я часто носила его на руках. Решив приучать малыша к самостоятельности, опустила на пол. Стоит и никуда не идет. Смотрит прямо в глаза и пищит. Тогда я еще не понимала кошачий язык. «Ну, котик, ну что ты хочешь?» – и вдруг он бросается мне на грудь – «на ручки». Раньше мы всегда спали вместе: придет, устроится поудобнее под мышкой, а головку кладет непременно на руку (на «подушку»). Или положит лапки так, будто обхватывает за шею. А еще он любит закидывать заднюю на возвышение, как человек ногу. Вот так мы и спали в обнимку: котенок и «большая мама-кошка». Теперь он редко ложится рядом. Идет, проваливаясь в сугробы одеяла, чтобы взобраться мне на бок – горный козел. Или тулится на самом краешке дивана: вот-вот упадет. Теперь я пристраиваюсь к нему: то ухо грею, то горло. Ложусь на него головой (не лицом к лапкам, чтобы не цапнул) и тогда, когда спит или разомлел. Зубы у котов не страшные. Коренные, хоть и заостренные, но не вонзаются; клыки, как когти, но, чтобы ими укусить, коту надо наклонить голову и широко раскрыть пасть. А мелкие, между клыками, не в счет – крупиночки. У Котьки нет двух нижних зубиков, то ли потерял, то ли без них родился. Зато когти очень опасные: острые, изогнутые, цепкие, прямо рыболовные крючки. Якоря. Они слегка розовые, из-за кровеносных сосудов, и представляете – теплые! Я недавно обнаружила.
В детстве Уа завидовала девочкам с оцарапанными руками.
– Теперь у самой царапины, йода не напасешься. Когда Котька царапается – он враг; оцелот, камышовая кошка. Ну зачем этим ласковым существам когти?! Из-за них кошку толком не погладить. Ты всегда настороже. А так – ласкал бы вволю животик, грудку, подбородочек, щечки и лапки с кожаными подушечками. Может быть, выведут породу без когтей? Создали же сфинкса и бесхвостого кота. – Посмотрев на безмятежно спящего любимца, Уа вздыхает: – Мягкая игрушка с настоящими когтями.
– Про кошек пишете? – спросила Уа Автора.
– Да. – Ответил тот.
– У Вас есть котик!
– Нету… потому и пишу.
* * *
– Помнишь, Котька во рту яйцо носил?
– Ага!
– Лежало себе на столе. А он его в пасть взял и ходит преспокойно.
– А потом обратно положил.
– И без единой трещинки. Целехонькое!
– И как оно во рту поместилось, ведь кот был тогда еще совсем маленький?!
– Помнишь, он сам свет зажег – прыгнул на выключатель?
– Ага, бросался на стены – прямо-таки прыгун с шестом: и на вешалку, и на антресоль, и на шторы. Сейчас на стены не прыгает, постарел. Но из-за угла по-прежнему нападает.
– Проша-а-а, Котик меня не пускает!! – Уа хочет выйти из комнаты – кот преграждает дорогу, при малейшей попытке шагнуть хватает за ноги.
Прохор спешит из кухни. Чтобы отвлечь кота, начинает рычать по-тигриному, топать, махать руками. «Очень страшно».
Играют в шахматы. На диване. Котик рядом. Болельщик. Обдумывается очередной ход. Пауза затянулась. Ну, раз никто не ходит… Кот осмысленно вытягивает вперед лапу и аккуратно двигает пешку с d3 точно на d4. Прохор и Уа хохочут. Кота это не смущает, и он пробует походить еще. «Болельщик» встрял своей мохнатой лапищей и уверенно положил ее на большую фигуру. Но походить не решился, «отнял руку».
А когда Прохор и Уа за доской спорят, Котька устраивает «китайскую ничью».
Ну, разве он не рыжий?! Пушистенький-шелковистенький, разговорчивый, смешной.
– Перебил всю керамику мерзавец!
От двух ваз, подаренных Прохору сослуживцами, высокой, узкой и низкокруглой, стоявших на кухонном навесном шкафчике, остались раскопочные черепки. Кот расчистил себе место для лежбища.
– Вот он красавец!
Вытянулся во всю длину шкафчика – косматые ступни вальяжно свисают. Не спит. Щурится вместе с солнцем.
А на столе стоит банка со сверкающей водой – зеркальце отоларинголога. Где-то тут, на нижней лежанке, валяется котовый ус («селедочная косточка»).
* * *
– Труд сделал из обезьяны писателя.
Уа и Автор беседуют.
Кот блаженствует на полу в ярком солнечном свете. (Завтра, когда это теплое пятно будет еще не занято, Уа сядет в него погреть поясницу.)
– «Солнце». Если сказать без «Л», как мы и говорим – «сонце», – ничего особенного, потому что привычно. – Автору сегодня не работается. – А вот ежели произнести «сонтсэ»… – тщательно ломает дикцию. – Посмотри, – выводит слово на бумаге, – вглядись: «сонтсэ», сонтсэ; если повторить несколько раз, солнце будет светить немножко иначе.
– СОНТСЭ. – У Уа круглые большие глаза и улыбающийся всему рот.
– Знаешь, – Автор настроен не писать, а говорить, – иногда мне кажется, что литература – это мертвый язык, как латынь. Уже все написано, все великое там. И вообще слов (слов!) не на много больше, чем букв в алфавите. Жаль, что литература не может обходиться без слов, а то – была бы музыкой, живописью или чем-то еще. – Он опять начал придираться к словам. – Скажи «искусство».
– …искусства…– с готовностью произнесла Уа.
– Нет. Отчетливо.
– Искус-с-тво.
– Чувствуешь, это слово заикается?
* * *
Уа замерзла. Батареи не топят. Ветер – что в комнате, что на улице. Бедный нос. И ступни окоченели.
Лезет скорее под одеяло. В толстой одежде. Укрывается вторым. С головой. Нос, вроде, оттаял. Ноги по-прежнему ледяные. И грелки нету. Брр. Вынырнула за котом, ввззззззз, может, он согреет. Лежи, котик. Лежи здесь. Полусонный кот сдался, валится, где поместили… Постепенно сквозь вату двух одеял кошачье тепло дотянулось до ледяных ступней, согрело. И стало одним одеялом больше.
– Урр.
– Что, лапушка? – (Кот уходит с одеяла на краешек дивана.) – Щеченьку отлежал?
Моя щеченька.
Уа продолжает дремать. В ступнях и во всем теле горячее, сухое тепло. Ровное. Успокаивающее. Уже не различить, где ее собственное, а где котиково. Оно распространилось по всему телу, наверное, маленькое, кошачье, дало толчок большому человечьему теплу? «Человек, когда нужна кровь, отдает ее человеку. А животное может поделиться своим теплом. Сказать «теплом своего тела» – перебор, потому что тело и мысли у животного не отделимы, животное органично: его мысли и все, что оно делает (а мысли эти чисты), – его тело. Лев, даже когда задирает антилопу, чист, потому что чисты его помыслы – так велела природа». Автор.
Если бы это он уже написал…
Самое тяжкое в писательском деле не сочинять, не размышлять, не выстраивать композицию. Записывать – уже готовое. (Черная работа.) За-пи-сы-вать.
Лень. Как ненавистен ему сейчас белый листок – современная скрижаль «Если все-таки считать, что книга – это «кирпич», из них нельзя строить, потому что, живя в таком доме, будешь постоянно думать, думать, думать». Он улегся на стол: головой, грудью, руками. Чтобы обрести душевное равновесие, нужно представить себя на берегу моря. Говорят. Светло-желтая полированная столешница – песчаный пустой пляж, накатывает море, нет, пожалуй, он сам – море.
* * *
– Китятко. Котяушка-ауаушка-малыш. Как он приятненько пахнет, понюхай, теплой шерсткой. У него на грудке – белая кисточка,если распушить, получится хризантема. Хризантемочка.
– Мужику девять лет, а шерстка, как у новорожденного. И голосочек не меняется, словно у младенца.
– Думка, моя думочка-подушка. Мягонький, тепленький, пушистенький комочек – живое существо. Животинушка. Мойвенок, салажонок, путассенок. Котя, от тебя разит, как от селедочной бочки, позавтракал? Облизушенька.
– Что орешь? «Мяуса!» Будет тебе «мяусо».
– И «мяусло». Лепесточек пеончиковый. У него язычок, как лепесток пеона. Иногда, когда он чистится и вдруг останавливается, прикусывает язык: сам черный и розовый язычок торчит.
«На изумрудном покрывале лежит черно-пушистый кот и вылизывает лапку розовым язычком – воплощение таитянских картин Гогена».*
– Такой чистюля, вылизывается через десять минут, а генеральная чистка перышек, наверное, каждые два часа. О, спинку лижет, весь – старание. Самозабвенный Котик! Шерстка станет волнистой; еще не высохшая пахнет мокрой шерстью. Ха, ушко вывернулось наизнанку. Вот ленивый, лежа моется. У него универсальное тело, обтекаемое: тюлененок, пингвиненок. Камбаленок. Он то плоский, то круглый, то длинный, то маленький.
Свертывается, как змея, и пасть у него змеиная; и гибкий. Страусиное яйцо. Вуалехвостик. Куда?! Сразу нюхать! Нюхальщик. Что ни покажу – он все носом тянется, нет, чтобы глазами, рассмотреть, или ухо приложить, тик-тик-тик, Котя, часики. Тебе бы муравьедом быть, да нос короток. Когда устают ноги, я дотрагиваюсь голыми ступнями до Котика: сначала ощущаешь прохладу, но – уже через несколько мгновений – тепло.
– Ох, ох, заскакал, атаман казачьего кружка.
– Киска, нельзя! Хоть заговорись! Ведь знает, что запрещено, а поступает по-своему.
Или делает вид, что понял, и ждет, чтобы осуществить очередное безобразие. До чего настырный! Все кошки, это их отличительное качество, настырные и лукавые; им доверять нельзя. А когда Котику надо, он все понимает, с полуслова; мысли читает: стоит о нем подумать, он тут как тут. Умнюшенька. Кошки и собаки знают столько, сколько им надо знать, а не столько, сколько требует от них человек. Они все понимают. Когда хотят. Котенька, не морщи лобик, расправь бровки. Фонтанчики.
– Ну, у кого еще есть такой кот?! Черное золото!
– Уши на лоб надвинул – кепка с двойным козырьком. А лапки сложены, как у первоклассника. Китятко, малыш. Потягушечки. Позевушечки. О, вытянулся – коромысло, только наоборот, и хвост у него – не хвост, а ветвь пальмовая. И вовсе он не черный, смотри, как шерстка на солнце отливает: золотистый, коричневый, рыжий… до красного дерева. Рыжулькин. Раскапустился, котику жарко.
– Котенок, котишка, мурлышка, мурланчик,
Головка пушистая, как одуванчик. Он лег на бочок, повернулся на спинку, часочек поспал и еще половинку.
– У него под левой передней лапкой белая косичка – человечья подмышка. Домовой. Помощник домового. Каждое домашнее животное должно учиться управлять государством. Медвежонок, топтыжка. Боксеришка.
– Действительно, когда точит когти об угол дивана, будто боксирует; и когда в дверь ломится.
– Зацепился? Подожди, дай помогу, не хочешь? Ах, ты, полотеришка, всю пыль под диваном вытер, фу, какой грязный; что смотришь, повис, как ленивец? Да, опять надо вылизываться. Мне нравится, когда он вылизывает животик, особенно, сидя, а лапку кладет на бочок. Шальварчики, меховые. Комбинезончик.
– А мне нравятся дырочки на верхней губе, в шахматном порядке, до чего милый, дай поцелую твою мордочку.
– Усы, как у майского жука.
–Красавец! Львиный загривок!
– Плюшевый.
– А губа-то заячья!
– Милейшее существо.
– Безответное, его ругаешь, а он все равно к тебе идет.
– Длинноножка. Бочонок на длинных лапах, бочуленька.
– Бежит, и бока трясутся.
– – «Ква-а… ква-а», Котя, ты лягушонок?
– И бивни видны.
– Бивнюшенька. Не выспался?
– Правда, он похож на сову?
– Совенок. Лошадка, цок-цок-цок.
– У него задние лапы кривые.
– Колченожка. Кенгуренок. Чьи это лапти? Валенки. Кот Мороз. Ах, ты моя сиротинушка.
– Не говори так!!
– «Несет меня лиса за дальние леса». А глазюшеньки… Виноградины.
– Когда ты его выносишь, надо брать под животик, а не за лапки, чтобы не вывихнуть.
– Белка-летяга.
– Хррхрр. Фррфрр. Включил моторчик. Захрюкал. Полечи, китенька, полечи.
– Куда?! Кошкин!
– Идет, и шерстка свисает, как у яка, до пола.
– Котик, давай поиграем?
Уа зазывно дергает длинную тесьму с «бабочкой». Кот откликается. Прыгает, ловит, бегает (устроили догонялки), скользит. Хвост болтается, как у тряпичной обезьяны.
Прохор поет песенку собственного сочинения.
* * *
Пестрое одеяло в цветочек – пестрый луг – и кот в цветах пушистее шмеля.
– Котик, лежишь и ничем не занят, и мыслей никаких. Вот кому хорошо. Ешь и лежи.
Нет, все-таки скучно. Впрочем, твое житье не такое уж однообразное: то гвоздички принесут – надо понюхать, а летом – сирень, шиповник, клевер; можно и муху половить – тоже развлечение; или гость придет (вот где трудов): тщательно и осторожно обнюхать гостя, потом подкрасться к его вещам и тоже изучить, а то и в сумку забраться. Нескучно. Однажды даже вот какая история произошла.
Уа, готовая к выходу в магазин, открывает дверь. Котик, как обычно, ее провожает (сидит на подзеркальнике); Прохор в комнате. Не успела Уа дверь приоткрыть, как в квартиру, понизу, что-то ворвалось, мечется. Крыса?!
– Киску держи! Дверь!!
Уа выполнила команду: быстро закрыла наружные двери, чтобы кот не выскочил. Он, перепуганный, – уже в комнате, замер на письменном столе. Уа – на кухне. Непрошенный гость забился за газовую плиту. Пожалуй, это не крыса: для крысы велик, для собаки мал, наверное, кот, что обитает в подвале, которого подкармливаем, а может, другой.
Чтобы зверек выбежал, Уа попыталась подтолкнуть его веником. Животное ринулось вперед, в еще один промежуток: между стеной и кухонным столом. Проем очень узкий. Обезумевший кот втиснулся в него и застрял. Уа испугалась, что он может задохнуться. Растерялась, но вдруг поняла: муха ищет, куда вылететь, – распахнула входную дверь. Не реагирует. Ему не вытиснуться: ни туда, ни сюда. И никаких признаков, что он еще жив.
Уа машинально схватилась за неудобный край громоздкого стола-шкафа и подвинула, сколько хватило сил. Зверь рванулся – она не успела его разглядеть (комок стремительности и серых полос) – в открытую дверь.
Фух!..
– Котик, отомри. – (Перепуганный, он все еще стоит дугой на письменном столе, вытаращив глаза и окаменев.)
Прохор и Уа уже начали робко посмеиваться над случившимся. А у кота еще долго сердечко билось барабанной перепонкой.
Друзей у него нет. И не потому, что он плохой, просто на улице редко бывает. Правда, есть случайные приятели. Заоконный ящик на кухне – кормушка для голубей и чаек.
Голуби глупые: набрасываются стаей, все раскидывают. Котька гоняет их, вытянувшись по стеклу. Галки прилетают, а может, это и не галки. Бывают и воробьи, и синички, только нечасто. К тому же они маленькие, кот на них не реагирует. Чайки – интеллигентные птицы – подлетают по очереди; он либо смотрит на них, клацая зубами и вибрируя усом, либо безмятежно млеет на залитой солнцем нижней лежанке (на холодильнике) на бордовом сиденье от стула. И чайки над ним – тенью шелестящего дерева.
* * *
«Кошка в доме – мышек нет».
…Появляется неслышно; ступает медленно, крадучись. Невидимый, Бестелесный – Приблизился К Ничего Не подозревающему Коту. Сквозь сон на своем мягком, уютном боку кот ощущает приятную круглую, как голова, тяжесть; а под мохнатой щечкой – руку.
«Это пришел Нежный Человек; он зарывается носом в мою шелковистую теплую шерстку. В его бесцветном аморфном теле свернулся такой же, как я, мягонький, тепленький, пушистенький комочек; и от этого пушистого комочка у него в животе щекотно».
* * *
Котик никогда не услышит соловьев, потому что соловьи поют ночью, а ночью он спит.
– Ты забыла, что ответила, когда я сказал, что у нас «будет маленький»: «Или он или я!»?!
– Да, – просто подтвердила Уа, не желая усугублять ссору.
Кот в истерике, стоит посреди комнаты и мяукает, никого не видит; будто заблудился.
– Котенька, малыш, – Уа ставит его нетвердыми лапками на стол, отсюда он прыгает на шкаф (ночное лежбище), – глазки слипаются у малыша, – гладит кота по надбровным дугам, – пора баиньки, ну, запрыгивай.
Не забыв предупреждающе мяукнуть, кое-как запрыгнул, вяло прошел по шкафу, покружился, как положено кошкам, и, не обращая больше внимания на людей, удобно свернулся калачиком, уснул.
…Со шкафа раздается глухой, улетающий куда-то стон…
– Что-то приснилось.
Люди и кошки кричат во сне одинаково.
– Котик, наверное, уже десятый сон видит. Ему снятся пушистые сны.
Прохор, если его не мучит бессонница, засыпает сразу; либо храпит, либо дышит неслышно, как мышка; а его ладони, произвольно сжатые в кулачки, показывают кукиши.
Уа засыпает долго, ей всегда что-нибудь снится. «Неужели можно уснуть… и ничего не помнить», – изумляется она, ощущая негу дремоты, – «мысли играют в жмурки», – она видит их, – «девушки с завязанными глазами», – переходит в другое бытие, она свидетель. Воображаемо гладит себя по голове; становится очень приятно; для достоверности проводит по голове рукой, будто бы чужою, действительно приятно. Довольная, она думает, что когда уснет, скажет: «Я сбежала от мыслей».
Да что же это за муха?! Уа понимает, что уже утро, и мухи будят по утрам. Вставать еще не хочется. А муха снова и снова щекочет. Да что же это такое, с возмущением просыпается Уа?!
– …Котик… ты… ну зачем меня будишь…
* * *
После завтрака она пойдет кормить кошек. Хорошо зная маршрут, Уа все равно каждый раз его тщательно выверяет, чтобы не забыть ни про одно кошачье местечко. Это колонии бездомных кошек, ютящихся, в основном, в подвалах: кошачьи лазы нетрудно определить по выбитому стеклу в подвальном окне, либо отогнутой сетке. Когда попадается кошка «сама по себе», Уа покормит и ее.
«Если не замечать кошек, то их и не увидишь. А если обращать на них внимание, их будет очень много, так же как бездомных собак», «кошкам все-таки веселее, они вместе; а собаки – одиночки; но кошки не могут далеко убегать, они привязаны к месту; зато могут собираться в стаи; а когда в стаю соберутся собаки – это уже страшно», «усатой полосатой легче прокормиться: она маленькая; но если она обитает не на помойке, не на виду у человека, ее никто не покормит». Так рассуждает Уа. Ее маршрут состоит из десятка мест, список этот не постоянен: иногда их становится больше, иногда меньше; но пять-шесть основных – не измены. Недавно она перестала подкармливать кошек, сидящих вдоль большого дома-корабля у торгового центра; их кормит женщина, живущая в этом доме, и не какой-то салакой, а специальной смесью из фарша, рыбы и геркулеса. Уа шла сюда в надежде увидеть рыжего кота. Ярко-красный, он хорошо заметен, тем более, что сидит не на траве со всеми кошками, а прямо на асфальте.
– Сегодня его нет, – женщина огорчена, рыжий – ее любимец.
– Я его, вроде бы, видела во дворе возле подъезда.
– Боюсь, повадился ходить к ларькам, обидят.
Не сделали и нескольких шагов – рыжий.
– Явился, гуляка! Что тебе там надо?! Ладно, – обрадованная женщина спешно прощается, – пойду кормить.
На другом конце квартала – еще один дом-корабль: кошки живут не во дворе, а в стене дома, точнее, в подвале: лазают через отверстие в фундаменте. Очень пугливые; «кошки подземелья». Никогда не высовываются полностью; только показываются лапки, тянущиеся за пищей. Дымчатая, полосатая, черная с белым… сколько их там? И все-таки нашлась смелая: выскочила из бетонной дыры, жмется к защитной стене. За храбрость зверек вознагражден сполна. Маленькая, щупленькая, но прожорливая, а скорее, просто очень голодная. В крапинку. Сама темная, а крапинки желтые, по всему телу: кошечка-ряба; кошачий мухомор; мордочка размалевана под индейца: вдоль носа тянется четкая желтая полоса. И здесь тоже есть рыжий. Смирно сидит у стены или бегает через дорогу к кустам на собачьей площадке. Тут он бывает редко. Сначала Уа подумала, что это тот же кот, что и у торгового центра.
Однажды ранним осенним вечером расстроенная тем, что ни одна лапка не высунулась из бетонной стены, Уа с невостребованной едой побрела восвояси. Остановилась возлераскидистого куста с еще крепкой листвой, усеянного корзиночками мелких, острых, легких, сухих семян; залюбовалась; потрогала куст, отступила на шаг, будто в картинной галерее; но что это… замерла… нога уткнулась во что-то мягкое – собака? Обернулась. Кот. Рыжий.
– Котик, откуда ты так поздно, я уже и звать перестала?
Трется о ноги; извивается.
– Сейчас, сейчас покормлю.
Кот съедает рыбку за рыбкой. («А его собраться, наверное, уже спят».) Уа довольна: пошла не зря. Кот склонился над рыбкой. Уа не уйдет, пока он не поест. Смотрит на всякий случай по сторонам, чтобы защитить от собак. Чистый, здоровый, не тощенький. «Что за мокрое пятно?» Обратила внимание на влажную слипшуюся шерсть на спине. «Намочил? дождя, вроде, не было; вылизал? Почему тогда везде высохло, а здесь нет?» Уа стала внимательно изучать рыжую, занятую едой спинку: кровь; поранился, либо нарыв; вспомнила своего кота с нарывом на шее; и еще одного – уличного, серого, покрытого лишаем, а началось у того со слезящихся глаз. Уа попыталась заглянуть рыжему в глаза; невозможно; слишком низко; а мордочку кот не поднимает, занят; очередную рыбку взяла двумя пальчиками – подразнить – чтобы все-таки взглянул. Пришлось нелегко, зато увидела здоровые голубенькие глазки. «Поправится». Успокоенная, в сгустившихся холодных сумерках оставила поужинавшего кота доедать последнюю сытую рыбку.
* * *
Уа и Прохор идут через дворы к одной из кошачьих колоний, раньше она «процветала»: в подвале панельной пятиэтажки было очень много кошек. Теперь – две-три, да и то не всегда, хоть консервные банки продолжают ставить у сетчатого лаза. Порой Уа путается: «переходит» или «не доходит» нужное «окно». Выручает высокий тополь. Здесь на одной из лужаечных тропинок повстречали Веснушку: мелкую кошечку с вылезшей кое-где на мордочке шерсткой, что и делало ее веснушчатой. Как-то Уа пыталась кормить прибежавшего на «кис-кис» кота-отшельника. Запыхался. «Неужели так спешил? Я видела, откуда он бежал, обычной трусцой». Когда кинула ему рыбку, поняла: что-то не то; нюхает и не ест; с жадностью набрасывается, а не ест; тяжело дышит, задыхается…
Пошли еще к одному месту, на чужую «кошачью территорию». Недавно здесь Уа увидела черненькую кисоньку. Покормила; потом еще как-то. Прохор и Уа частенько проходили мимо этого дома. Тут много кошек, но еще больше старух возле подъездов. Поняли: кошки тут не голодные.
– Белая маленькая, а съедает много: целую рыбину ей дали, утащила и снова просит, котят кормит.
И все-таки Уа нет-нет да и пойдет к этому «чужому» дому и, если старух мало, тихонечко зовет кисонек.
Еще она ходила в другой квартал, где желтые дома, но это было давно. (Там почему-то обитали только черные коты, такие же, как ее котик: у кого мордочка пошире, у кого хвост короче, но все с белой кисточкой на грудке. У ее кота шерстка возле корней и кожа голубые, наверное, у этих тоже, признак породы; почему же тогда они уличные?) Проходящие мимо дамы говорили: «Дай бог здоровья». Нет, чтоб самим покормить.
Совершая длительные прогулки, за желтые дома, когда мелкой рыбешки в продаже не было, Прохор и Уа несли в пакете минтай (денег на жизнь еще хватало) и кормили всех кошек подряд, без разбора: возле булочной, на остановке, в сквере.
Вот место, где произошла забавная история. Рыженькая кошечка направляется домой, в свой подъезд. Дорогу преградил большой косолапый щенок; опасная ситуация. Хозяева неподалеку, но питомца не подзывают. Кошка не смутилась. Выдержав паузу (наверное, думала), потерлась о щенка головой. Тот – скачками к хозяевам. От них – снова к кошке. Замер на растопыренных лапах. Потерлась о него бочком. Рыжая бестия обходит простодушного пса, ластясь к нему то одним, то другим боком. Задирала голову, извивалась, кружила, млела. Щенка позвали домой.
– А вон там я кормила котика без хвоста. Зову – не идет, сытый, что ли? Снова зову.
Он ходит возле кустика (весна) и каждую веточку нюхает, садовник. Потом все-таки подошел, мяукнул, значит, голоден, дала ему рыбку, смотрю, а у него хвостика нет; не то чтобы обрубок, вообще нет, пусто, только пушистая шерстка с отверстием.
– Знаешь, что такое катавасия? – очередная придумка Прохора. – Это когда Вася гоняется за котом.
Процокала запряженная в телегу лошадь.
– В нашей местности, – Уа, – где нет экзотических животных, самое крупное – лошадь; наверное, поэтому мы видим в ней еще и слона, и верблюда.
Уа заметила кошку, пошла за ней. К Прохору присоединилась какая-то женщина. Рассказала, что у нее «тоже была кошка», «взяла ее с улицы, налила молочка, а та нагадила», «и я ее выгнала». До конца пути Прохор и Уа обсуждают эту чистюлю, полагавшую, что кошки не гадят. Около дома вспомнили Дружка, грозу двора, чернявого, не очень крупного кобеля с хвостом-колечком. Бросался на людей, а мелких породных собак просто душил на глазах хозяев. Пропал.
В подъезде покискисали подвального кота; не вышел, значит, его нет или неголоден; когда голодный, сам выходит и хрипит, что есть мочи; хрипулечка.
– Если собака дружок, то кот – это дружочек, – входя в квартиру, заявляет Уа.
* * *
– В гололедицу замерзшая вода – ледяной янтарь; летом по соснам течет смола; а зимой по деревьям стекает зимняя смола, превращаясь в ледяной янтарь.
Уа и Автор гуляют.
Автор:
– Я заметил, что чем больше времени провожу за письменным столом, тем хуже гово-
рю. Разучиваюсь говорить. Помолчали.
– Представь газетную полосу: слова, слова, слова; но не читай, а только смотри на текст, будто читать не умеешь. – (Уа представила.) – Господи, как хорошо видеть слова и не вникать! Напечатанный текст – на поверхности: в нем слова голые, как в бане, а в черновике или рукописи они одеты, наряжены. Напечатанный текст уже не имеет значения, он пуст, слова безжизненны (засушенные цветы), за редким исключением, когда слово – неологизм и в том случае, если он становится общеупотребительным: тогда живет. – Автор вдруг заговорил о своей новой книге, следует ли ее писать, зачем? Были Сетон-Томпсон, Гофман, Киплинг. Что я могу?! Все лучшее уже давно написано.* Как твой Котик?
– Милейшее существо. – Под ложечкой защекотал пушистый комочек.
«Рассказывая о коте, она всегда улыбается, и лицо светлеет».
– Когда вспоминаю своего котика, – Уа делает маленькое открытие, – лицо почему-то само по себе расплывается в яичницу, и в животе щекотно; как представлю его невинную мордочку, «урр?»: на треть состоит из носа, остальное – глаза; или как он спит, свернувшись калачиком; когда я чувствую себя дискомфортно, в поликлинике, ожидая приема, или еще где, начинаю специально думать о пушистике: вернусь домой, и он заберется мне на колени, мягонький, тепленький.
Автор опять подумал о своей будущей книге, вообразил: уже издана, держит ее в руках; мысленно прижал ее к себе, как котенка, и в животе у него защекотало.Уа о чем-то уже говорит………………………………………………………………..
– Одного зовут Севка, другого Модька; Модька серый, енотовидный, а Севка рыжий перс; полные их имена, они живут в семье музыкантов – Себастьян и Амадей. Или еще.
У моих знакомых три кошки: Вишня, Март и Маркиза. Март короткошерстный, но красивый, серый крупный котище, а задние лапы у него растут неправильно, сделает несколько шагов и заваливается. Поднимается сам, ему не больно, только он запрыгивать не умеет. А Маркиза маленькая кошечка слепая, ей кто-то глаза выколол; но она молодец ловко запрыгивает на тумбочку и любит общество: придет, сядет тихохонько и слушает; она такая легкая и тихая, что я не могу на нее долго смотреть: уши закладывает. Хорошо, что у кошек и собак короткая память, они запоминают только то, что им нужно, иначе они бы не выдержали, на них бед обрушивается больше, чем на человека. – Уа вдруг поняла, почему ей хочется уехать из города: не видеть несчастных зверей, голодных, облезлых, терпеливых, с перебитой лапой на весу, обманутых. «Что если к ним добавить еще лошадей? Бездомные лошади; сидят возле станций метро вместе с собаками, лежат; попрошайничают у ларьков. Люди и бездомные лошади вперемежку; и канарейки на деревьях». Уа вспомнила черного красавца колли. – В нашем дворе бегает колли; он не бездомный, просто его на целый день выгоняют на улицу, а вечером забирают. Так он пристраивается к бабкам из своего подъезда, вообразите: на скамейке сидят старомодного вида тети, а возле их ног – породный пес. Я бы назвала такую картину «Горожанки», а если относительно Коли, мы его так зовем «Коля», – «Моя компания» или «Наш человек». Еще у нас есть кисонька альбиноска из дома напротив, мы ее подкармливаем, но нам говорят «не кормите»; она часто сидит около нашего подъезда под дверью мусоропровода (живет давно, мы ее ви-
дим уже несколько лет). Обычно она сидит на белом автомобиле, на самой крыше. Вообще кошки любят забираться на машины. Как-то шел дождик, а она – возле подъезда, под козырьком, одна-одинешенька, вокруг никого, ни людей, ни собак; только она и дождь; мне показалось, что она разговаривает с Богом. Хэмингуэевская кошка, хоть и маленькая.
Я люблю гулять в дождь, когда на улице никого, кроме домов, деревьев и бездомных собак. Только лучше, когда идет снег, потому что можно сидеть на земле, а в дождь не посидишь, испачкаешься; снег – это подстилочка, а от дождя надо укрываться.
Она смотрит на падающие хлопья. Автор тоже поднял лицо к снегу:
– Хорошо зимой. Зима оправдывает леность.
На улице идет снег, а в комнате на высоком месте у окна сидит кот. Он задумчиво смотрит на холодные падающие хлопья. Они проносятся мимо, не задевая его; покрывают белую твердь. Но все равно – кот в этом падающем снеге, под летящими снежинками, потому что и возле него намело: он неподвижно сидит на белой папке для бумаг.
– Сказать, скольких кошек я покормила? – Уа вернулась с улицы возбужденная.
– От твоего имени, – заверила Прохора, – чтобы скорее выздоровел. А в следующий раз, –обращается уже к коту, – Котик пошлет угощение, Котичка нежадный, и кошек подкармливает, и птичек. – На улице пурга, но Уа рада, взволнована. – Знаешь, о чем я подумала? Снег – это когда березы колдуют.
* «Киплинг читаем потому, что свои вещи он написал в 19 веке, если бы он написал их сейчас, неизвестно, как сложилась бы их судьба». Подумала Уа, но не сказала. «Не знаю, будут ли Вас читать в следующем столетии, но в 15 веке Вас читают точно. И если сейчас 20-й, это не значит, что прошедших веков не существует и что нашу литературу там не читают»
Сегодня было много кошек. Это хорошо. Но не «колониальных». Что огорчило.
С одной кисоньки, молоденькой, пушистенькой, бурой, голосочек тоненький, «мяу», зубки белые-пребелые, а язычок розовый, сняла ошейник; думала сначала: стригущий лишай – борозда на шерстке, но пригляделась, самодельный ошейник. Если домашняя, понятно; а если потерялась? Мирное махонькое существо, но в руки не дается; отвлекала разговорами, рыбкой – получилось, забросила «удавку» далеко в кусты, а то чего доброго найдет и опять наденет. А серенького котика в этом же дворе у молочного магазина не нашла. Он болен. «Хорошо, хоть зубки целы: дала куриную лапку, схрумкал; и нюх не потерян – отыскал вторую; может, поправится?» Уа и Прохор знали его давно: пушистый, дымчатый, часто сидел возле магазина, на солнышке; летом у него начали слезиться глаза, «от солнца, – предположила Уа, – или соринка попала», но нет, он еще и чихает – простудился.
Потом у него заметно поредела шерстка, стал хрипеть и сопливым; Уа припасала для него самые лакомые кусочки; сегодня опять его не нашла.
– Кис-кис-кис.
Уа оглянулась. Пожилая женщина так необычно подзывает свою собаку.
– Откликается, – пояснила женщина удивленным спутницам.
А из многоэтажки, что возле школы, вместо дюжины кошек, вышли только мелкий одноглазый «бандит» и кругленькая кошечка, новенькая; ест рыбку за рыбкой; а вот одноглазый сегодня какой-то не такой: нюхает, берет в пасть, и рыбка вываливается, больше он к ней не подходит. Уа кладет перед ним салаку – он дотронется зубами и теряет. «Странно, ему всегда было мало, а тут – не ест». Уа измучилась. Замерзла. «Куснет раз и выплевывает». Вторая кошечка подбирает эти разбросанные вдоль дома рыбки.
Но одноглазый-то голодный!.. А тут еще собаки!! Породная через ограду прыгает. Другая, дворняга, – совсем рядом – прямо баскервилий: огромная, лютая, землю роет, мычит.
«Я ее побежду, – спокойно думает Уа, – потому что я человек». Кругленькая кошечка скок на дерево – ну чем не птичка – сидит тихохонько, снеговой шапкой. А «бандит» неприкаянный. «Почему же он не ест?» Уа возле него на корточках. (Собаки убежали.) «Жадно хватает, а не жует. Может, ему трудно жевать? Заболел?» На мелко расчленила затасканную рыбешку – начал есть. Возле кошачьего лаза Уа обнаружила заледенелую большую вареную рыбину, треска или хек, отковырнула…
Слушая эти истории, Прохор сочувствовал, охал, запрещал пересказывать («не трави душу»), советовал; наконец, повалился на диван и зычно замяукал.
Вечером при зажженном электричестве Котик устроил «час любви», так Уа называет приступы кошачьей нежности. Запрыгнул на колени.
– Котька, когда надо, тебя не дозовешься. – Стала старательно гладить: обтекаемо, всей ладонью; то едва касаясь, то плотно прижимая, и внутренней стороной, и тыльной, не отрывая руки и обеими, плавно и ритмично; щекоча, почесывая ушки и подбородочек, животик и спинку, бока и лобик.
Бодается, приподнимает лбом ладонь, дескать, гладь; припадает боком, извивается; ластится всем своим существом от ушей до кончика гибкого хвоста. Кот: «Нежный Человек тоже просунул руку, три ладони – прямо adidas».
В заключение – удобно распластаться животом на коленях или спрыгнуть.
– Погладь меня, пожалуйста, по голове. – Уа подошла к Прохору.
– Ах, ты жучка, лиса, – ласково отзывается Прохор, – я твой благодетель, любить надо, уважать.
– Я кошколис, – подхватывает Уа.
Напустив на себя серьезность, Прохор кладет руку ей на темя. Один, два, три, четыре.
– Всё. – Фиксировано снимает ладонь-пресс-папье. – Пшла вон.
* * *
Скоро Уа снова отправится кормить кошек и прежде всего большую «колонию» возле школы. «Тряхни дом, и посыплются кошки». Уа любит ходит одна, не нужно вести интеллектуальные беседы. Просто слушай «птичьи качели» и наслаждайся: тюи-тюи… Тюи-тюи… Пока кошки заняты едой, Уа смотрит на гладкое небо и деревья; тонкие плоские березы – по диагонали – ученические линейки; куст-парашют и корявая низкая яблоня («японская сакура»). На земле, размером с кошек, умные вороны, ходят (может, им что достанется). Кот черно-белый толстун – артист: выпрашивает рыбку, становясь столбиком, служит; а когда Уа уходит, забегает вперед и падает на спинку, елозит. Разве можно такому кадру отказать? Он и еще один, отчаянный, провожает чуть ли не до самого дома, получают дополнительную порцию. «Хорошо возвращаться с пустым мешком. Бывает, не попадется ни одной кошки; думаешь, хоть какую повстречать, пусть домашнюю сытую, лишь бы отдать, не нести домой».
* * *
Если ваш кот не слушается – забежал в ванную и не вылезает из-под ванны или забрался под диван и скребет лапкой, чтобы написать, если он куда-то спрятался, и вы не можете его найти, – поскрипите дверью. Выйдет.
Интер.
Котик любит забегать за телевизор, телевизионная тумба стоит торцом к стене, подступы к ней свободны; вовремя не заметишь – будет лужа. От нее избавиться пара пустяков, но стойкий маслянистый запах – надолго. Выгнать кота из-за телевизора нелегко, упрямый. Тогда Прохор начинает петь неаполитанские песни. (Специально громко и гнусаво.)
– Я знаю солнце
Еще прекрасней:
Ты, дорогая, солнышко мое.
– О, соле! О, соле мио, – подпевает Уа.
– Стан, фронтэа тэ,
Стан, фронтэа тэ!!
Кот, зажав уши, перекрикивая поющих, выходит.
КОТ В АКВАРИУМЕ
(игра)
Закройте дверь в кухню (она, как правило, остекленная), ваш любимец ждет за дверью. Постучите пальчиком по стеклу, будто рыбкам в аквариуме, – отреагирует.
* * *
Уа не наказывает Котика. Если зверь провинился, уверена, виноват человек: не закрыл за собой дверь, не разрешил, не понял, не приласкал, не убрал кошачий туалет и так далее. Домашний зверь – существо подневольное и хоть с когтями и клыками беззащитное. Когда Уа не выдерживает, раздражается, повышает голос, а то и «шлепнет», он тут же осекается, берет себя в руки и очень переживает. Такое случается редко, но она хочет, чтобы подобное вообще не происходило. Кот не виноват, он – испытание для человека.
«Он меня воспитывает. Я стала сдержаннее, терпимее. А еще – смешливой, он такой забавный, приятно смеяться по пустякам».
В последнее время Уа иногда дергает его за хвост, точнее, удерживает, «чтобы не забрался и не написал». Но, когда Прохор сказал, что это очень вредно, Уа испугалась и перестала «удерживать».
Котику девять лет; в среднем, кошки живут двенадцать, бывает – и дольше. Предположим, проживет четырнадцать, значит, осталось пять, еще много, чтобы ему думать о смерти, и все-таки слишком мало, один, два, три, четыре… и пять. Но что делать, таков кошачий век, надо быть к этому готовым (просто сердце остановилось, перестало тикать, хочет поспать); главное, что зверь не мучился, жил в довольстве, тепле, сытости, не болел, тьфу-тьфу-тьфу; его легкая судьба – оправдание… для природы (нужен эпитет).
«Коты чавкают, зевают, однако это не вызывает отвращение, наоборот, мне нравится, когда мой Котик чавкает, аккуратненько, опрятно; вообще, в отличие от людей звери очень аккуратно едят; коза, кошка, лошадь, они даже не пачкаются, даже когда отправляют естественные потребности; а мы придумали правила хорошего тона, но все равно едим противно и тогда, когда делаем это красиво; зеваем, икаем (фу); и в туалет ходим лицемерно; гигиену соблюдаем, а помыслы грязные». Уа не знает, любит ли она кошек; конечно, своего любит, но других? Просто подкармливает, не обижает. «Если б я любила животных, то каждую больную кошку или собаку с перебитой лапой отвозила бы в лечебницу, как некоторые».
Скоро весна. Будет с котиком гулять. Расстелят на травке коврик, за березами, палку – обороняться от собак – положат рядом; наверное, она и сейчас в кустах. Уа прячет ее до следующего раза под сиренью. Кот перепуган, глаза – телескопы, отдельно от туловища; сжался, лапы не разогнуть, не ходит по земле, а ползает; ползет, чтобы спрятаться в подоле Уа, или – в лопухи; слабее букашки. Так было поначалу. Постепенно пугливый зверек стал осваиваться; нюхать цветочки, ползти из любопытства, спокойно сидеть под кустиком.
Прохожие заговаривают с Уа, рассказывают о своих питомцах. Молодая супружеская пара шла за молоком; слышали мяуканье. Когда возвращались, на той же улице все еще мяукало. Мужчина нашел где – открыл люк.
– Забитый мусором, бумагами, коробками, в глубине – котенок, вероятно, он там родился, а мама исчезла.
Мужчина залез в люк (в новых брюках), достал котенка. Налили ему молочка.
Что было потом, не помню. А! вымыли его кошачьим шампунем; но вот потом что было,
действительно, не знаю………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..прохожие заговаривали…. Рассказывали о питомцах. Уа перестала стесняться выгуливать любимого зверька на травке. Но одна старуха все испортила. Из открытого окна доносится ее громкий голос; она оскорбляла Уа так, как оскорбляла бы любого, как умеют эти толстые старухи-домоседки. Уа перестала гулять с котиком, подыскивает другое место, «неужели из-за таких лишать животное прогулки», – подбадривает она себя; нашла – укромный уголок, защищенный от людского глаза кустами со всех сторон, правда, тесно и собак здесь не заметишь, сунутся – поздно будет. Уа не знает, погуляют ли они этим летом, уезжает, а вернется осенью. Перед отъездом она нарвет котику целый ворох пахучей травы зеленой-презеленой – пусть нежится в своем углу «на сеновале». А осенью полуоблетевший тополь за домом, там, где они сидели, будет стоять колесом обозрения.
Уа вернется, войдет в квартиру и не узнает любимца: большой, опасливый, незнакомый. Опасливый и незнакомый, ладно, привыкнет. Но до чего огромный – настоящий зверь; даже больше льва, потому что он все-таки обыкновенный домашний кот, а коты такими большими не бывают. Грязный, в жирных сосульках, по всему полу валяются сухие рыбьи ГОЛОВЫ.
– Малыш, это я, не бойся, – Уа осторожно гладит отвыкшего от нее любимца. –А колтуны-то какие! «Надо будет срезать».
«Шерстка на шее влажная, наверное, вылизался».
«Но почему тогда в других местах сухо?»
Вернулась к котиной шее. Темная влажная шерсть – посмотрела на пальцы – кровь.
Над «хризантемочкой» – источник окрашенной влаги.
Поранился? когда, как?? Оказалось – гнойный нарыв.
Котик целыми днями вылизывал это больное место, полностью стер шерстку до кожи, на ней – маленькая ровная дырочка, отверстие (слава богу, зажило).
– Ощипанный цыпленок, – дразнила его Уа.
Постепенно голая кожа покрылась шерсткой, а не верили, новый мех стал таким же пушистым и длинным.
– Шерстиночка, – радовалась Уа.
– Кошка в доме, – радовался Прохор.
Во дворах грязно, но асфальт уже сух; птички во всю поют. Тюи-тюи. Уа увидела на железной лестнице общежития кота, рыжий; но его не покормить, высоко; и не добросишь; а звать опасно, вдруг спрыгнет, покалечится; ладно, все-таки он общежитский, не уличный. Послышалось мяуканье, не этот, откуда? Глянула выше, на той же ржавой лестнице еще два кота, оба рыжие.
Припекает. На полу яркие солнечные квадраты. Кот мешает делать зарядку. Уа заставляет «вредину» последовать ее примеру.
Зверь послушно отправляется в противоположный конец комнаты к своей дощечке. Точит когти. Старательно «боксирует». «Отжимается»
Прохор готовит всем завтрак. Поет. Все хорошо.
Завтра Уа будет ехать в электричке, напротив сядет пожилой мужчина с собачкой. «Уши такие же острые, как мордочка». Как Дума Президента ругает? – спрашивает зверюшеньку мужчина; умненькая собачка в ответ вентрологически гавкает, пожалей Президента – ласково заскулила; рыжая, как Чубайс, – весело комментирует внешность любимицы хозяин, – а пятно, – гладит лобик, – как у Горбачева; иди сюда, – тихонечко постукал по колену, – отдохни; рыженькая решила иначе, пересекла пространство лавки между добрым хозяином и незнакомой девушкой у окна и запросто привалилась ей под бочок.
Уа и девушка, встретившись глазами, смеются.
Санкт-Петербург