Ольга Гарнат
Отозвался ветер,
Улетая прочь:
– Что все слёзы, если нет ответа
И нельзя помочь.
Среди бела дня
Плакал ветер оттого, что смерклось
В сердце у меня.
Канте хондо, испанская народная песня
Концертный зал полон зрителей. Свет приглушен. Два перекрещивающихся прожектора создают на сцене яркий круг, в котором стоит юная байлаора – исполнительница фламенко. Это она, Косуэлла. Ниспадающие до плеч волны тёмно-каштановых волос украшает алая роза. Руки, безвольно опущенные вдоль тела, прижимают к бокам пышные складки ярко-красной юбки с воланами, по низу украшенными чёрным кружевом. Костюм выдержан в традиционных для фламенко тонах. Чёрный – цвет неизбывной тоски и затаённой печали, красный – цвет любви и ярости, огня и сильных чувств, которые вот-вот вырвутся на свободу. Чёрный – это обречённость, красный – непокорность злой судьбе.
Раздаются первые звуки гитары, наполненные задумчивой печалью. Голова девочки, до тех пор опущенная вниз, медленно поднимается, устремляя взгляд в одну только ей ведомую даль. Сначала робко, затем всё увереннее и быстрее каблучки туфелек маленькой танцовщицы начинают дробный перестук в такт гитарной мелодии.
Ритм танца подхватывают руки, которые плавно, как бы преодолевая невидимые простому глазу препятствия, начинают движение вверх. И вот уже они взмывают вверх птицами, вырвавшимися из тесной клетки на волю, победно порхают над головой, ощущая и передавая зрителям восторг победы и свободы. Алая юбка, как оживший цветок пламени, колышется, неистово плещется вокруг ног и тела байлаоры, равноправным рассказчиком участвуя в повествовании танца.
Зал, стоя, рукоплещет девочке. Через толпу зрителей пробирается высокий красивый молодой человек. Он сильно взволнован, о чём говорят его большие чёрные глаза, влажно горящие огнём сильных чувств. Щегольские усики над красиво очерченным мужественным ртом еле заметно вздрагивают, что также говорит о едва сдерживаемом волнении. Мужчина одет в парадный костюм тореадора, на голове его широкополая шляпа. Вот он подходит к сцене, протягивает руки к Консуэлле и взволнованно произносит: «Дочка, наконец я тебя нашёл!»
Ощутимый тычок в спину прерывает сладостные мечты Эллы. Резко повернувшись к обидчику, она собирается шепнуть ему пару «ласковых» слов, но тут стальной голос учительницы прерывает её намерение и возвращает из восторженно аплодирующего зала мира грёз в учебный класс обыденного и довольно серого бытия.
– Смирнова, извини, что осмелилась разбудить тебя! – слышится насмешливый голос Таисии Николаевны, окончательно возвращая девочку в действительность. – Я не столь наивна, чтобы надеяться услышать содержание твоего сна, но требовать ответа на свой вопрос, как ты понимаешь, я вправе. Выходи-ка, милочка, к доске и просвети нас.
«Отличие растительного мира от животного», –– скороговоркой шепчет в спину Эллы Генка Зинченко, автор тычка в спину. Девочка, обречённо вздохнув, твёрдым шагом направляется к доске. Чётко и быстро отбарабанив ответ, практически слово в слово пересказав содержание учебника, она вопросительно смотрит на Таисию Николаевну: будут ли дополнительные вопросы. Однако учительница хорошо знает, что Смирнова, в каких бы эмпиреях не витала, урок всегда знает на «отлично», так что её можно отпустить с миром за парту.
– Молодец, материал знаешь, и всё же я бы рекомендовала тебе больше не спать на уроках, – звучит похвала вкупе с вполне дружеским советом.
Приняв как должное похвалу, Элла только слегка кивнула и молча вернулась за парту. Она давно усвоила, что небрежно относиться к выполнению домашних заданий – себе дороже, а вот добросовестность в данном случае может помочь избежать приглашений к доске лишний раз. Хорошие и отличные оценки надежнее помогают больше времени проводить под защитой парты, предоставляя место у доски тем, кто нахватал плохих оценок и нуждается в их исправлении.
Элла подозревала, что учителям плохие оценки досаждают чуть ли не больше, чем их обладателям, судя по той настойчивости, с которой они трепали нерадивых учеников, поэтому для своего спокойствия готовила заданное на дом регулярно. К тому же это не составляло для неё труда – раз прочитанное или услышанное надёжно оседало в памяти девочки как морские водоросли на корпусе корабля.
Была ещё одна причина, по которой Элла остерегалась получить плохую отметку. Вскоре после Нового года воспитанникам детского дома сообщили, что далёкая страна Испания, вернее, несколько её добросердечных граждан, пригласили в гости на каникулы детей из детского дома № 5, в котором с шести лет жила Элла. Воспитатели рассказали, что когда-то, в годы Великой Отечественной войны, наша страна приютила сотни осиротевших испанских детей, теперь испанцы решили пригласить к себе русских детей-сирот. Воспитанники надеялись, о чём перешёптывались как старшие, так и младшие, что их зазывают в гости не просто погостить, но чтобы присмотреться и, может, даже усыновить.
Не то чтобы русские сироты изо всех сил мечтали покинуть свою Родину, отнюдь, они даже не задумывались об этой стороне вопроса. Просто для любого детдомовца обрести свой тёплый дом, любящих родителей – самая большая и заветная мечта. И не важно, в каком месте земного шара это произойдёт. Хотя, конечно, далёкая страна Испания – море, солнце, тореадоры, зажигательные танцы – сама по себе также представлялась весьма притягательным объектом для посещения.
Понятное дело, подобное приглашение вызвало сильнейшее волнение среди детдомовцев, поехать хотелось бы каждому. Директор, Людмила Дмитриевна, однако объяснила, что поедут самые достойные, чтобы не осрамить свой родной детдом, да и страну в целом. Во внимание будут приниматься как учёба, так и поведение ребят. Это было справедливо. Разве какой-то хулиган и неуч мог претендовать на внимание потенциальных испанских друзей, тем более мам и пап?! У них, наверное, и своего такого добра в стране полно. Каждый родитель хочет видеть в своём ребёнке если не гения, то уж точно примерного ученика с хорошим поведением.
Элла, и до этого учившаяся успешно, теперь стала с особой осторожностью относиться к школьным обязанностям, чтобы исключить даже случайно закравшуюся слабую отметку. Гораздо сложнее оказалось усмирить свой нрав, живой и энергичный, плохо согласующийся со школьной дисциплиной. Однако Элла смогла сделать и это, так как попасть в Испанию для неё значило гораздо больше, чем для любого из детдомовцев.
Во-первых, кто занял первое место на городском танцевальном конкурсе «Звёздочка России»? Кто станцевал фламенко так, что зал захлебнулся аплодисментами, а члены жюри встали со своих мест и аплодировали стоя, хотя им, кажется, полагалось сдерживать эмоции. Фламенко – испанский танец, вернее, как говорила руководитель танцевального кружка, это танец глубинной души испанской женщины. Так кому же и ехать в Испанию, как не девочке, у которой обнаружилось врождённое чувство дуэнде, внутренней силы и духа фламенко?!
Во-вторых, Элла лучше всех осваивала испанский язык, который им преподавали на школьном факультативе. Смешно сказать, её сначала и брать-то не хотели в группу по изучению испанского – туда, видите ли, только с шестого класса записывали. Однако девочка упрямо приходила на занятия вместе с другом-шестиклассником, Вадиком Зиминым, тихо сидела в конце класса – не выгонять же ребёнка! Учительница была потрясена, когда вместе с шестиклассниками, сдававшими контрольную работу, к её столу подошла Элла и молча протянула листок с образцово выполненным заданием. С этого момента девочка продолжала ходить на занятия уже как полноправная ученица, испанский язык давался ей поразительно легко.
Третья, самая главная причина, по которой Элла страстно мечтала попасть в Испанию, была известна только двоим – самой девочке и её другу Вадику Зимину. Только он знал, что в свидетельстве о рождении Эллы записано: на самом деле её зовут Консуэлла Хуанита Гарридо. Так назвал её отец Хуан Гарридо, испанец, которого, впрочем, девочка не видела никогда. Испанские корни девочки объясняли смуглый цвет кожи, блестящие и очень пышные тёмно-каштановые волосы и такие же блестящие чёрные глаза, в которых, казалось, горели скрытые огоньки.
Не знала отца внучки и бабушка, у которой она прожила шесть лет и которая отдала её в детдом под именем Эллы Смирновой, по своей фамилии. «Чтоб воспитатели не сломали язык», – как пояснила внучке бабушка.
Когда весть о желании испанцев пригласить к себе гостей из России облетела детский дом, Элла и Вадик уединились на своём любимом месте – предчердачной площадке, на которой стоял старенький потёртый диван.
– Ты понимаешь, для тебя это шанс найти отца, – взволнованно говорил Вадик. – Эта поездка как будто для тебя специально придумана!
Вадику недавно исполнилось одиннадцать, но Элла, которой пока было только девять, дружила с ним на равных, не ощущая старшинства друга.
– Да знаешь, сколько там этих испанцев, – с сомнением произнесла она, – попробуй отыщи среди них моего отца. Я его-то и в глаза никогда не видела.
– Вас, наверное, по телику покажут, – развивал дальше свою мысль Вадик, – и он сам тебя узнает!
Элла задумалась. Друг, как всегда, рассуждал здраво и, главное, обнадёживающе. К тому же поездка в Испанию соответствовала собственным желаниям Эллы, так что только и оставалось, что согласиться с другом, который уже однажды дал ей очень важный совет, который относился опять-таки к неизвестному отцу девочки.
– Ты точно знаешь, что твой отец – испанец? – спросил он как-то Эллу.
– Да, я видела своими глазами моё свидетельство о рождении, – ответила Элла, которая самостоятельно научилась читать уже в пять лет, слушая тогда ещё живого и, казалось бы, здорового дедушку Юру, постоянно читавшего ей книжки. Когда дедушки внезапно не стало, а бабушка решила, что не в состоянии воспитывать внучку, девочке случайно попалось на глаза свидетельство о её рождении, лежавшее в кипе справок, нужных для определения в детдом. Элла без труда прочла и запомнила его содержание.
– В Москве в своих посольствах живут послы из всех стран мира, давай мы напишем письмо в посольство Испании и попросим их найти твоего отца, – взволнованно предложил Вадик.
Элла была потрясена простотой решения задачи, которая до сих пор казалась для неё неразрешимой. Конечно же, стоит только написать послу Испании, и он тут же прикажет своим сотрудникам отыскать её отца! Девочка с благодарностью посмотрела на друга: какой он всё-таки сообразительный и умный.
Не откладывая дела на неопределённое «потом», друзья быстро составили и написали текст письма. После некоторых сомнений решено было отправить его не по электронной почте – кто его знает, какой у посла Испании электронный адрес, – а обычным письмом. Обычное письмо в конверте выглядело официальнее и, как верили дети, не затеряется среди множества электронных сообщений, потому что будет вручено лично в руки послу.
Почтовая бумага и конверты отыскались легко, великое их множество осталось с той поры, как воспитанники в ожидании новогодних праздников писали письма Деду Морозу. Правда, марки на них не было, но ни Вадим, ни Элла даже не предполагали, что для отправки письма нужна почтовая марка. Единственные письма, которые они прежде писали, адресованы были Деду Морозу и никаких марок не требовали.
Первое письмо отправилось по адресу: Россия, город Москва, посольство Испании, послу лично в руки. Когда на следующей неделе ответ не последовал немедленно, Элла расстроилась, но тут же успокоила себя тем, что не так-то просто разыскивать её отца по всей Испании. Там этих Хуанов Гарридо, может быть, как у нас Ивановых, попробуй найти нужного, и запаслась терпением.
Когда Элла перешла в третий класс, а Вадим в шестой, мальчик случайно узнал, что испанцы живут не только в Испании, по крайней мере, на испанском языке говорят и в других странах мира. Первого сентября по дороге домой Вадим взволнованно сообщил подруге:
–– К нам приходила новая учительница и сказала, что с этого года мы по желанию сможем учить испанский язык факультативно!
– Здорово, – ответила Элла, пока ещё не понимая, что же так взволновало Вадима.
– А ещё она нам сказала, что он нам может пригодиться в будущем, если мы поедем в страны Латинской Америки, ну, захотим там попутешествовать или поработать.
Вадик вопросительно посмотрел на девочку. Элла по-прежнему не понимала, какое отношение это сообщение имеет к ней.
– Твой отец – испанец, значит, он хорошо говорит по-испански, так?
– Ну, да, – согласилась Элла с предположением, которое трудно было опровергнуть.
– А эти люди, которые живут в Латинской Америке, они тоже говорят по-испански, значит, они тоже испанцы, или их родители были испанцами, понимаешь?!
Тут-то до Эллы дошло, что могло так разволновать Вадима. Они-то считали, что её отец-испанец живёт, как полагается всем испанцам, в Испании, и написали письмо только в посольство этой страны. Теперь получается, что испанцы разбрелись по всему миру и он вполне может оказаться в любой стране, говорящей на испанском языке!
Милое дело – компьютер, и замечательно, что доступ к нему, если этого требуют важные дела, можно легко получить в детдоме. Как только выдалась свободная минутка, друзья устроились возле электронного помощника. Вадик ввёл запрос «где говорят по-испански» и тут же получил полный перечень стран. Элла, вдохновлённая новыми открывшимися возможностями поиска, аккуратно записала в блокнотик страны, посольства которых им следовало побеспокоить. И полетели письма…
Вот так и получилось, что с некоторых пор директору дома № 5 почтальон начал приносить письма. Само по себе это событие было удивительно, так как кто ж в наше время пишет простые письма и отсылает их адресату в бумажном конверте?! Электронные письма куда быстрее и надёжнее! Вторая странность заключалась в том, что на всех письмах стоял штамп «Адресат не известен».
Людмила Дмитриевна без особого труда определила, что письма были отправлены воспитанницей детского дома Эллой Смирновой, а точнее, Консуэллой Гарридо. Направлялись они в Москву, в посольства стран, жители которых говорили по-испански. Обратным адресом, куда послания в конце концов и возвращались, был точный адрес детского дома.
Вскрыв после некоторых раздумий и сомнений в этичности пару писем, директор обнаружила, что их содержание было идентично. Консуэлла очень вежливо обращалась к руководителям посольств с одной единственной просьбой – отыскать её отца, Хуана Гарридо. Также письмо содержало подробные факты о жизни самой девочки — год и место рождения и теперешнее её место нахождения.
Никогда ещё Людмила Дмитриевна не стояла перед таким нелёгким выбором: объяснить девочке её заблуждение и невозможность подобным образом отыскать отца или позволить и дальше отсылать письма, скрывая факт их возврата. В конце концов, педагог решила, что сейчас правда окажется непосильна для малышки, которая только недавно немного оттаяла после всех свалившихся на неё бед, и может подождать, пока она немного подрастёт. Убить надежду, не предложив ничего взамен её было бы слишком жестоко.
После уроков детдомовцев с первого по третий класс обычно забирал собственный автобус. Элла, хотя и училась в третьем, предпочитала добираться до детского дома вместе со старшими детьми на городском транспорте, благо остановка троллейбуса находилась как возле школы, так и рядом с детским домом, который когда-то был Домом пионеров. Пионеры канули в прошлое, зато в городе Яблоневке и его окрестностях появилось столько детей-сирот, что пришлось срочно искать помещение для их пребывания. Бывший Дом пионеров пришёлся очень кстати.
Правда право ездить в троллейбусе Элла получила не без боя. Воспитательница Лариса Викторовна, которая пришла работать в детдом только в сентябре этого года, случайно узнала, что девочка возвращается со школы вместе с Вадимом Зиминым, прилепившись к его проездному, а не как все остальные младшеклассники на детдомовском автобусе. Педагог немедленно запретила Элле Смирновой впредь пользоваться городским транспортом и велела возвращаться домой вместе с другими малышами. Девочка внимательно выслушала воспитателя и даже, кажется, слегка кивнула в знак согласия.
Возмущению Ларисы Викторовны не было предела, когда она спустя несколько дней узнала, что Элла Смирнова нарушает её запрет и по-прежнему возвращается домой вместе с Вадимом Зиминым. Последовал очередной запрет и последнее строгое предупреждение. Однако они никак не подействовали на упрямую воспитанницу, которая по-прежнему предпочитала ездить на троллейбусе в компании старшеклассников. Разгневанная воспитательница отправилась к директору с жалобой и требованием принять немедленные дисциплинарные меры.
– Лариса Викторовна, дорогая, я вполне понимаю и разделяю вашу озабоченность, – вздохнув, произнесла директор, Людмила Дмитриевна, внимательно выслушав коллегу. – Но мой вам совет: выпишите Смирновой проездной и поговорите с Вадиком Зиминым, чтоб получше за нею присматривал, хотя это мне и кажется излишним, так как Вадим без всяких напоминаний очень ответственный человек.
– Как?! Вы предлагаете мне потакать явному нарушению дисциплины?! – вскричала возмущённая до глубины души воспитательница. – Какой это будет пример для остальных детей?
– Если рассуждать здраво, то это не такой уж плохой пример, – заметила Людмила Дмитриевна. – Разве такая уж редкость, когда старшие братья и сёстры отводят своих младшеньких в сад или в школу? И никто не расценивает подобные случаи как наказуемые проступки.
– Но это же совеем другое дело! – не хотела сдаваться Лариса Викторовна. – То нормальные дети из нормальных семей, к ним и отношение другое!
– То есть вы считаете наших детей ненормальными? – директор пристально посмотрела на коллегу.
– Ну, нет, конечно, – сообразив, что она перегнула палку, поспешила исправиться воспитательница, – я просто хотела сказать, что они менее адаптированы к окружающей среде и требуют к себе иного подхода, чем домашние дети. К тому же, – поспешила она выдвинуть очередной аргумент, – ваша Смирнова, согласитесь, не по-детски привлекательна, она вполне может обратить на себя внимание всяких мерзавцев! Сможет ли Зимин её защитить, ведь он сам ещё ребёнок!
Директор посмотрела на подчинённую с сожалением. Она отметила про себя выражение «ваша Смирнова» и подумала, что, если человек, решивший работать в детском доме, называет воспитанников «вашими», не желая признавать их «своими», трудно же ему придётся найти с ребятами общий язык. Но вслух Людмила Дмитриевна произнесла:
– Не волнуйтесь, Лариса Викторовна, во-первых, наша Элла уже не первый год ездит со старшими детьми, а, во-вторых, Вадим Зимин не такое уж дитя. Вы у нас человек новый и не знаете ещё всех историй наших воспитанников, каждая история – это драма, ноша, непосильная подчас даже для взрослого человека. В случае Зимина – это настоящая трагедия.
Людмила Дмитриевна на минуту задумалась, потом, тяжело вздохнув, продолжила:
– Мать Зимина, алкоголичка со стажем, в один печальный день просто исчезла, оставив троих детей. Старшему, Вадику, тогда было всего восемь лет, Виталику – четыре, а самой маленькой, Сонечке, всего два годика. Вадим как мог три дня ухаживал за братом и сестрой: утешал, спать укладывал, стащив в кучу всё тряпьё, которое нашлось в доме. Дело было в конце сентября, по ночам уже довольно прохладно. Кормил тем, что смог найти. А найти мог, как вы понимаете, не много. Варил кашу на воде из остатков круп, жарил, вернее, пёк подобие «оладушек», очистив заплесневелый хлеб и размочив его в воде. Сам почти не ел, чтоб младших накормить. А когда мать и через три дня не появилась, он привёл сестру и брата к нам в детский дом. Сонечка так ослабла, что почти всю дорогу Вадик нёс её на руках, сам шатаясь от слабости. Идти пришлось с окраины города в центр, на автобус денег, конечно, не было.
– Теперь вы, надеюсь, понимаете, почему я считаю, что Вадиму Зимину можно вполне доверить заботу о тех, кто младше его, – грустно закончила своё повествование Людмила Дмитриевна. Было видно, что ей трудно опять переживать несчастья, выпавшие на долю детей.
Лариса Викторовна тоже потрясённо молчала. Она сидела, закусив нижнюю губу, в глазах блестели еле сдерживаемые слёзы.
– Никогда не думала, что в наше время возможны такие ужасы, – наконец, справившись с волнением, прервала она молчание. – А их мать-то в конце концов объявилась?
– Нет, мать так и не нашли, – ответила Людмила Дмитриевна. – Хоть мы, конечно, сообщили в милицию, и её долго пытались разыскать. В этом-то заключается ещё одна беда детишек Зиминых. Одна бездетная семья готова их усыновить, всех троих, но без официального отказа матери это сделать довольно трудно.
О нелёгкой беседе, состоявшейся между двумя педагогами, Элла даже не подозревала. Как само собой разумеющуюся победу справедливости она приняла проездной билет, выданный ей в начале следующего месяца. К вопросу о необходимости ездить только на детдомовском автобусе Лариса Викторовна больше не возвращалась.
В этот раз, высыпав дружной стайкой из троллейбуса, детдомовцы ещё издали заметили полицейскую машину, стоящую во дворе детдома. Вадик забеспокоился: не сбежал ли опять Стёпка Рогозин на поиски своей матери. Мать Степана была два года тому назад лишена родительских прав за содержание наркопритона и полное нежелание уделять внимание своим детям, которые периодически появлялись на свет от неизвестно каких отцов. Готовкой нерадивая мать себя не затрудняла, дети, даже самые маленькие, питались остатками того, что приносили с собой «гости» матери. Попав в детдом, дети Рогозины совершенно не представляли, что хотя бы по утрам нужно умываться, брать еду ложкой и вилкой, а не руками, зато их ненормативной лексике мог позавидовать даже боцман пиратского брига.
Жизнь с матерью была для них сплошным кошмаром: голод, холод, опасное окружение, безразличие, казалось бы, самого близкого человека. Однако дети способны многое забыть и простить матери. Какой бы ужасной ни была жизнь в семье, они помнят только пьяные ласки и подарки, которые она им покупала, будучи в подпитии и по этому случаю в хорошем настроении. Стёпка с пяти лет регулярно сбегал из детского дома и отправлялся на поиски матери, которая между тем отбывала наказание в колонии строгого режима.
На этот раз причиной явления полиции в детский дом был, однако, не Стёпка. Оказавшись в вестибюле, ребята увидели своего директора, которая прощалась с полицейским сержантом Погребняком. Однако их внимание привлёк отнюдь не он, а девочка, которую Людмила Дмитриевна держала за руку. «Новенькая», – шепнул Вадим на ухо Элле и с нескрываемым восхищением посмотрел на новую девочку.
По правде сказать, девочка и впрямь была хороша собой, не ребёнок, а ожившая куколка. Белокурые волнистые волосы обрамляли нежное личико, длинные, красиво загнутые, ресницы порхали бабочками над огромными синими глазами. Бросалось в глаза и то, как была одета новенькая. Сразу было видно, что такую одежду – по-взрослому красивую и дорогую – в обычном Детском мире или на вещевом рынке не купишь.
Тепло поздоровавшись с воспитанниками, Погребняк быстро удалился. Людмила Дмитриевна подождала, пока дети к ней подойдут, и представила новенькую:
– Познакомьтесь, ребята, это Евангелина Тиссен, она будет теперь жить с нами.
– Пока мама и папа не устроятся на новом месте и меня не заберут, – мило улыбнувшись и взглянув мельком на директора, добавила девочка.
Казалось, она совершенно не испытывает смущения и робости, привычных для других детей, очутившихся в незнакомой обстановке.
– Твои вещи отнесли в комнату Риты и Светы – ты будешь жить с ними в одной комнате, – почему-то вздохнув, сообщила Людмила Дмитриевна. – Девочки, познакомьте Евангелину с нашим домом.
Это уже относилось к ветеранам детского дома Рите и Свете, которые с гордостью – ведь именно им предстояло ввести новенькую в курс дела – согласно кивнули головами.
– Меня можно называть просто Ева, – опять мило улыбнулась новенькая и пояснила: – Так меня зовут мама и папа.
Старшие девочки ушли, уводя с собой Еву, мальчики и Элла смотрели им вслед, зачарованные внешним видом и непринуждённым поведением девочки. Элла, слегка задетая восторженным взглядом, который адресовал новенькой Вадим, насупилась и, мельком взглянув на Людмилу Дмитриевну, удивилась, заметив, каким печальным взглядом провожает директор человека, за которым вот-вот должны прибыть его родные. «Ну да, конечно, с такой красоткой жалко будет расстаться, когда за ней явятся мама и папа», – тут же объяснила она себе чувства Людмилы Дмитриевны.
Приближались каникулы, а с ними в детдоме заметно росло напряжение. Кого выберут для поездки в Испанию? Кто окажется достоин быть представленным потенциальным иноземным родителям? Коллективу педагогов также было нелегко принять окончательное решение, хотелось бы порадовать всех воспитанников, а вот обижать отказом не хотелось никого из них. Наконец, после многочисленных обсуждений решили: поедут шестиклассники, которые изучали в течение года испанский язык, а вместе с ними их младшие братья и сёстры, чтобы не разлучать родных. Возражение вызвала только одна кандидатура и только у одного воспитателя.
– Позвольте, Смирнова вовсе не шестиклассница, она только в третий класс ходит, – изучив список, недовольно заметила Лариса Викторовна. – И, насколько мне известно, у неё нет родных братьев или сестёр среди учеников шестого класса.
– Да, верно, но она лучше всех владеет испанским языком в объёме факультативных занятий, – спокойно ответила Людмила Дмитриевна. – Ей будет легче, чем другим детям, общаться с местным населением.
– Я говорила с её учительницей испанского, она просто в восторге от успехов Эллы, – поддержала директора Инна Владимировна, опекавшая группу младших детдомовцев, – девочка намного опередила своих старших товарищей. Думаю, ей будет полезно пообщаться с носителями языка.
– К тому же Элла чудесно исполняет фламенко, – добавила Людмила Дмитриевна. – Для испанцев фламенко –– это не просто танец, это язык души; знакомство с русской девочкой, овладевшей искусством его исполнения, будет приятно принимающей стороне. Да и для поддержания хорошего мнения о нашем детдоме это тоже немаловажно.
– Но мне рассказывали, что Смирнова склонна к грубым нарушениям дисциплины, своеволию, за нею даже числится побег, – продолжала настаивать Лариса Викторовна, – вряд ли подобное поведение воспитанницы способно поднять авторитет детского дома!
Людмила Дмитриевна внимательно посмотрела на подчинённую. Уже не первый раз замечала она, что коллега склонна не только высказывать мнение поверхностное и некомпетентное, основанное на домыслах и непроверенных фактах, но и руководствоваться им в своей работе. При работе с детьми, особенно перенесшими душевные и психологические травмы, такой подход был недопустим.
– Не знаю, из каких источников черпали вы сведения, – заметила директор сдержанно, – но если вы имеете в виду то, что случилось три года тому назад, то это был вовсе не побег. Элла Смирнова вовсе не собиралась убегать из детского дома. Бежать ей было просто некуда, – с горечью в голосе добавила Людмила Дмитриевна. – Девочка просто ходила, хотя и без спроса, на кладбище, чтобы проведать могилу дедушки, единственного близкого ей человека, который любил её по-настоящему.
– Она сказала только Вадику, куда пошла, – тихо добавила Инна Владимировна. –– Мы там её и нашли, на кладбище: сидит на корточках, вся в комочек сжалась, а на кресте висит её любимый кулончик, подарок деда. Вадик сказал, что она его повесила туда, чтоб задобрить Бога, чтобы он, Бог то есть, определил её дедушку в Рай.
– А вы говорите своеволие, побег, – укоризненно произнесла Людмила Дмитриевна.
Остальные воспитатели также считали, что Смирнова Элла может и должна поехать в Испанию, поэтому Лариса Викторовна, хотя и осталась при своём мнении, вынуждена была согласиться с решением коллектива.
Когда воспитанникам зачитали список счастливцев, радости Эллы не было конца. Мало того, что она оказалась в числе избранных стать гостями испанцев, но и Вадик с братом и сестрёнкой также отправлялись в путешествие. Лучшей компании нельзя было себе и вообразить. К тому же теперь, когда осуществилась одна её мечта, легко было убедить себя, что и в остальном ей также повезёт и все её замыслы осуществятся.
Элла ожидала, что среди воспитанников, отправлявшихся в Испанию на каникулах, будет и Ева, которая в последнее время постоянно находилась в центре внимания как воспитанников, так и воспитателей, однако фамилии Тиссен в списке не оказалось. Ева, между тем, кажется, вовсе не расстроилась из-за этого. «А я и не могу поехать, – пожав плечами, с улыбкой заметила она. – Родители скоро приедут за мной, мне нужно дожидаться их здесь, на месте. Да и была я с родителями в этой Испании уже сто раз, – добавила она, – и на Ибице, и в Марбелье. Там, конечно, классно, но пусть едут те, кому нужно искать новых родителей, мне-то это без надобности, они у меня есть!» – снисходительно закончила Евангелина.
Элла приняла подобный аргумент как достаточно обоснованный. Что может быть важнее, чем дожидаться приезда родителей? Вот для самой Эллы как раз важно поехать в Испанию и практически по той же причине, по которой Евангелине нужно остаться в детдоме, – встретиться с отцом. Мать Консуэллы, возможно, тоже была жива, но разум ребёнка, защищаясь от жестокости окружающего мира, предпочитал никогда не вспоминать о ней, по крайней мере, в разговорах даже с лучшим другом. Этим девочка отличалась от большинства воспитанников детского дома.
До определённого возраста для каждого ребёнка мать является его личной Вселенной, надёжной и доброй, целым миром, который оберегает его, кормит, поит, окружает нежностью и заботой. А что если эта Вселенная перестаёт вдруг существовать или, того хуже, превращается в чёрную дыру, затягивающую в бездну непроглядного мрака, населённого чудовищами? Ребёнку трудно пережить подобные метаморфозы, не сломав психику. И тут на помощь приходит фантазия, защитный рубеж, который помогает ему удержаться в реальном мире, с детских лет не позволяет возненавидеть его.
Не многие дети способны, как Вадим Зимин, принять реальность не только не сломавшись, но и став опорой для более слабых. Почти каждый из обитателей детского дома № 5 создал и бережно хранил свою историю того, как и почему он оказался в заведении для сирот. Истории эти были правдивы только частично, в самой их главной сути – отсутствие родителей. Причины же их отсутствия каждым ребёнком измышлялись в соответствии с их возрастом, житейским опытом и буйством фантазии.
Рассказы, какими бы фантастическими они не выглядели, никогда не подвергались сомнению со стороны слушателей: усомнишься ты, и где гарантия, что в твою историю потом кто-то поверит? Да и кому интересно слушать о родителях-алкоголиках, лишённых своих прав, о равнодушных, а то и жестоких отцах, у кого они имелись, конечно. А уж о безалаберных матерях, для которых содержимое бутылок со спиртным было несравнимо дороже, чем собственные дети, по негласному закону упоминать вообще считалось предосудительным.
Была своя история и у Евы, выглядела она следующим образом. Жила она в далёкой Германии в дружной и богатой семье. Папа, русский немец, в своё время переехал туда из России на постоянное жительство вместе с молодой женой. Ева родилась у них, когда семья полностью обустроилась и прижилась на новом месте. Родители отца и бабушка со стороны мамы наотрез отказались последовать за детьми в чужие края, поэтому каждый год новоиспечённые «немцы» приезжали в Россию повидаться с ними. Как-то очень быстро один за другим ушли из жизни обе бабушки и дедушка, но семья постоянно приезжала в некогда родные края, теперь уже чтобы отдать дань памяти умершим родным.
– Мы всегда останавливаемся в гостинице в городе, а оттуда ездим в деревню, в которой папа родился и познакомился с моей мамой – её прислали работать учителем в сельской школе, – пояснила Ева. – Ходим на кладбище проведать могилки дедушки и бабушки. Папа поставил им красивые памятники, ни у кого больше таких нет на всём кладбище! Папа платит деньги одной тёте, она ухаживает за могилками. Бабушка и дедушка такие добрые были, меня любили больше всего на свете! Жалко, что они умерли. Мама говорит, что они теперь на небе, наверное, им там хорошо, но мне бы хотелось, чтоб они были не там, а со мной рядом.
Личико девочки погрустнело. Она немного помолчала, потом продолжила:
– Мы как раз перед отъездом в Германию собирались ехать в деревню, чтоб попрощаться и оставить деньги тёте Гале, которая ухаживает за могилками, а тут папе позвонили с работы и сказали, что он должен срочно ехать в командировку, в Африку, кажется. А там опасно – крокодилы, мухи цеце и даже людоедские племена встречаются. Вот родители и решили, что сначала сами устроятся там, посмотрят, не опасно ли для ребёнка, а потом уже заберут меня, – завершила свой рассказ Ева.
Дети слушала новенькую, затаив дыхание. Конечно, взрослый слушатель нашёл бы какие-то нестыковки, попытался просеять историю через сито рассудочности, но для детей всё в ней было правдиво. Поведение Евы, немецкая фамилия, её по-взрослому дорогие наряды – всё говорило о том, что девочка не кривит душой. А главное, с таким выражением лица, как у неё, не лгут, это уж наверняка!
Мальчики тут же поголовно влюбились в новенькую, а девочки хоть и завидовали её непринуждённости в общении, а особенно её нарядам, искали с Евангелиной дружбы. Только Элла не пыталась подружиться с Евой, наоборот, не могла подавить необъяснимое чувство неприязни, которое испытывала к ней. Особенно это чувство усилилось, когда однажды, заскочив в свою комнату, она обнаружила там новенькую со своей заколкой-розой в волосах.
Заколку эту Консуэлле вручили как приз на одном из конкурсов фламенко. Она представляла собой веточку розы с кружевными серебряными листьями, покрытыми зелёной эмалью, и пышной розой, изготовленной, скорее всего, из тончайшей красной кожи. И цветок, и листья смотрелись как живые. На изящной коробке, в которой лежало украшение, стояла надпись «handmade», то есть подтверждение того, что неизвестный мастер сделал украшение вручную, вложив в него частицу своей души.
Ведущий сказал, что это настоящая испанская заколка байлаоры, и пожелал с трогательной восторженностью в голосе: «Пусть она тебе принесёт счастье!» Консуэлла не то что примерить, в руках подержать своё сокровище никому не давала. Словно бы боялась, что при этом её счастье перейдёт к другому человеку. Увидеть свою драгоценность на чужой голове – это было немыслимо!
– А ну, положи на место, – сквозь зубы процедила Элла угрожающим голосом.
– Да, пожалуйста, – слегка обиженно произнесла Евангелина, вынимая заколку из волос и бережно укладывая её в коробку. – Я же её не съела, только примерила. Не больно она мне-то и нужна, она вовсе мне и не подходит!
Завистливый взгляд её, однако, и неохота, с которой она вернула заколку на место, говорили об обратном.
Ещё Элла не могла забыть, с каким восхищением Вадик смотрел на Евангелину во время первого знакомства. Интерес друга к белокурой красотке ей был очень неприятен, тем более что Евангелина явно отдавала предпочтение именно Вадиму из всех ребят детдома. В первый же день она бесцеремонно уселась в столовой за столиком, который обычно занимала семья Зиминых. К счастью, это вовремя заметила Людмила Дмитриевна и, предвидя реакцию Консуэллы, чьё законное место захватила новенькая, пересадила новенькую за столик к Рите и Свете. Немного запоздавшая к обеду Элла всё же успела заметить произошедший инцидент, в душе поблагодарить директора и прибавить в копилку неприязни к Евангелине ещё один камешек.
Со своим чувствами она разобралась, но понять, как Вадим относится к Еве, никак не могла. Он с готовностью и неизменной доброжелательностью откликался на все просьбы белокурой красотки: заточить карандаш, одолжить книгу, найти на просторах интернета нужную информацию, помочь решить задачу. Евангелина училась в пятом классе, так что шестиклассник Вадим вполне мог помочь ей решить возникающие проблемы. Только вот Зимин не был единственным шестиклассником в детском доме, но со всеми просьбами Евангелина предпочитала обращаться только к нему!
Консуэлла потихоньку наблюдала за своим другом, пытаясь определить степень его увлечённости Евангелиной Тиссен, но прийти к какому-то определённому выводу так и не смогла. Однажды после уроков стайка детдомовцев, как всегда, оккупировала салон троллейбуса. В дневное время народа было немного, но, когда Вадим и Консуэлла зашли в троллейбус, мест свободных уже не было. В отличие от них Евангелина, которую, естественно, пропустили вперёд всех, успела захватить целое сиденье. Улыбнувшись как всегда мило, она обратилась к Зимину:
– Иди сюда, Вадик, здесь есть свободное место!
Вадик, кивнув головой, взял за руку Консуэллу и почти силой усадил её рядом с Евой, не забыв с чувством признательности поблагодарить последнюю за занятое место. Ева его вежливости не оценила, закусила губу и, пробормотав: «Мне это было не трудно», – всю дорогу глядела в окно. Консуэлла же, в душе торжествуя, всю дорогу проболтала со стоящим рядом другом о школьных делах. После этого эпизода она решила прямо выяснить у Вадима, как он относится к Евангелине, испытывает ли к ней такие же пламенные чувства, как остальные обитатели детского дома.
Вопрос Консуэллы, кажется, Вадима озадачил. Он нахмурился и, наконец, обдумав его тщательно, ответил:
– Знаешь, такая девочка просто не может не нравиться. Она такая милая, добрая, лицо у неё очень привлекательное.
Сердце Консуэллы упало. Меньше всего она хотела получить такой ответ.
– Но, знаешь, – продолжил Вадим, – что-то с нею не так, я не могу объяснить своими словами. Когда я вижу её, мне кажется, что это не живой человек, а кукла. Знаешь, есть такие куклы с магнитофончиком внутри, нажмёшь, а она тут же милым голосом произносит: «Потанцуй со мной. Спой песенку. Мне очень нравится!»
Такая кукла была когда-то и у Консуэллы. Правда, она очень быстро лишилась своего голоса, ну, надо же было выяснить, кто это там внутри за неё говорит!
– Любоваться такой куклой можно сколько угодно, но испытывать к ней такие же чувства, как к человеку, вряд ли, – закончил свою мысль Вадим.
Выслушав объяснение Вадика, Консуэлла успокоилась. Она поняла, что их дружбе ничего не угрожает. Это помогло примириться и с новенькой в целом. Ну, по крайней мере, не обращать на неё никакого внимания.
Подготовка к поездке в Испанию шла полным ходом. Уже были собраны все документы, необходимые для отправки в консульство для получения групповой визы. Оставалось только отнести их в городской отдел образования для окончательного визирования и дальнейшего препровождения по инстанциям. Людмила Дмитриевна собиралась сделать это лично, чтобы быть уверенной: все надлежащие бумаги будут оформлены в срок и никакие недоразумения не помешают поездке, которую с таким нетерпением ожидали её воспитанники. Планы директора нарушило областное начальство, неожиданно пригласившее её в областной центр прочитать цикл лекций студентам педагогического института.
Теоретически слово «пригласить» подразумевает возможность отказа, но в данном случае об отказе нельзя было и мечтать. Сама задумка – посвятить будущих педагогов в тонкости работы с детьми, оказавшимися в детских домах, была правильная. Студентов ВУЗов в основном готовили к работе с детьми, живущими в семьях, забота же о детдомовцах имела свою специфику.
Если в детский дом придёт педагог, не подготовленный к работе с подопечными, с детства столкнувшимися с жестокостью мира, он может таких дров наломать! Да и детской психике навредить немало. Чтобы избежать подобных ошибок, нужно непременно знакомить будущих педагогов с особенностями работы в детском доме, а кто мог сделать это с большей пользой и убедительностью, как не руководитель лучшего, по признанию областного руководства, подобного учреждения.
Очень не хотелось уезжать, но пришлось скрепя сердце подчиниться. Людмила Дмитриевна убедила себя, что за пару недель ничего страшного не произойдёт, ведь в отпуск она отправляется обычно на целый месяц, и даже после отдыха, вернувшись в детдом, всегда обнаруживает его на прежнем месте. Она уже подготовила приказ о том, что во время её отсутствия обязанности директора будет исполнять Инна Владимировна, как неожиданно получила указание из городского отдела образования оставить вместо себя педагога Лукьянову Ларису Викторовну.
– У Ларисы Викторовны слишком мало опыта работы с детьми, – пыталась возразить Людмила Дмитриевна, вспомнив все досадные промашки и непомерные амбиции нового педагога.
– Вот пусть и набирается опыта, – отрезала инспектор гороно. – В перспективе мы собираемся рекомендовать её на должность директора детского дома. Конечно, когда вы соберётесь пойти на заслуженный отдых, – поспешила уточнить инспектор.
Пришлось согласиться и с этим. «Наверное, Лукьянова чья-то родственница, – думала Людмила Дмитриевна, наводя порядок в кабинете, – что так о ней пекутся и подыскивают место заранее, не задумываясь о том, годится ли она для этой работы. Интересно, военком Лукьянов – не её ли отец?» С этим военачальником местного значения директору пришлось как-то пообщаться лично, чтобы объяснить: детдомовцы – это тоже граждане России, на которых распространяется действие указа об отсрочке от военной службы на время обучения в ВУЗе.
Передав Ларисе Викторовне все полномочия, а с ними и пакет документов для оформления испанской визы для детдомовцев и сопровождающих их педагогов, Людмила Дмитриевна отправилась на семинар. Жизнь в детдоме с её отъездом изменилась мало. Каждый работник знал свои обязанности, так что коллектив работал слаженно, как хорошо отрегулированный механизм. Воспитанники же и вовсе не вникали в суть произошедших перемен, занимаясь своими привычными делами.
Как-то вечером большая часть детей собралась в холле, где обычно проводили вечернее время те из ребят, кто уже расправился с домашним заданием и мог предаваться заслуженному отдыху. Размеренно бормотал телевизор, настроенный на детский канал, правда, он смог привлечь к себе внимание только нескольких малышей, для которых рассказы о приключениях Лунтика и фиксиков были ещё внове. Остальные дети нашли занятия каждый по своим интересам: кто-то листал книжку, кто-то бродил на просторах интернета, разыскивая нужную информацию, кто-то складывал пазлы, группа младших девочек играла с куклами.
Старшие девочки, окружив столик, за которым сидела Евангелина, тихо перешёптываясь, следили, как Ева рисует. Надо отдать должное, у девочки определённо просматривался талант к рисованию. Людмила Дмитриевна уже показала её работы директору местной художественной школы, которая была готова зачислить Еву в школу немедленно. Но так как девочка по-прежнему со дня на день продолжала ожидать появления своих родных, её приём решили отложить до следующего года.
Консуэлла играла с Сонечкой Зиминой, строила из кубиков двухэтажный дворец для семьи динозавров. Вадим должен был скоро вернуться с футбольной тренировки, так что пока его обязанности выполняла Элла. Эти обязанности, впрочем, стали для неё привычными, как для четвёртого члена их дружной семьи.
– Элла, я хочу сока, – заявила Сонечка, отрывая взгляд от растущего динозаврьевого дома.
– Какой тебе принести, яблочный или вишнёвый? – уточнила, поднимаясь с коврика, Консуэлла.
– Вишнёвый, – после некоторого раздумья решила Сонечка. – Яблочный я уже сегодня пила.
– Хорошо, сейчас принесу, а ты пока рассели динозавриков. Больших – в те комнатки, что побольше, а маленьких – в помещения поменьше.
– А можно, они будут жить в комнате с мамой и папой? – переспросила Сонечка.
– Как хочешь, – согласилась старшая подруга и отправилась выполнять заказ.
Прихватив в столовой двухсотграммовую пачку сока, она аккуратно вставила трубочку и немного отпила. Эти пачки отличались одним коварством: сок в них наливали доверху, и при нажатии на картонные стенки он имел обыкновение выплёскиваться наружу. Вернувшись в холл, Консуэлла хотела уже, было, вернуться к Сонечке, но увидела, что её подопечная не одинока. С тренировки вернулся Вадик, и теперь брат с увлечением сочинял сестрёнке историю про семейство динозавров, помогая расселять их в возведенном жилище.
Консуэлла подошла к столику, за которым Ева Тиссен рисовала картину. Вытянув шею из-за спины художницы, она с интересом стала наблюдать, как карандаш превращает альбомный лист в тихо плещущее море. Вдали виднеется кораблик с белыми парусами, над ним в едва отличимой от синевы моря голубизне парят чайки. По берегу вприпрыжку несётся девочка, а в отдалении, на коврике, сидят мужчина и женщина и с улыбками на лицах наблюдают за бегущим ребёнком. Таким покоем, такой радостью и таким счастьем дышит картина, что хочется смотреть и смотреть на неё, и мечтать, что девочка на ней – это ты.
Залюбовавшись картиной, Консуэлла забыла про пакет сока в руке. Непроизвольно сжала его рукой. Струя ярко-красной жидкости тут же предательски выплеснулась через трубочку из пакета и, радуясь свободе, плюхнулась на картину грязным пятном. Добро бы только на рисунок, его, в конце концов, можно заново нарисовать. Консуэлла с ужасом увидела, как красная клякса расплывается на белоснежном свитере Евангелины. Все в детском доме знали, что это был любимый свитер девочки. Из тончайшей белоснежной шерсти, с вышитой атласными нитками белой королевской лилией на груди, неимоверно дорогой. «Папа из Лондона привез, – с небрежной гордостью сообщила, впервые надев его, Ева, – такие точно есть у внуков королевы Елизаветы».
За столом воцарилась убийственная тишина. Ева медленно повернула голову и осмотрела урон, надо сказать, катастрофический, нанесенный королевскому свитеру. Так же медленно она подняла голову, посмотрела на Консуэллу немигающим взглядом, затем еле слышно раздельно произнесла:
– Что… ты… сделала? Ты… дура… понимаешь… что… ты… наделала?
– Прости, я не хотела, – растерянно пролепетала Консуэлла, – он сам… я забыла… это нечаянно…
Упав головой на испачканный рисунок, Евангелина горько зарыдала. Девочки, гневно глянув на Косуэллу, бросились утешать пострадавшую. Подбежала Лариса Викторовна, дежурившая в этот вечер, обняла рыдающую девочку. Уткнувшись ей в грудь, Ева продолжала плакать. Чем больше её пытались успокоить, тем истеричнее становились рыдания. Захлёбываясь от слёз, она твердила:
– Дура, дура… это она специально… она мне завидует, да, завидует… специально испортила свитер, потому что его мне подарил папа… у неё нет папы, она выдумала отца-испанца и пишет везде письма, чтоб его нашли… ну, правда, дура настоящая… мой папа приедет и заберёт меня, а её никогда не приедет, потому что нет его, нет…
Консуэлла окаменела. В голове у неё неприятно зашумело, все звуки отодвинулись куда-то далеко-далеко, за пределы комнаты. «Откуда она знает про письма? – как-то даже равнодушно подумала девочка. – Об этом знали только я и Вадим». Она повернула голову к подбежавшему на шум Вадиму и молча, с размаха, влепила ему громкую пощёчину. Затем развернулась и побрела из комнаты на своё любимое место, на старый продавленный диванчик на предчердачной площадке. Вадим ринулся, было, за ней, но поняв, что говорить с Консуэллой сейчас бесполезно, остановился.
Передав попечение над притихшей детворой младшим воспитателям, Лариса Викторовна увела Евангелину в спальню. Все попытки утешить девочку были напрасны. Она затихала на мгновенье, лёжа на кровати и бессмысленно глядя в стену, затем опять принималась рыдать горько и безутешно. В конце концов, то ли выплакав все слёзы, то ли подчинившись власти валерьянки, Ева уснула.
Вконец измученная горем ребёнка и своей невозможностью оказать ему помощь, пылающая гневом Лариса Викторовна в тот же вечер перепечатала список детей, едущих по приглашению в Испанию, и произвела ревизию документов, подготовленных для поездки. Фамилии Смирновой в новом списке не было. Угрызений совести педагог не испытывала. «Ну, теперь-то Людмила Дмитриевна поймёт, насколько я была права относительно Смирновой, – торжествовала она в душе, – и будет вынуждена согласиться со мной».
Консуэлла уединилась в своём любимом уголке у двери, ведущей на чердак. Её никто не искал и не спешил утешить. Она была даже рада этому. Струйки слёз, катившихся из глаз, никто не видел, и тихие прерывистые всхлипывания, прорывавшиеся сквозь крепко сжатые зубы, никто не мог услышать.
Обидно было даже не то, что Евангелина вслух высмеяла её попытки найти отца. Элла с некоторых пор сама стала сомневаться, что её письма дадут какой-то результат – сколько их отправилось в посольства разных стран, и ни на одно не пришёл ответ. И даже то, что Ева высказала сомнение в самом факте существования отца-испанца, не сильно её задевало. Главное, она сама знала наверняка, что он есть где-то на белом свете. Подкосило девочку осознание того, что её предал самый лучший друг, которому одному она доверила свою тайну. Это было непереносимо.
– Ты чего это сидишь тут одна в темноте? — добродушный голос уборщицы тёти Вали заставил Консуэллу вздрогнуть. Она зажмурилась от вспыхнувшего света и быстро вытерла мокрые щёки.
– Одна рыдает так, что скоро весь детдом затопит слезьми, другая тут сидит, хлюпает. Кто ж это вас, сиротиночек, обидеть посмел? – посочувствовала тётя Валя, явно ещё не успевшая разобраться в ситуации.
– Евангелина не сиротиночка, – буркнула Элла, – за нею скоро родители приедут и заберут отсюда вместе с её любимым свитером.
– Э, милая моя, да кто ж это за нею приедет, – сложив руки и прислонившись к перилам лестницы, произнесла женщина, горестно качая головой, – если её мамку и папку насмерть задавил тот проклятущий грузовик. Как ещё она сама, бедолажечка, выжила! Не иначе как её бабка и дед с того света за внучечку-то заступились, не дали ей пропасть вместе с родителями. Говорят, машину-то ихнюю автогеном пришлось резать, чтоб их достать.
– Ой, что ж это я разболталась, – внезапно испугавшись, проговорила тётя Валя, прикрывая рот ладошкой, – нам же не велено про это болтать. Но ты девочка хорошая, никому не расскажешь, что я тебе тут наговорила, – заискивающе попросила она, – правда?
Уборщица успокоилась только тогда, когда Консуэлла твёрдо пообещала ей не обмолвиться ни единым словечком ни с кем о том, что сейчас узнала. Женщина могла не волноваться: Элла и не смогла бы ни с кем поговорить об этом, разве что с Вадиком, дружбе с которым пришёл горький конец.
Рассказ тёти Вали потряс её до глубины души. Мир второй раз за день перевернулся вверх ногами. Евангелина, которой многие из воспитанников завидовали, оказалась несчастнее любого из них. У остальных ребят был хоть кто-нибудь из родни, непутёвый, равнодушный, но реально существующий, а Ева, оказывается, осталась одна-одинёшенька на всём огромном белом свете. И даже, кажется, пока не подозревала об этом, надеялась, ждала своих маму и папу, которых безжалостно убил какой-то неуправляемый грузовик и которые никогда не смогут забрать её из детского дома.
Казалось, к утру следующего дня страсти немного улеглись. Девочки, которые накануне готовы были осуждать Консуэллу, после выпада Евангелины в её адрес справедливо считали, что свитер свитером – обидно конечно, что он испорчен, – но нельзя же из-за тряпки в ответ так оскорблять человека! Все понимали, что бы там Ева ни утверждала, Элла не специально облила свитер, а вот подвергать сомнению существование её отца Евангелина не имела права. За нарушение негласного закона детского дома могли даже объявить бойкот, но поскольку реакция пострадавшей тоже была объяснима, все молча решили вести себя как обычно, словно ничего страшного накануне не случилось.
Лариса Викторовна с утра пораньше отправилась в гороно с документами для поездки в Испанию. Евангелине она разрешила сегодня не ходить в школу, остальные дети, кому полагалось, отправились на занятия. Вадик попытался, было, опять объясниться с Консуэллой, но столкнулся с таким презрительным взглядом, что, вздохнув, решил переждать ещё какое-то время. Домой они возвращались всё так же порознь.
Обед протекал как обычно. Большая часть детей, которым пришлось пережить в своё время и не такие трагедии, на самом деле уже позабыла о вчерашнем инциденте. О нём напоминало только заплаканное осунувшееся лицо Евангелины да некоторое напряжение за столом Зиминых. Свободных мест за другими столами не оказалось, и Элле пришлось сесть на своё постоянное место, тем более что в ней нуждалась Сонечка Зимина, и обижать малышку, не повинную в прегрешениях старшего брата, не следовало.
К концу обеда в столовой появилась Лариса Викторовна. Обозрев свои временные владения, она строгим голосом объявила: «После обеда не расходитесь, у меня есть для вас важное сообщение». Ничего необычного в её словах не было. Довольно часто детям делались объявления именно тогда, когда их можно было собрать всех вместе, в столовой. Но мимолётный взгляд, как показалось Консуэлле, торжествующий, брошенный в её сторону, заставил сердечко девочки неприятно сжаться.
Подождав, пока большинство воспитанников перейдёт к компоту, Лариса Викторовна кашлянула и, обведя детский коллектив внимательным взглядом, сообщила:
– Я только что вернулась из городского отдела образования, а ходила я туда, чтобы отнести документы ребят, отправляющихся летом в Испанию.
Аудитория одобрительно загудела и зашелестела оживлённым перешептыванием.
– Но это ещё не всё, – продолжила педагог. – Я не могла оставить без внимания происшествие, случившееся вчера вечером. Вы догадываетесь, что я говорю о безобразном поступке Эллы Смирновой, преднамеренно испортившей свитер Евы Тиссен.
Консуэлла замерла, шёпот в столовой мгновенно стих. Ободрённая возникшим вниманием Лариса Викторовна твёрдым голосом закончила своё сообщение:
– Человек, способный на подобное злостное нарушение дисциплины не может представлять наш детдом за границей, поэтому педагогический коллектив решил вычеркнуть Смирнову из списка ребят, приглашённых в Испанию. Пусть побудет дома и поучится, как надо себя вести.
Консуэлла устремила растерянный взгляд на Ларису Викторовну. Неужели она это говорит всерьёз? Может, только с целью воспитания, чтоб попугать? Ну, не может же она и вправду считать, что Элла специально залила соком свитер Евы! Ведь все уже поняли, что она сделала это нечаянно. Надо всё объяснить воспитателю, и тогда она отменит этот ужасный приговор!
Лариса Викторовна на Консуэллу не глядела, нахмурив брови, она обводила взглядом враз притихшую столовую. Не такой реакции она ожидала. Нет, не аплодисменты, конечно, она предполагала услышать, но хотя бы одобрительный гул! А вместо одобрения её справедливое решение встретила мёртвая тишина.
Вадик Зимин вскочил с места и раскрыл, было, рот, явно собираясь выступить в роли адвоката. Это следовало пресечь. Не хватало ещё, чтоб воспитанники во всеуслышание критиковали решения педагога.
– Сядь на место, – стальным голосом осадила мальчика Лариса Викторовна. – Если мне понадобится узнать твоё мнение, я попрошу его озвучить, а пока сиди молча.
Тут совершенно неожиданно со своего места поднялась Евангелина, ещё более бледная и, кажется, потрясённая не меньше Зимина.
– Нет, так нельзя, – еле слышно проговорила она, – это неправильно! Я не обижаюсь на Эллу, я знаю, что она не специально… она нечаянно. Нельзя так… я просто вчера погорячилась, я не хочу, чтоб её наказывали!
Ева испуганно посмотрела на воспитательницу, словно это не Консуэллу собирались сурово наказать, а её саму.
– Очень благородно с твоей стороны защищать человека, обидевшего тебя, – стараясь не выказать своего неудовольствия, обронила Лариса Викторовна, – но вы уже довольно взрослые, чтобы учиться отвечать за свои поступки. Вы не вечно будете отсиживаться за спиной добреньких воспитателей, в обществе, которое вас в конце концов примет, есть такое понятие, как ответственность за содеянное. И на этом прекратим дискуссию, дежурные убирают, остальные отправляются готовить уроки, – голосом, не терпящим возражений, закончила речь исполняющая обязанности директора и, резко развернувшись, покинула столовую.
Инна Владимировна, молча наблюдавшая эту сцену, бросилась за ней. Присутствие воспитанников и служебный этикет не позволили ей тут же, на месте высказать своё мнение прямо в столовой. Она собиралась это сделать за дверями директорского кабинета, временно оккупированного Лукьяновой.
Консуэлла молча встала и, сопровождаемая сочувственными взглядами, медленно вышла из столовой вслед за Инной Владимировной. Нет, она не собиралась идти за Ларисой Викторовной, чтобы объяснить ситуацию. Если уж та не вняла словам пострадавшей Евангелины, то разве способна она прислушаться к мнению «виновницы» происшествия?!
Элла добрела до лестницы, ведущей на чердак, и медленно поднялась наверх. Подобрав под себя ноги, забилась в угол старенького дивана. Сначала предательство Вадима, а теперь вот ещё и поездка в Испанию накрылась. Судьба приготовила ей очередной удар, и это надо было как-то пережить.
«Педколлектив решил», – вспомнила она слова Ларисы Викторовны. А что ещё от них можно было ожидать! Они ведь даже не понимают, как важно на самом деле для Консуэллы туда поехать. Можно сказать, это вопрос жизни и смерти! И за что её наказали? Даже сама Ева знает, что она не виновата! Нет, жизнь совсем несправедливая штука, Элла давно это поняла. Немножко порадует, а потом как врежет – неожиданно и потому ещё обиднее.
Девочка тыльной стороной ладони вытерла непрошеные слёзы. «Плакал ветер, улетая прочь: что все слёзы, если нет ответа и нельзя помочь», – вспомнила она слова канте хондо. Прерывисто вздохнув, Консуэлла подтянула колени к лицу, обхватила их руками и, уткнувшись подбородком в колено, задумалась о своей печальной жизни.
Услышав робкие шаги, девочка подняла голову. По лестнице неуверенно поднимался Вадим. Лицо его выражало искреннее горе. Вот кто мог бы по-настоящему ей посочувствовать, найти слова поддержки. Консуэлла больше всего на свете хотела бы вернуть их прежнюю дружбу, но не могла. Бывший друг в один миг стал ей врагом.
– Уходи, – вмиг ощетинившись, процедила она сквозь зубы.
– Ты могла бы хоть выслушать меня, прежде чем прогонять, – с обидой произнёс Вадим. – Я никогда никому не говорил про письма! Клянусь! Ну почему ты мне не хочешь верить?
Консуэлла презрительно скривилась. Как можно было ему верить, если о письмах знали только два человека – Вадик и она сама. И уж она-то точно ничего не говорила о них этой фарфоровой куколке Евангелине! Откуда же та узнала о письмах, скажите, пожалуйста?!
– Уходи, – с ненавистью произнесла она. – Или хочешь, чтоб я тебе ещё раз врезала? Сейчас получишь!
– Ну, знаешь ли, я ведь тоже могу обидеться, – сказал Вадим сердито. – Друзья должны друг другу верить!
Резко развернувшись, он зашагал вниз по лестнице. Шагая по коридору, мальчик, погружённый в свои невесёлые мысли, не заметил Евы Тиссен, стоявшей поодаль и, кажется, слышавшей весь его неприятный разговор с бывшей подругой. На душе Вадима было сумрачно. Он как никто другой понимал, какой удар пережила Консуэлла и как ей сейчас нужна дружеская поддержка.
«Упрямая девчонка, – думал он со смешанным чувством обиды за себя и горечи за Эллу, – ну хоть бы слово дала сказать! Но, правда, как Ева могла узнать о письмах?»
В директорском кабинете разговор шёл также на повышенных тонах. Врезать друг другу собеседницы, правда, не угрожали, но обе испытывали чувство гнева и возмущения, правда, по разному поводу.
– Что вы наделали?! – с порога спросила дрожащим от негодования голосом Инна Владимировна, влетев в кабинет директора, предварительно даже не постучав.
– Это вы о чём? – с притворным удивлением переспросила Лукьянова. – О Смирновой, что ли? Она наказана за дело!
– За какое такое дело?! – не сдержавшись, повысила тон Инна Владимировна. — Вы не хуже других знаете, что Смирнова не виновата!
– Лично я уверена, что она обидела Еву преднамеренно, – резко оборвала коллегу Лариса Викторовна. – Так что убедительно прошу не навязывать мне своё мнение!
– А вы, вот, с мнением коллектива не особо считаетесь, – с гневным упрёком заметила Инна Владимировна. – Какое право вы имели говорить от имени всех, если даже ни с кем из нас не сочли нужным посоветоваться!
– Смею вам напомнить, что это не вы, а я временно замещаю Людмилу Дмитриевну, – ледяным голосом напомнила Лукьянова воспитательнице, – и мнение всего коллектива, если он заблуждается, меня не интересует. А уж с вами и на таких тонах я вообще не собираюсь обсуждать свои решения. Вопрос закрыт. Идите и занимайтесь своими делами.
Вскочив с места, Лариса Викторовна решительным жестом указала коллеге на дверь. Инна Владимировна поняла, что исполняющая обязанности директора не тот человек, к разуму которого можно воззвать. У таких людей вокруг рассудка выстроена крепкая стена из лучшей брони самомнения, разрушить которую можно только взорвав череп гранатой. «Я даже не могу подойти к ребёнку и объяснить ему, что к жестокой глупости Лукьяновой не имею никакого отношения, – с горечью думала она. – Да если б и могла, что толку, если изменить несправедливое решение не в моей власти».
И потянулись унылые дни. Конечно, для Консуэллы. Остальной мир радовался победе весны над надоевшей уже всем зимой. Птицы радостно щебетали, солнце дарило нежное тепло земле и её обитателям, почки на деревьях набухали, готовясь салютовать буйным цветением и ярким зелёным покровом оживавшему после зимнего сна миру. Девочка не замечала всего этого, погружённая в свою беспросветную печаль.
Утром Консуэлла шла в школу, добросовестно отсиживала там положенное время. Благо, на уроках сейчас в основном повторялся пройденный материал, так что особо усердствовать в приготовлении уроков не приходилось. Немного Консуэлла оживлялась на уроках испанского. Убив её мечты о поездке в Испанию, Лариса Викторовна не могла уничтожить желание девочки отыскать отца в скором времени и мечтать о встрече с ним в будущем. Вот тогда-то знание языка ей очень пригодится.
На занятия фламенко Элла тоже продолжала ходить, в основном чтобы как можно меньше времени проводить в детском доме. Находиться в обстановке постоянных обсуждений предстоящей поездки в Испанию девочке было больно. Нет, чувства зависти к уезжающим ребятам она не испытывала, просто рядом с ними она острее чувствовала несправедливость, лишившую её саму этой возможности.
Так прошла, вернее, проползла обессиленно, неделя. Консуэлла, спрятавшись от всего мира на своём любимом диванчике, читала книжку о приключениях Муми-тролля и его друзей. От чтения её отвлекли робкие шаги, кто-то поднимался по лестнице, собираясь нарушить её уединение. Элла нахмурилась: неужели опять Вадим? Сердце вопреки рассудку радостно ёкнуло. Однако нежданным визитёром оказалась Евангелина.
– Можно я к тебе поднимусь? – остановившись на середине лестницы, спросила она.
Раньше бы Элла её быстро выпроводила, но, вспомнив о судьбе несчастной девочки, лишь молча кивнула головой.
Ева нерешительно преодолела оставшиеся ступеньки и, подойдя к дивану, села на краешек, как и полагается незваному гостю. Немного помолчав, она спросила:
– Ты с Зиминым так и не помирилась?
Консуэлла сначала хотела возмутиться такой бесцеремонности, но потом передумала.
– Надо мне с таким болтуном мириться, – фыркнула она.
– Я слышала, как вы ссорились с ним, – робко пояснила Евангелина. – Ну, тогда, когда Лариса Викторовна объявила о своём дурацком решении.
Консуэлле были неприятны напоминания о том отвратительном дне, она непроизвольно поморщилась, но промолчала, ожидая, что последует далее.
Ева молчала какое-то время, наконец, тяжело вздохнув, продолжила:
– Ты думаешь, это он рассказал мне про письмо? Ну, то, в котором ты просишь найти отца.
– А кто ж ещё мог разболтать, он один знал про это, – презрительно фыркнула Элла.
– Нет, не один он, – тяжело вздохнув, тихо произнесла Ева, – я тоже знала. Прости, но я как-то взяла у почтальона твоё письмо, которое с почты вернули в детский дом, и вскрыла его. Думала, а вдруг на конверте неправильно написано, вдруг это письмо от моих родителей. Знала, что они не напишут… никогда, мёртвые не могут писать письма, – сквозь еле сдерживаемые слёзы добавила Ева, – но всё равно надеялась. Прости, что сразу не сказала, было стыдно, думала, а вдруг вы сами помиритесь.
Евангелина резко встала и, не оглядываясь, быстро пошла прочь. Наверное, она так же, как Консуэлла, не хотела, чтобы кто-то видел её слёзы.
«Значит, Ева знает, что её родители погибли, – поняла Консуэлла, растерянно глядя ей вслед. – Лучше умереть самой, чем в такое поверить. Вот она и придумала, что они за нею скоро приедут».
Неожиданное признание не вызвало у Консуэллы чувства обиды на Еву. Мотив её поступка был девочке понятен. Обижаться приходилось только на саму себя. Прав был Вадик, когда сказал: «Друзья должны верить друг другу». Как же она могла поверить, что лучший друг мог её предать?! И что теперь делать, как вернуть дружбу и доверие?
Неожиданно припомнились слова Ларисы Викторовны о «необходимости отвечать за содеянное». Слова-то были правильные, но только в том случае, если ты на самом деле что-то нехорошее содеял. Вот, например, как обидная и незаслуженная оплеуха Вадиму за предательство, которого он не совершал. Консуэлла отложила книжку и принялась сосредоточенно думать.
Собравшись за ужином, воспитанники детдома, как всегда, оживлённо щебетали, обсуждая свои дела и события. За столом Зиминых, как повелось в последнюю неделю, Консуэлла обычно общалась только с Сонечкой и Виталиком, Вадик же с преувеличенным вниманием молча поглощал еду, только изредка реагируя на слова брата и сестры.
Дождавшись, пока дежурные разнесут тарелки, Консуэлла неожиданно встала и громко произнесла, глядя прямо в лицо Вадиму:
– Вадик, прости меня, я была не права, ты ни в чём не виноват. Я – настоящая дура.
Вадим поперхнулся и, смущённый всеобщим вниманием вдруг затихшего ребячьего коллектива, забормотал:
– Да, ладно, я и не сержусь. Я понимаю, что ты рассердилась… я бы и сам, мы же не знали, почему так…получилось.
Он замялся, не желая обсуждать при посторонних их с Эллой дела. К счастью, детдомовская детвора опять вернулась к своим тарелкам. Раз конфликт исчерпан, то и слушать дальше нечего, есть собственные дела поважнее.
Вадим посмотрел на Консуэллу. Девочка выжидающе смотрела на него в тревоге: простит ли её друг? Сама она вряд ли бы простила, если бы он заподозрил её в предательстве. Так что поделом ей достанется, если она и от него не получит прощения.
Мальчик улыбнулся:
– Давай уж, ешь запеканку, а то остынет, будет невкусная, вечером поговорим.
– Надо же, а я-то голову ломал, как Евангелина узнала о наших письмах! – задумчиво произнёс Вадим, выслушав объяснение Консуэллы, когда после ужина они встретились на своём любимом месте. – А она, оказывается, просто прочитала чужое письмо. Даже предположить это не мог!
– Не сердись на неё, – поспешно ответила Элла, – она же всё-таки призналась, значит, переживала. И вообще, она не просто от любопытства это сделала.
Консуэлла осеклась. Сказать правду о Еве – значит нарушить обещание, данное тёте Вале, а не сказать – значит и дальше продолжать не доверять лучшему другу. К тому же, как оказалось, нет смысла скрывать от Евы то, что она и сама уже давно знает, а Вадик не станет болтать об этом с ребятами, это уж точно.
Мальчик тем временем смотрел на подругу вопросительно, ожидая разъяснения: что именно, если не любопытство, толкнуло Еву на предосудительный поступок? Консуэлла, решившись, произнесла со вздохом:
– Понимаешь, она знала, что её родители погибли в страшной аварии, но продолжала верить, что они придут за ней, так надеялась на это, что даже убедила себя, что это письмо от них, хоть и адрес там стоял совсем другой. Вот так.
Мир между друзьями был восстановлен. Консуэлла чувствовала, как будто в глубине дремучего, занесенного снегом леса показался отблеск костра. Это ещё не потерянная тропинка к солнцу и свету, но уже надежда, что ты не замёрзнешь здесь в одиночестве.
Вернувшись после отлучки в детский дом, Людмила Дмитриевна столкнулась прямо на пороге с Вадиком Зиминым.
– Здравствуй, Вадик! – ответила она на приветствие воспитанника. – Что ты здесь делаешь, разве не пора собираться в школу?
– Инна Владимировна сказала, что вы сегодня приедете, я вас жду, – торопливо пояснил Вадим. – Я уже собрал портфель. Если Консуэлла не поедет в Испанию, я тоже не поеду, – тут же огорошил он директора.
– А что случилось с Консуэллой? — удивилась Людмила Дмитриевна. – Она что, заболела?
Вадик отрицательно помотал головой и собирался уже что-то сказать, но, заметив возникшую в коридоре Ларису Викторовну, смущённо замолчал.
– Иди в школу, Вадик, я разберусь, – сразу заподозрив неладное, пообещала Людмила Дмитриевна.
Вадик убежал, а директор последовала в кабинет, по дороге поздоровавшись с заменявшей её Лукьяновой, которая в явном нетерпении ожидала старшую коллегу.
– Что тут у вас приключилось? – оглядев свой кабинет и устроившись на привычном месте, поинтересовалась Людмила Дмитриевна.
– Что, Зимин уже наябедничал? – презрительно хмыкнула Лукьянова, устраиваясь напротив. – Ничего особенного не случилось, просто ваша любимица, Смирнова, как я и ожидала, проявила себя во всей красе.
И тут же доложила директору как о произошедшем конфликте, так и о последовавшем за ним наказанием виновной.
Людмиле Дмитриевне потребовалось какое-то время, чтобы осознать услышанное и попытаться унять гнев, вспыхнувший, было, в душе. «Как чувствовала, что нельзя оставлять детей на Лукьянову, – с запоздалым раскаянием подумала она, – надо было решительнее возражать против её кандидатуры».
– Во-первых, я люблю всех детей одинаково, никого не причисляя к своим любимцам, – заметила она, овладев своими чувствами, – во-вторых, почему вы решили, что Консуэлла намеренно испачкала свитер Евангелины?
Лариса Викторовна, не замечая, какую реакцию вызвало её сообщение, возбуждённо ответила:
– Так все факты говорят об этом!
– Лично я не вижу никаких фактов, кроме вашего предубеждения против Смирновой, – пытаясь сохранять спокойствие, ответила Людмила Дмитриевна. – И если б вы потрудились, как я уже вам однажды советовала, лучше узнать своих воспитанников, вы бы никогда не пришли к такому поверхностному, ошибочному и, скажу вам честно, глупому выводу. И тем более не стали бы так жестоко наказывать ребёнка за невольную провинность.
Людмила Дмитриевна замолчала. Закрыв глаза, откинувшись на спинку кресла, она несколько раз глубоко вздохнула, пытаясь подавить остатки гнева, который вряд ли сейчас мог помочь исправить ситуацию. Исправить ничего уже было нельзя. Отменять жестокий приказ подчинённой, которую она же сама, хотя и не по своей воле, назначила временным руководителем, было бы некорректно.
Лариса Викторовна, услышав вместо одобрения упрёки, по её мнению, надуманные и потому обидные, вскочила, собираясь дать возмущённую отповедь несправедливому руководителю.
– Сядьте на место, выслушайте меня, а потом будете возражать, – твёрдым голосом, не терпящим непослушания, охладила её пыл директор.
– Что вы вообще знаете о Смирновой, чтобы решать, будто она намеренно испачкала свитер Евангелины Тиссен? – с упрёком в голосе заметила Людмила Дмитриевна. – Если бы вы потрудились лучше узнать характер Консуэллы, вы бы знали, что она никогда ни при каких условиях не сделала бы этого намеренно.
– Этот свитер – последний подарок Еве от её отца! – возмущённо вставила своё слово Лариса Викторовна. – Она им дорожила, а Смирнова испортила его!
– Я понимаю, и очень печально, что случилась такая неприятность, – согласилась директор, – но случилась она, повторяю, непреднамеренно. А вот вы умышленно и довольно, скажу я вам, жестоко ранили душу ребёнка, подорвали окончательно её веру во взрослых.
– Ничего, переживёт, – буркнула Лариса Викторовна, в душе которой независимо от неё самой проснулся холодный ветерок сомнения, – поедет на следующий год, зато будет вести себя лучше.
Людмила Дмитриевна пристально посмотрела на педагога: на самом ли деле та непробиваемо упряма или упорствует уже по инерции.
– Вы даже не представляете, сколько предательств пережил этот маленький человечек в своей жизни! – продолжила она тихо. – Её отец на самом деле испанец, или латиноамериканец, полное имя девочки Консуэлла Хуанита Гарридо. Где он, куда подевался – врать не стану, не знаю, а вот мать легко предала дочку, сбросила крошку на руки бабушки, своей матери, когда той едва исполнилось восемь месяцев. Вышла замуж за состоятельного бизнесмена и решила вычеркнуть из своей жизни всё, что было до него. Даже имя, скорее всего, полностью поменяла, так как мы не смогли отыскать её даже через органы опеки.
– Но у Смирновой есть родная бабушка – состоятельный человек, между прочим! – не думала сдаваться Лариса Викторовна. – Элла не сирота, как другие дети!
– А вы никогда не задумывались, почему девочка не хочет с ней общаться? Не ходит в гости, даже на праздники предпочитает оставаться в детском доме, а когда бабушка иногда всё-таки про неё вспоминает, сводит их общение до минимума, а все её подношения раздаёт детишкам?
На этот раз Лариса Викторовна решила благоразумно промолчать.
– Собственно говоря, тут долго думать не о чем: девочка не может простить бабушке, как вы правильно заметили, довольно состоятельной, того, что та сдала её в детский дом, – с горечью пояснила директор. – Пока был жив дедушка Юрий Аркадьевич, Элла жила в семье, думаю, любовь и забота дедушки компенсировали ей недостаток внимания всех остальных. Но дедушка скоропостижно скончался, и Элла стала досадной помехой в жизни бабушки, которая вскоре стала жить с мужчиной лет на десять моложе её. Консуэллу предали во второй раз, избавились от неё, отдав в руки государства.
– Её собственные беды не повод обижать других детей! – продолжала упорствовать Лариса Викторовна.
– Да кто же кого обижал! – наконец, не выдержав непробиваемого упорства того, кто считал себя педагогом, повысила голос Людмила Дмитриевна. – Вы что, правда не понимаете, что Элла не хотела обидеть Евангелину?! Консуэлла сама так настрадалась в жизни, что не способна ни одного ребёнка обидеть специально!
– Видели б вы, какой она была, когда появилась у нас, – взяв себя в руки, тяжело вздохнув, продолжила директор, – кусочек льда, маленькая птичка, погибшая в зимнюю стужу. Замкнулась, ни единого слова не произносила, молча делала, что ей велели: ела, спала, большую часть дня сидела, забившись в уголок подальше от людей. Только когда Вадик Зимин появился у нас со своим братом и сестрой, она начала понемногу оттаивать. Малыши были такие слабенькие, просто прозрачные, а по ночам плакали. Отвыкли от нормальной пищи, так Элла помогала кормить их, что-то при этом ласково приговаривая, а по ночам поднималась и успокаивала, сказки рассказывала, песенки тихонько пела. Да она всегда защищает тех, кто слабее, не может пройти мимо чужой беды.
– По-видимому, для Евангелины у неё не нашлось такой чуткости и понимания, как для Зиминых, – не желая признать свою неправоту, с сарказмом заметила Лариса Викторовна. – У меня чуть сердце не разорвалось, когда я слушала её рыдания! И это Ева ещё не знает, что её родители погибли, что будет с нею, когда она это поймёт, не представляю даже!
Людмила Дмитриевна с удивлением посмотрела на молодую коллегу.
– Эх, Лариса Викторовна, Лариса Викторовна, вы что, действительно думаете, что Ева не знает о том, что произошло с её родителями? – с укоризной спросила она.
Лариса Викторовна растеряно заморгала:
– А что, разве знает? Но она же говорит, что они скоро за нею приедут…
– В том-то и горе, что девочка прекрасно знает, что её родители погибли. Ева своими глазами видела, как в их машину врезался грузовик, смяв в лепёшку кабину. Более того, она почти час находилась на заднем сиденье, ожидая, пока спасатели приедут и извлекут искорёженные тела родителей из машины. Чудом осталась жива, хотя потом и впала в кому. Такой ужас трудно принять детской психике, вот она и придумала, как все наши дети, сказку о том, что папа и мама поехали в Африку – чем дальше, тем достовернее – и заберут её, когда вернутся.
– Я думаю, её истерика как раз и была вызвана не столько порчей любимого свитера, сколько горем, наконец прорвавшимся наружу. Психологи предупреждали, что рано или поздно это случится, и, как ни странно, это на благо. Чтобы жить дальше, Евангелине придётся принять случившееся, каким бы трагическим оно ни было. Самообман – это путь в никуда, по сути, путь в безумие.
– А испорченный свитер принесите мне, я знаю, кто сможет вывести пятно, будет как новенький, – поставила точку в прениях директор. – Идите, работайте, скоро дети вернутся из школы.
Лариса Викторовна ушла, подавленная и поникшая. Людмила Дмитриевна не надеялась, что смогла сильно повлиять на взгляды подчинённой, заставить её полюбить воспитанников и попытаться постигнуть, что на душе у рано повзрослевших, раненых жизнью детей, но сострадание хотя бы к одному ребёнку, к Евангелине Тиссен, она точно смогла пробудить. Что ж, и это можно считать победой, когда имеешь дело с людьми, которые привыкли слушать и слышать только себя любимого.
Людмила Дмитриевна выполнила обещание: досадное пятно со свитера Евангелины исчезло бесследно. Правда, Ева, кажется, этому не слишком обрадовалась. Нет, она, конечно, поблагодарила директора, но любимый свитер почему-то перестала надевать. Перестала она также считаться «новенькой» и о родителях больше не говорила. Возможно, только Консуэлла и Вадим догадывались, почему Евангелина перестала мило улыбаться всем направо и налево, но остальным детям незачем было знать всю правду.
В конце мая должен был пройти конкурс детских творческих коллективов, на котором предстояло выступить Консуэлле. Она по-прежнему ходила на занятия танцев, заученно выполняла все фигуры фламенко, однако было видно, что делает Элла это скорее по привычке, не вкладывая в танец душу. Руководитель кружка с тревогой замечала, что девочка утратила внутренний огонь, который прежде выделял её из числа других танцоров. Казалось, она совершенно утратила интерес к тому, что раньше так любила. Понаблюдав, руководитель кружка, наконец, решила позвонить директору детского дома, которая когда-то сама и привела малышку на занятия фламенко.
– Люда, что происходит с Эллочкой Смирновой? – с тревогой в голосе спросила она. – Не узнаю нашу девочку: какая-то вялая стала, безжизненная, замкнулась в себе. Не могу никак её растормошить. У нас же конкурс на носу, а она танцует так, как будто ей наплевать и на конкурс, и на себя. Ладно, конкурс, но такое впечатление, что ребёнок утратил интерес вообще к жизни! Надо что-то делать с этим!
Консуэлла даже не предполагала, для чего это она понадобилась Людмиле Дмитриевне. Где-то в недрах души зашевелилась похороненная надежда: может, всё-таки ей разрешат поехать в Испанию? Директор – справедливый человек, не то что Лариса Викторовна.
– Заходи, Элла, – услышав робкий стук в дверь, пригласила девочку Людмила Дмитриевна. – Проходи, садись.
Когда Элла устроилась на краешке стула, директор встала из-за стола и села рядом.
– Прежде всего, я хочу сказать, что очень сожалею о том, что твоя поездка в Испанию сорвалась, – немного помолчав, произнесла Людмила Дмитриевна.
Заметив, как поникла голова девочки, она вздохнула и продолжила:
– Это было недоразумение. Я знаю: твоей вины в том происшествии не было, и ты наказана несправедливо. К сожалению, иногда в жизни такое случается.
По выражению лица Консуэллы Людмила Дмитриевна поняла, что боль и обида по-прежнему сильны в душе ребёнка, поэтому она решила немного нарушить служебную этику, запрещающую критиковать коллег в присутствии детей. В конце концов, что важнее, этика или детская душа?
– Лариса Викторовна была не права, но, к сожалению, когда она поняла свою ошибку (тут директор слегка покривила душой, потому что, кажется, педагог никаких ошибок за собой так и не признала), изменить что-то уже было нельзя, – постаралась объяснить девочке Людмила Дмитриевна. – Я тебе могу только одно пообещать: на следующий год в Испанию ты поедешь обязательно.
Директор не стала рассказывать, как ходила в гороно, как просила вернуть документы или оформить дополнительную визу на Эллу. Чиновники только пожимали плечами и говорили, что это совершенно невозможно, поездка группой предполагает групповую визу, и для одного ребёнка, даже самого расчудесного, визой никто не станет заниматься.
Выслушав Людмилу Дмитриевну, Консуэлла только едва кивнула головой. Очевидно, перспектива попасть в Испанию хотя бы на следующий год виделась ей не такой уж и привлекательной. Мало ли чего за год может произойти! А вдруг русские дети испанцам не понравятся и их больше туда вовсе не пригласят?
– Я слышала, ты будешь выступать на городском конкурсе, танцевать фламенко? – внезапно сменила тему Людмила Дмитриевна.
Элла опять кивнула, молча и довольно равнодушно.
– А ты знаешь, как возник этот танец? Да, конечно, вам, наверное, руководитель много о нём рассказывала. Знаешь, я тоже очень люблю фламенко, хотя, конечно, не смогу его станцевать.
Элла исподлобья глянула на Людмилу Дмитриевну и не сдержала улыбку. Представить эту пухленькую женщину танцующей зажигательный испанский танец, конечно, было трудновато.
– И знаешь, за что я его люблю?
На этот раз Элла посмотрела на собеседницу заинтересованно.
– Женская доля часто бывает тяжкой, и не только в Испании. А в древние времена женщину ещё и за человека не считали, было принято, что она должна беспрекословно подчиняться мужчине. Хорошо, если мужчина добрый и справедливый, а если нет? Если он грубый и жестокий, если он тиран и деспот? Женщинам приходилось подчиняться и молча терпеть обиды, очень часто незаслуженные, при этом она даже слова не могла сказать в свою защиту! И тут пришёл на помощь танец. Фламенко – это женский протест против несправедливости. Языком танца женщина говорит о своей гордости, независимости, непокорности злой судьбе, о своём желании бороться за своё счастье и победить. Так мне кажется, – со вздохом закончила Людмила Дмитриевна. – Я желаю тебе победы на конкурсе, и мы с ребятами обязательно придём тебя поддержать.
Концертный зал полон зрителей. Ведущий объявляет имя следующего конкурсанта. Свет в зале постепенно гаснет. Вслед за тем вспыхивают два перекрещивающихся прожектора, создавая яркий круг, в котором как изящная статуэтка стоит юная байлаора. Распущенные по плечам пышные тёмно-каштановые волосы украшает алая роза; руки, безвольно опущенные вдоль тела, прижимают к бокам пышные складки ярко-красной юбки с воланами, по низу украшенными чёрным кружевом. Костюм выдержан в традиционных для фламенко тонах. Чёрный – цвет тоски и горести, непробудного мрака ночи, красный – цвет любви и ярости, огня и непокорности злой судьбе.
Раздаются первые звуки гитары, наполненные задумчивой печали. Голова девочки, до тех пор опущенная вниз, медленно поднимается, она устремляет задумчивый взгляд в только ей ведомую даль. Сначала робко, затем всё увереннее и быстрее каблучки туфелек маленькой танцовщицы начинают дробный перестук в такт гитарной мелодии.
Ритм танца подхватывают руки, которые плавно, как бы преодолевая невидимые простому глазу препятствия, начинают движение вверх. И вот уже они взмывают вверх птицами, вырвавшимися из тесной клетки на волю, победно порхают над головой, ощущая и передавая зрителям восторг победы и свободы. Алая юбка, как оживший цветок пламени, колышется, неистово плещется вокруг ног и тела байлаоры, равноправным рассказчиком участвуя в повествовании танца. Этот танец – фламенко, рассказ об ударах судьбы и непокорности ей, повесть борьбы и победы.
Зал стоя рукоплещет девочке. Через весь зал к сцене бежит – нет, не молодой красивый мужчина в сомбреро – откуда ему тут взяться?! – бежит мальчик с огромным букетом роз. Это Вадик Зимин, а юная байлаора, только что получившая гран-при конкурса юных исполнителей, – Консуэлла Хуанита Гарридо.
Занятия в школе подошли к концу, очень быстро пролетел первый месяц лета, и, наконец, взволнованная группа детишек отправилась вместе с воспитателями в далёкую гостеприимную Испанию. Вадим Зимин, скрепя сердце и вовсе не радуясь событию, отправился в поездку вместе с Сонечкой и Виталиком. Если бы с ними ехала Консуэлла, настроение было бы совершенно другим, а так ни ехать, ни радоваться ему вовсе не хотелось.
Мальчик и не поехал бы, если бы не вмешалась сама Консуэлла. Узнав от Людмилы Дмитриевны, что он наотрез отказался ехать заграницу, если не поедет она, Элла сразу же набросилась на своего друга.
– Ты что, только о себе думаешь? – горячилась она. –– Если б только о тебе шла речь, оставайся, буду рада. Ты подумай о Сонечке и Виталике. Ты-то уже взрослый, а им мама нужна. А вдруг они приглянутся кому-то из испанцев? А ты их хочешь лишить такой возможности.
– Я не хочу испанских мам и пап, я хочу жить в России, – в ответ буркнул Вадим. – И всё равно нас нельзя усыновлять, пока суд не признает мамку погибшей.
– Ну, и ладно, живите в России, – легко согласилась Элла. – Но можно просто друзей завести в другой стране, чтоб к ним в гости ездить потом. Ты понимаешь, что, может, никогда в жизни больше у твоего братишки и твоей сестрёнки не будет такой возможности – побывать за границей, мир посмотреть. Да просто в море испанском покупаться!
Было ли море там, куда они едут, Вадим не знал, но ради сестры и брата, хотя и неохотно, согласился съездить, узнать. И ещё он в душе надеялся поговорить с тамошними испанцами, рассказать им про Консуэллу. Ну, а вдруг повезёт, и кто-то знает её отца?! Жаль, он не так хорошо говорит по-испански, как Элла, но с этим ничего не поделаешь.
«Испанцы», как называли уехавших оставшиеся, отбыли. Те, кому не повезло на этот раз поехать в чужеземные края, немного позавидовали, немного повздыхали, да и принялись заниматься своими делами. А делов-то – отдыхать в своё удовольствие. Благо летние каникулы к тому располагают. Часть воспитанников детского дома отправились в летние лагеря, несколько человек, послабее здоровьем, в санатории, так что в самом детском доме осталось совсем не много детей.
Консуэлла наотрез отказалась ехать в лагерь. Во-первых, это была жалкая замена поездке в Испанию: если уж туда не пустили, то лучше не ехать никуда. Во-вторых, Элле никогда не нравилось ходить строем, а в лагерях, по свидетельству очевидцев, там побывавших, в основном только этим и занимались. Эти очевидцы с восторгом вспоминали время, проведённое в летнем лагере – походы, спортивные соревнования, концерты, праздники… Но мысль о том, что все нужно делать в строю и по команде, перечёркивала в глазах Эллы все радости пребывания там.
Походов, спортивных соревнований, концертов и праздников хватало и дома, даже в избытке. В Яблоневке была река, для кого-то, может, слишком мелкая, но для детворы в самый раз. В жаркие дни детдомовцы проводили достаточно времени на её берегу, дружной стайкой плескались, брызгались, играли в мяч, осваивали азы плавания. К услугам желающих побродить в лесу был и сосновый бор, в котором после тёплого летнего дождя в молодняке можно было даже насобирать липких маслят. Так что скучать не приходилось, разве что по уехавшим друзьям. Но и они уже вскоре должны были вернуться домой.
Консуэлла не слишком искала компании. Такой дружбы, как с семьёй Зиминых, у неё ни с кем из ребят не было. Нет, она, конечно, принимала участие в разных совместных мероприятиях, но так чтоб находить удовольствие от общения с кем-то избранным, этого не было. Она любила посидеть в одиночестве, с интересной книжкой в руках, поэтому немного удивилась, когда её в библиотеке отыскала Инна Владимировна и попросила присмотреть за незнакомой девочкой.
– Познакомься, это Лиза, – сказала она. – Помоги ей у нас освоиться.
Консуэлла внимательно осмотрела Лизу с головы до ног. Девчушке было лет пять-шесть. Худенькая, даже хрупкая, русоволосая, с умными внимательными глазами цвета спелого каштана. Тоненькие ручки крепко сжимают рюкзачок с вещами.
Девочка Консуэлле понравилась. Она чем-то напомнила ей своё собственное появление в детском доме. Правда, в выражении лица новенькой не было той обречённости и настороженности, которое было у самой Консуэллы в то тяжёлое время. Наоборот, девочка смотрела на неё открыто и приветливо, словно была уверена в дружеском расположении.
– Привет, – стараясь выглядеть как можно более дружелюбно, произнесла Консуэлла. – Меня зовут Консуэлла Хуанита Гарридо, но в детдоме меня называют просто Элла.
– А я Лиза, – улыбнувшись, сообщила новенькая, – Лиза Михеева.
Было видно, что красивое и необычно звучное имя Консуэллы её впечатлило.
Заметив реакцию девочки, Элла пояснила:
– Мой папа – испанец, это он так меня назвал.
Консуэлла повела Лизу по детскому дому, объясняя, какое помещение для чего предназначено: игровая комната, учебная, библиотека, спальни. Лиза смотрела и удивлялась, поражаясь, как красиво и удобно были обставлены помещения. Как много у детдомовцев самых разнообразных игрушек, как замечательно оборудован инвентарём спортзал, учебная комната – ноутбуками.
Восторг Лизы польстил Элле. Раньше она как-то не особо задумывалась о том, в каких условиях живёт она сама и её товарищи, принимая окружающую обстановку как данность. Теперь же невольно почувствовала себя хозяйкой дома, пусть и общего, и радовалась, что гостье понравилось их жилище.
В данный момент все остальные обитатели детдома находились в комнате для отдыха перед телевизором с огромным экраном. Поэтому, закончив экскурсию, Элла предложила:
– Пошли в библиотеку, там сейчас нет никого. – Ей явно не хотелось привлекать в их маленькую, успевшую сдружиться компанию посторонних.
Лиза послушно направилась вслед за провожатой в библиотеку.
– А кто твой отец? – спросила Элла, устроившись в просторном кресле с ногами.
– Мой папа – капитан дальнего плавания, – сообщила Лиза, тоже забираясь в кресло. – Он уехал к себе на корабль.
«Разведчик», «лётчик-испытатель», «капитан дальнего плавания» – подобные версии трудовой занятости отсутствующих отцов были самыми популярными среди ребятни детского дома, так что Консуэлла нисколечко не удивилась.
– Понятно. А с кем ты жила, пока не попала к нам?
Лиза охотно поведала новой знакомой о своих приключениях и злоключениях. Как она приехала в гости к своим дедушке и бабушке, которых раньше вовсе не знала. Как хорошо ей было, пока рядом был отец, и как сразу потускнела жизнь, когда он по работе вынужден был уехать. С горечью она поведала внимательной слушательнице о хитрых гусях, которых не досмотрела и которые забрели в кукурузу, и о наказании, за этим последовавшем. С особой обидой Лиза рассказала о том, как бабушка её ударила, а потом ещё и отобрала любимую книжку, пригрозив сжечь её в печке.
Оказалось, что любимая книжка Лизы – это сборник приключений Муми-тролля и его друзей. Этот факт ещё больше расположил Консуэллу к девочке, так как она сама часто читала и перечитывала эту книгу. А уж то, что злые родичи собирались уничтожить книгу, вообще возмутило её до глубины души.
– Если б папа хоть раз позвонил мне, если б сказал, что скоро приедет, я бы потерпела, – с тихой горечью продолжала Лиза, даже не подозревая, что на самом деле отец звонил каждый день, однако его родители не считали нужным сообщать об этом внучке. – Но бабушка сказала, что я ему не нужна, что он ко мне никогда уже не вернётся. И тогда я решила вернуться к моей другой бабушке, маминой маме, которая любит меня больше всех на свете.
С искренним волнением и сочувствием Консуэлла слушала, как Лиза глубокой ночью предприняла спасательную экспедицию на кухню и отыскала свою книжку в куче хлама, приговорённого к сожжению, как чуть её не застал за этим занятием дедушка, вышедший ночью на кухню попить водички. Как потом девочка с помощью своего деревенского друга оказалась в городе и о всех последовавших за этим событиях, приведших беглянку в конце концов в детский дом.
– Дура твоя бабушка, злобная дура, – обдумав печальную повесть новой подруги, решительно заявила Элла. – Не мог отец тебя бросить, мало ли какие дела его задержали. Вот увидишь, он скоро тебя найдёт, а мать свою отругает за то, что обижала тебя.
Девочки немного помолчали, обдумывая каждая свою несчастную жизнь.
– Так ты к нам ненадолго, – разочарованно протянула Элла, прервав молчание. – А я тоже не собираюсь всю жизнь тут провести, просто жду, когда меня найдёт мой папа.
– А он тебя ищет? – с надеждой спросила Лиза.
– Я его ищу, – вздохнула Элла. – Понимаешь, мой папа-испанец жил в Москве, просто работал там. Потом он встретил мою маму и полюбил её, вскоре родилась я. Россией в то время правил Сталин, он был очень злой и подозрительный человек. Он думал, что все иностранцы – шпионы. Папу хотели поймать и посадить в тюрьму или даже убить, поэтому ему пришлось бежать из России. Он думал, что устроится в Испании и заберёт меня и маму. Но злой Сталин приказал арестовать маму. Мама чувствовала, что её будут преследовать, поэтому тёмной ночью принесла меня и положила на ступеньки детдома. Уже утром её арестовали, долго пытали, спрашивали: «Где твой муж? Где ребёнок?» Она ничего не сказала, и тогда Сталин лично сам её расстрелял.
Консуэлла сама удивилась неожиданному полёту своей фантазии. Детдомовцы частенько выдумывали разные невероятные истории о своих родителях, но она-то этим никогда не грешила. Возможно, её побудил к этому захватывающий и берущий за душу рассказ Лизы, так что захотелось добавить романтики и в свою невзрачную, как казалось девочке, жизнь. И тот факт, что родись она при Сталине, то была бы уже древней старушкой, Консуэллу никак не смущал.
– Понимаешь, папа давно бы сам нашёл меня, – продолжала Элла с неожиданно охватившим её вдохновением. – Но он же не знает, в каком я детдоме. Мама даже перед смертью никому не выдала эту тайну, чтоб спасти мою жизнь.
– А как же ты тогда можешь найти своего папу? – полный сочувствия голос Лизы задрожал от кипевшего в нём сострадания.
– Сначала я написала письма в Москву, в посольства тех стран, где говорят по-испански, и попросила поискать моего папу, – пояснила Консуэлла, доставая из кармана конверт и показывая его Лизе. На конверте чётким красивым почерком значился адрес получателя: «Латинская Америка, страна Венесуэла, президенту, лично в руки». – А потом мы с моим другом Вадиком Зиминым написали письма президентам всех этих стран, ведь он может скрываться в любой из них!
– Уже ответил кто-нибудь? – осторожно поинтересовалась Лиза.
– Нет, пока никто не ответил, – призналась Элла, вздохнув. – Но это и хорошо, – с прежней бодростью тут же заявила она. – Если б ответили, мол, нет тут такого, было б хуже. А так, не пишут, значит, ищут. Народу там тоже немало живёт, пока всех опросишь, знаешь, сколько времени пройдёт!
– Вот вы где спрятались! – это в дверь заглянула Инна Владимировна. – Вижу, подружились, вот и хорошо. Но теперь всем, в том числе и друзьям, пора спать!
Лиза Михеева на самом деле в детском доме не задержалась, уже на следующий день она отправилась в неизвестном направлении в сопровождении сержанта Погребняка. Консуэлла едва успела попрощаться с девочкой, которую уже начала считать своей подругой. Лиза не выглядела счастливой и успела шепнуть ей: «Я всё равно с ними жить не буду», – имея в виду, наверное, своих недобрых родичей.
Вскоре после отбытия Лизы в фойе детского дома появился запыхавшийся и взволнованный мужчина, которого Элла сначала приняла за почтальона, хотя с чего бы почтальону так нервничать?! Он спросил, где найти директора, и когда Элла указала ему направление, помчался по коридору так, словно за ним мчался изголодавший за зиму волк. Вскоре мужчина, уже немного успокоившийся, вышел от директора. Внимательным долгим взглядом посмотрел на Эллу и тепло с нею попрощался.
Элла ответила ему вежливо. Мужчина её не заинтересовал. Почтальоном он не был, долгожданное письмо принести не мог. К тому же он был светлокожим, русоволосым, без усов и шляпы, в обычной футболке и джинсах, на тореадора, одним словом, не тянул. Было в нём, правда, что-то неуловимо знакомое, словно Элла его видела когда-то, причём совсем недавно. Но поразмышляв, она решила, что ей это просто показалось, и вскоре совсем забыла о незнакомце. А жаль. Этот мужчина был не кто иной, как отец Лизы Михеевой, разыскивающий свою дочь. И самое интересное, что в кабинете директора речь шла не только о его Лизе, но и о девочке, которую он встретил в коридоре, Консуэлле.
Сентябрь принёс в детский дом обычные и привычные заботы и дела: школа, учёба, спортивные секции, танцевальная и театральная студии, будни и праздники, огорчения и радости. Воспоминания о поездке в Испанию отошли на второй план, надо было жить днём нынешним, мечтая о будущем. Тем более что испанцы уже пригласили детдомовцев погостить у них на новогодних каникулах. Нужно было бороться за право попасть в число приглашённых лиц.
Консуэлла с ещё большим рвением принялась изучать испанский язык. В том, что она попадёт в число приглашённых, сомнений не было. Это ей пообещала сама Людмила Дмитриевна. Почтальона Элла больше не выглядывала, разве что иногда больше по привычке выходила в фойе ко времени его прихода.
Как-то Элла стояла в фойе вместе с Виталиком Зиминым, внимательно изучавшим афишу цирка, поход в который всем детдомом был намечен на ближайшие выходные. Вадим с Соней задерживались, так как малышка, уже одетая, вдруг вспомнила, что не сходила в туалет. Пришлось снова раздевать её. Все детдомовцы уже резвились в саду, пока ещё пышном, но уже разукрашенном в неимоверные прощальные цвета художницей-осенью. Следовало на все сто процентов использовать последние тёплые дни.
Консуэлла хмурилась, ожидая Вадима с Сонечкой, нетерпеливо посматривала в коридор и поэтому не сразу заметила, как входная дверь отворилась и в фойе вошли двое. Хорошо одетая худенькая статная старушка, с аккуратно подстриженной седой головой, и смуглый мужчина, тоже худощавый, среднего роста, не седой, но с явными залысинами на голове, хорошо выбритый – никакого намёка на усы! Одет мужчина был в обычный костюм, на голове не имел не то что сомбреро, а даже простой шляпы. В следующую минуту Консуэлла, ошарашенная и ничего не понимающая, оказалась в объятиях старушки, шепчущей мягким грудным голосом: «Mi nina, por fin te encontramos…», что Элла тут же про себя перевела: «Моя девочка, наконец мы тебя нашли».
Эпилог
Первые снежинки задумчиво падают на землю. Им есть о чём подумать, ведь вся их красота и всё их совершенство растает, стоит весне прийти на смену зиме. А самые первые из них уйдут в землю, став водой, даже не дождавшись Нового года, ведь сейчас только конец осени, последние дни ноября. По аллеям уснувшего парка идут, крепко взявшись за руки, необыкновенно стройная для своего возраста пожилая женщина, смуглый мужчина и нарядно одетая девочка. Так решили в семье: хотя одежду детдомовцам покупали всегда добротную и красивую, у Консуэллы всё должно быть новым, как её новая жизнь.
Бабушка, Тереса-Мария, хотя, по сути, она является прабабушкой, разговаривает с внучкой по-испански, а отец, получивший образование в России, по-русски. Это тоже решено на семейном совете: девочка должна владеть обоими языками, оба для неё родные. Пока решался вопрос о передаче Консуэллы отцу, ему приходилось уезжать домой, в Аргентину. Он глава семейного бизнеса, это накладывает свои обязательства. Тереса-Мария всё это время жила в России, рядом с внучкой. Она так часто находилась в детском доме, что успела полюбить всех его воспитанников, став для них общей бабушкой.
Завтра Консуэлла уезжает на родину своих родных, в Аргентину. Она не может скрыть волнения, ей интересно и одновременно немного страшно. Она уже простилась со всеми своими друзьями. Даже Лиза Михеева приезжала попрощаться с нею со своим отцом, оказавшимся реальным капитаном дальнего плавания. Это именно он написал своим друзьям в страны Латинской Америки и попросил рассказать в газетах о том, как русская девочка разыскивает своего отца. И свершилось чудо: Хуану Гарридо попалась на глаза газета, с фотографии на странице которой на него смотрела его дочь.
Мать девочки девять лет тому назад сказала Хуану, что она не его дочь, но фотография в газете доказывала обратное. Русская девочка как две капли воды была похожа на мать Хуана Гарридо, недавно погибшую в авиакатастрофе. И талант танцовщицы фламенко, о котором он узнал, дочка унаследовала от своей бабушки Консуэллы и прабабушки Тересы-Марии, прославленных байлаор.
Вадик Зимин с братом и сестрой приедут к ним на зимние каникулы, об этом уже есть твёрдая договорённость с директором детского дома, им уже даже оформлены постоянные визы. Как лучше устроить их приезд, сейчас и обсуждает девочка с отцом и бабушкой. С остальными детдомовцами и воспитателями она только что сердечно попрощалась, еле сдерживая слёзы. Провожать её вышли все работники и дети. Детский дом для Эллы был домом, с ним у неё связаны и первые трагедии, и первые большие радости.
На следующее утро, сев в машину, направляющуюся в аэропорт, Консуэлла неожиданно просит заехать в детский дом. Родные не спрашивают, зачем, просто говорят водителю, куда надо подъехать. Такси тормозит возле детского дома, девочка выходит, крепко прижимая к груди новенькую сумочку. Детдомовцы как раз толпятся у крыльца, галдят, ожидая товарищей, чтоб вместе отправиться в школу.
Увидев свою бывшую подругу, дети дружно замолкают. Консуэлла ищет глазами кого-то. Подбегает к Евангелине Тиссен, торопливо роется в сумочке, достаёт свёрток и протягивает его девочке, что-то быстро прошептав на ухо. Затем, обернувшись ко всем, кричит: «До свиданья», машет рукой и убегает к ожидающему её такси. Ева смотрит на удаляющуюся машину, пока та не скрывается за поворотом. Вокруг неё толпятся любопытные девочки. Им не терпится узнать, что в свёртке.
Ева медленно разворачивает подарочную бумагу, достаёт красивую коробку, открывает и достаёт заколку. Это веточка розы с кружевными серебряными листьями, покрытыми зелёной эмалью, и пышной розой, изготовленной, скорее всего, из тончайшей красной кожи. И цветок, и листья кажутся живыми. Надпись «handmade» на коробочке подтверждает, что неизвестный мастер сделал украшение вручную, вложив в него частицу своей души. «Пусть она принесёт тебе счастье», – мысленно повторяет Ева слова, которые прошептала ей Консуэлла. Евангелина бережно прижимает к себе заколку.