Александр Мовчан
Когда я его увидел впервые, чуть не обделался. Вообще-то, я дома по утрам оправляюсь, как отчим выражается по-военному, а тут припекло. Попросился выйти из класса и бегом.
На всех этажах, кроме первого, где изолированно учится мелюзга, за дверьми с большой буквой «М» стоят почти впритык два уныло журчащих унитаза. Никаких перегородок, зато три умывальника и не выветриваемый запах хлорки. Может, кому-то и противно, но могу поспорить, что не я один испытывал те незабываемые ощущения, когда бесконечно долго терпишь и, наконец, можешь расслабиться. Бесплатно!
Да-да. В школе мужские туалеты на переменах платные. И придумали эту фишку не районо с директрисой, а Фашист. Рыжий такой, коренастый. Из моего девятого «Б». С ним четверо ходят: Клоп – громила ростом с физрука, Сява – весь на шарнирах, ушлый Цыган и Хлюст – сутулый мрачный тип. Все они одиннадцатиклассники, а команды Фашиста выполняют, как овчарки. «Фас!» – и жертва получает удар в плечо. «Хенде хох!» – руки подняты, карманы вывернуты и денег нет. «Уплочено, проходи…»
Меня однажды попытались расчехлить, но я опередил апперкотом Клопа, тот согнулся пополам, и пузатый Цыган мигом смылся. Думаю: слава богу, что свидетелей не было, а то следующий разговор без крови не обошёлся бы.
– Нехорошо. Налоги надо платить, – лениво растягивал слова Фашист. – А ты отказываешься.
Напряжённые Сява и Хлюст, как положено в таких случаях, курили неподалёку, соблюдая дистанцию. Облажавшихся Клопа и Цыгана не было.
– Запомни сам и пацанам передай, что у меня льготы и поэтому сплю спокойно. Понял? – говорил я неторопливо, с расстановкой. Негромко, но уверенно говорил. Смотрел прямо, не моргая и в то же время контролируя мельчайшие телодвижения рыжего. Можно сказать, смотрел так, чтоб уяснил и не рыпался больше; а внутри струна натянулась, и молоточки в висках стучали быстро-быстро. – Я пять школ сменил. Если меня не трогают, то и я никуда не лезу.
В общем, разошлись краями.
Так вот, стою в туалете, балдею, глаза прикрыл. И вдруг чувствую – что-то не то и не так. Вроде дверь скрипнула.
Неужели эти уроды? Или завуч пришла погонять, чтоб не курили? Тамара Петровна – о-го-го! Здоровенная и дотошная. Математикой мучает, то есть алгеброй с геометрией. Разве она не знает про «туалетный сбор«? И почему все молчат? Я-то здесь недавно, а остальные? Понимаю, боятся. Да если вместе навалиться, можно так отметелить этих фискалов мало не покажется!
Опять спряталось капризное солнце, и потемнело до сумерек, а за спиной движение какое-то. Шелестнуло и всё – тишина. Аж мурашки…
Вы привидение видели когда-нибудь? Вот-вот и я не встречал. Кое-как пытаюсь застегнуть молнию, а оглянуться не могу, бегунок заело. Ну и стрёмно, чего уж. Смотрю искоса, голову не поворачиваю, руки дрожат, и холодно вдобавок, точь-в-точь, когда температура за сорок и одеяло ватное не может согреть.
А он стал и не шелохнётся. Прозрачно-бледный, в панамке. Худой очень, в куцем пиджачке и брюках широких, чёрных, вздёрнутых подтяжками чуть не до подмышек. Очки тёмные, на пол-лица. Губы распухшие приоткрылись, и зубы показались редкие, мелкие-мелкие. Коснулся он моего плеча и говорит тихо:
– Ты уже?
И руку не отнимает. Кожа молочно-белая, пальцы длинные, тонкие, и вены пронзительно-синие.
Вот я чуть и не обделался. Хотя кого я испугался? Сморчка-недомерка? Правда, прошуршал, как мышь, гад! Ну, я ему:
– Ты чё топчешься? Становись рядом.
Странный чувак: отворачивается постоянно.
– Да не смотрю! Ты чё, с Марса прилетел?
– Нет, я с Луны.
Мы рассмеялись, и я так разошёлся, что похрюкивать начал. А он вдруг посерьёзнел:
– Альберт.
Во даёт! Сам в дедовских штанах, а представился, словно принц английский. Однако шустрый, руки уже вытирает носовым платком. Я закрыл кран.
– Саня.
– Будешь дружить со мной? – Альберт улыбался совсем по-детски. – Я новенький.
Оба-на. Не такого кореша хотел я здесь заиметь.
– Из девятого «Б».
Очень хорошо. Мы ещё и одноклассники.
– Я не навязываюсь.
Он что – телепат?
Солнце осторожно заглянуло в окно. Вот, опять отвернулся.
– Алик, а ты… – я хотел спросить, чего он очки солнцезащитные не снимает и в тень отходит.
– Альберт, – перебил он.
Это что ж такое?! И он меня, что ли, будет Александром величать? Только мать, когда втык даёт, называет так. Терпеть не могу!
– Ой, извините, ваше сиятельство! Вы не граф случайно? – поддел я горделивого новичка.
Альберт скис, будто мороженое у него упало. Я как-то коряво подмигнул и говорю:
– Ладно, шутка. Держи «краба», Альберт!
И мы пожали руки. Я крепко. Он, не пойму толком, словом, его ладонь была девчачья, мягкая, без мозолей. Наверное, на турнике болтается сосиской. Альберт усмехнулся и сжал мои пальцы со всей силы.
– Дурак! Ты чё? Офигел совсем?! – я даже труханул чуток. Он, сто пудов, мысли читает!
– Саня, пошли. Сейчас перемена будет, – и очки снимает и панаму.
Солнце окатило Альберта. Я оторопел.
Красные глаза обычно бывают у вампиров, зомби и на фотографиях от вспышки, а эти, вдобавок ко всему, не то что бегали, а словно кто-то изнутри дёргал за ниточки. Причём один глаз не поспевал за вторым. Вроде бы и на тебя смотрят, и в сторону, и не видят ничего; веки белёсые не моргают, и ресниц с бровями нет, точнее, они бесцветные. Да, странные глаза, в тени казались серыми или голубыми. А волосы, как снег, по-модному пострижены и чистые.
– Ты что, никогда альбиносов не видел?
Не могу сказать, что мы стали «не разлей вода» – просто сидели вместе за партой. Места ведь забиты давно, поделены.
Одноклассники на меня уже не обращали внимания: как бы и есть новичок, а вроде и пусто на «камчатке». Когда я попадал в очередную школу, всегда старался быть незаметным: так удобно и, в конце концов, к тебе привыкают. Но нестандартная внешность Альберта притягивала любопытные взгляды, и те будто осколками меня цепляли. А ещё ослепляющая белизна волос и бледность кожи притягивали неприятности.
Началось всё в классе биологии, когда Фашист вытащил из клетки мышку. Белую. За голый розовый хвост. Лопоухий безобидный зверёк с выпученными красными глазами судорожно махал лапками.
– Альберт. Меня зовут Альберт, – Фашист совал мышку под нос всем подряд.
Редко кто отворачивался, в основном, подобострастно хихикали. Альберт рванул к двери, но столкнулся с входящей в класс Тамарой Петровной. Он даже не столкнулся – врезался, отскочил резиново и сжался, став ещё ниже, под всеобщее улюлюканье.
– Крысы не убегут с корабля! – Фашист засунул мышку назад в клетку.
– Всем сидеть! – гаркнула завуч и развернула Альберта. –Значит, так… Вместо биологии – алгебра!.. Открыли тетради!
Подчинение было беспрекословным. Мы еле успевали записывать примеры под стук мела, впечатывающего в матово-чёрную поверхность иксы, игреки и другие неизвестные. Класс заискивающе попискивал елозящими локтями и торопливыми шариковыми ручками.
Я тоже изображал усердие, будучи не в ладах с точными науками. Альберт, щурясь, заглядывал ко мне в тетрадь – не видит далеко.
Тамара Петровна прохаживалась вдоль доски.
– Ну, кто смелый?..
Показательную тишину прерывал «метроном»: деревянная увесистая указка размеренно хлопала по не менее внушительной ладони математички.
– Неужели никто не сможет одолеть несчастное уравнение?.. Ладно. Тогда к доске пойдёт…
Стук сердца доносился из желудка, сжавшегося в комок, жажда раздирала горло. Я и дышать перестал. Не то, что Альберт: подпёр ладонью подбородок. Мечтает?
– …пойдёт к доске…
«Метроном» остановился, но в голове по-прежнему продолжался отсчёт последних мгновений смертника на эшафоте. Ну, разве так можно?! Запас набранного в грудь воздуха практически иссяк.
– Немчинов! – вынесла приговор Тамара Петровна.
Я выдохнул, словно вынырнул из бездны.
Фашист коротко сглотнул и нарочито небрежно, вразвалочку подошёл к доске. Он взял мел, задрал голову, рассматривая мудрёное сочетание математических символов с буквами латинского алфавита, потёр нос и потянулся к знаку равенства. Рука на полпути застыла, опустилась, опять потянулась…
– Может, подсадить? – елейно спросила Тамара Петровна.
Фашист отдёрнул руку, крякнул и положил мел.
– Единица… – завуч махнула указкой. – Иди.
Фашист возвращался, глядя под ноги. Класс замер.
– Можно я попробую? – раздался громом тихий голос Альберта.
– Серебряков? – математичка изогнула брови. – Ну-ну…
Альберт за минуту решил уравнение. Тамара Петровна, проверяя, сопела, класс перешёптывался, я улыбался.
Но триумф не состоялся. Ледяная корка зависти сковала лица одноклассников. Альберт весь урок провёл у доски, я честно попытался хоть что-то понять, вскоре забил и начал рисовать. Получилась наполовину карикатура, наполовину шарж, где Альберт держит бейсбольную биту, а завуч взгромоздилась на спину Фашиста, стоящего на четвереньках, и пишет на доске: «Серебряков – гений математики!». Когда прозвенел звонок, и все засобирались на выход, Альберт поднял рисунок, выпавший из моей тетради, и покрылся бледно-розовыми пятнами.
Примерно через неделю такие же пятна, только не смущённо-восторженного румянца, снова появились на его вытянувшемся бледном лице.
На большой перемене я заметил улыбочки, прикрываемые ладонями. Кто-то притащил порнушку? Фашист? Рыжая морда ещё немного и треснет от удовольствия. Стоит, показывает фотки на смартфоне, а толпа прибывает, колышется в набирающем силу гоготе. И смотрят все на Альберта.
Туалет вы помните, какой в школе? Чтобы всё получилось по полной программе, догадываетесь, что надо. Но я уточню. Главное, удержать равновесие, устроившись по-орлиному на скользком фаянсе, и справиться нужно быстро, пока не нарушено уединение.
Как у Альберта прошёл процесс, никто и не узнал бы, вот только фотоснимки с разных ракурсов запечатлели все анатомические и физиологические подробности.
Фашист, ослепляя вспышками смартфона, не хуже папарацци подловил отпросившегося выйти Альберта, который от неожиданности плюхнулся в унитаз. Вскинутые руки, брызги, задранные ноги в спущенных брюках. Одноклассники в восторге!
Губы Альберта пересохли, дрожат, глаза мечутся, точно как перепуганная белая мышка.
Перед глазами всплыла картина, как мы с Альбертом после той самой алгебры проговорили до темноты в сквере на скамейке. Рисунок я тогда, конечно, ему подарил. Альберт сказал, что сразу понял какой я, и решил подружиться. Не знаю почему, но и я разоткровенничался.
Мне не хватало отца, весёлого и всё разрешающего, особенно, когда выпьет. Пахал он по разным фирмам и менеджером, и мерчендайзером, и экспедитором, и грузчиком. Но не ценится интеллигентность у хамов-хозяев, вот и спивался, а сердце слабое. Когда папа умер, мы выживали на мамину библиотекарскую зарплату-милостыню. Я за год вымахал ещё на десять сантиметров, мама, похудев, стала похожа на девчонку и вышла замуж за молчаливого майора. Отчим приучил каждое утро застилать постель, делать зарядку, а по вечерам показывал приёмы из боевого самбо. Мы пересмотрели все фильмы с Джеки Чаном и Стивеном Сигалом, но я всё равно по отцу скучаю.
Мне стало легко, а потом жарко ни с того ни с сего. Я отвернулся, помедлил, затем осторожно поинтересовался у Альберта насчёт дара предвидения. Он не подтвердил и не опроверг мои домыслы по поводу его способностей, лишь таинственно намекнул, что Луна даёт силу. У меня, наверное, отвисла челюсть, а он не сдержался и прыснул. Я, естественно, психанул. Не ребёнок уже, чтобы сказки слушать. Альберт тут же извинился и всё популярно объяснил.
Из-за недостатка меланина альбиносам в старину приписывали связь с дьяволом. Люди с белым цветом волос и подозрительно бледной кожей до сих пор как призраки или пришельцы. А в Танзании и сейчас на альбиносов охотятся. Там верят в их неземное происхождение и в чудодейственную силу частей тела, поэтому за отрубленную ногу, руку или половые органы чёрнокожие богачи отваливают тысячи долларов. В одной из деревень даже убили всю семью, чтобы забрать маленькую девочку. Вот какие они, дети Луны.
Но на самом деле альбиносы – это люди с проблемами зрения, слуха и склонностью к раку кожи. Они, по сути, инвалиды, приспосабливающиеся к жестокому миру. Начиная с детства, со школы.
Вот почему прямым в подбородок смертельно захотелось отправить хохочущего Фашиста в нокаут.
– Отдай телефон, – не сказал, прошипел я.
– Что, жалко поделиться с другими любимой белой попкой?
Всё, адреналин снёс крышу. Я попёр. Толпа расступалась, лиц не помню, лишь промелькнули оскалы Цыгана, Хлюста и кулак-кувалда с татуировкой пентаграммы. Пропустил я удар Клопа, потерял контроль в ярости.
Оранжевая вспышка в глазах.
Ударяюсь головой о пол, переворачиваюсь набок и перед отключкой вижу Альберта, бросающего Фашиста через бедро, как учил. Рыжий монстр изумлённо перекосил рот, взлетая вверх ногами, лишь толстые пальцы мёртвой хваткой вцепились в лацкан куцего пиджачка. Фашист чиркнул кроссовками по открытой для проветривания створке окна и рухнул с четвёртого этажа, увлекая за собой моего друга.
Кровавые пятна с асфальта и гранитного бордюра полностью не стёрлись. Бабули-технички посыпали их песком, скребли щётками, поливали кислотой. Потом подключились монотонные осенние дожди и только после зимы следы смерти исчезли с растаявшим снегом.
Я в школьные туалеты больше не хожу. Хотя они теперь бесплатные. Если всё-таки приспичит, клапан закрывается – и всё. Причём не у меня одного. А вы как думали? Попробуйте расслабиться, когда вода из бачка начинает сливаться, а ты ничего не трогал, или нестерпимо медленно проскрипит дверь, но никто не входит, или в жаркий безветренный день вдруг дунет ледяной сквозняк и абсолютно беззвучно в уборную не вплывает туман, а крадётся на цыпочках прозрачно-бледный силуэт. И сразу перегорает лампочка.
Да, и завуч перестала заглядывать в туалеты: больше там не курят.
Харьков, Украина